Люди редко думают о "Word" как о политическом инструменте. Или о "PowerPoint" как о канале передачи и распределения власти. Между тем каждое письмо, каждое число в "Excel" — это не столько важные данные, сколько маршрут, по которому они движутся. А маршруты в цифровом мире — это вопрос подчиненности и контроля.
В муниципалитетах Германии, как и по всей Европе, по-прежнему работают на "Microsoft". "Outlook" — это государственная почта. "Windows" — цифровой облик европейской бюрократии. На уровне удобства и привычки это почти незаметно. Но в правовом и геополитическом смысле — это зияющая дыра. Потому что все, что происходит в этих системах, потенциально доступно третьей стороне, причем по законам, которые Европа не писала и, как следствие, не может изменить.
Американский "CLOUD Act" обязывает все американские технологические компании — включая "Microsoft", "Amazon", "Google" — открывать доступ к данным по требованию спецслужб США, независимо от того, где физически хранятся эти данные. Иными словами: европейская переписка, созданная в Берлине, Вене или Будапеште, может быть легально прочитана в Вашингтоне. Без разрешения, без уведомления и без возможности возразить. Так сконструирована архитектура подчинения.
Реальная зависимость: невидимый каркас цифровой среды
"Microsoft" давно стала символом цифровой зависимости Европы — удобный помощник, узнаваемый логотип, очевидная американская юрисдикция. Но если подумать, то в действительности это лишь верхушка айсберга. Проблема куда глубже и тоньше: зависимость закодирована в самой архитектуре цифровой среды, в ее невидимом каркасе — API, компиляторах, библиотеках, облачных протоколах и инструментах разработчика.
Даже если Европа откажется от "Microsoft Office", это не изменит того факта, что почти вся инфраструктура разработки и исполнения цифровых сервисов построена на компонентах, контролируемых за пределами ЕС. Цифровая инфраструктура будет продолжать функционировать на чипах с архитектурой "ARM", лицензируемой в США и Великобритании. Она будет использовать облака "Amazon Web Services" (AWS), "Google Cloud" или "Microsoft Azure" — три крупнейших игрока, обслуживающих, по данным ОЭСР, более 90% европейских облачных данных. В частности, в 2023 году стало известно, что 90% облачной инфраструктуры немецкого автопрома — "VW", "BMW", "Daimler" — размещено в AWS, а исследовательские данные ряда университетов ЕС — в "Google Cloud".
Разработка ведется на "GitHub" (принадлежащем "Microsoft"), автоматизация — через "Docker" и "Kubernetes" (базирующиеся на американском ПО). Визуализация и кроссплатформенные решения — через "React", "TensorFlow", "Flutter". Все это точки внедрения чужого правового поля и внешней логики технологического развития, от которых нельзя отказаться без разрушения собственных экосистем. Никакого цифрового суверенитета у ЕС не будет, пока даже самые базовые инструменты — от SDK и системных библиотек до мобильных ОС — находятся под контролем компаний, подчиненных не Брюсселю, а Вашингтону или Маунтин-Вью. Не случайно крупнейшие мессенджеры и почтовые клиенты Европы — от "WhatsApp" до "Gmail" — не только американские, но и технически непрозрачны. Их безопасность, шифрование, обновления, логика маршрутизации — это черный ящик для континента, претендующего на звание стратегической автономии.
Эта зависимость имеет и фискальное измерение. Платформы, на которых работает европейская экономика, почти не участвуют в поддержании общества, от которого извлекают прибыль. "Google", "Meta" и "Amazon" годами перекачивали доходы через Ирландию и Бермуды, избегая реальных налогов в странах, где генерируется экономическая активность. По данным Европейского Счетного суда, в 2021 году "Google" уплатил в ЕС в среднем менее 0,1% от своего общего оборота на континенте — в десятки раз меньше, чем местные компании того же сектора. В 2022-м Франция потребовала от "Google" доплату в размере 500 миллионов евро после аудита налоговой схемы, а в Италии налоговые органы потребовали 300 миллионов — по тем же основаниям. Но даже эти суммы кажутся каплей в сравнении с прибылью, уводимой в офшоры.
Это подчеркивает двойную зависимость Европы: технологическую — от самих платформ, и фискальную — от их нежелания играть по общим правилам. Европейский континент не только делегирует инфраструктуру, он еще и оплачивает ее из собственного бюджета, тогда как цифровые гиганты обогащаются на нем, не желая брать обязательства и ответственность в свои руки.
В теоретическом ключе эта ситуация описывается как "платформенная зависимость" ("platform dependency") — понятие, разработанное Ником Срничеком [1] и Шошаной Зубофф [2]. Речь здесь идет не только о доминировании технологических платформ, но и о смещении суверенитета: когда проектирование, стандартизация, лицензирование и инфраструктурное хранение данных выведены за пределы политико-правовой юрисдикции ЕС. Европа, по сути, утратила архитектурный контроль над собственной цифровой реальностью, продолжая играть в "регулирование", не замечая, что регулировать уже нечего — все решено за ее спиной.
К этой технологической и фискальной зависимости добавляется ещё и "культурная". Европа, используя американские инструменты, невольно впитывает и воспроизводит американскую идеологию технологического развития, основанную на венчурном капитале, быстрой монетизации и глобальных платформах. Эта модель часто противоречит европейской социальной модели, ориентированной на долгосрочное планирование, социальную ответственность и защиту данных. В результате, даже когда европейские стартапы достигают успеха, часто продаются американским гигантам, что приводит к "утечке суверенитета" и потере контроля над инновациями.
Дополнительным фактом, подтверждающим эту тенденцию, является то, что многие успешные европейские стартапы, достигнув определенного уровня, либо переезжают в США, либо продаются американским технологическим гигантам. Это приводит к постоянной "утечке мозгов" и капитала, а также к потере контроля над инновациями, которые могли бы стать основой европейского цифрового суверенитета. Более того, доля европейского программного обеспечения на рынке корпоративных решений остается незначительной по сравнению с доминированием американских компаний, что еще раз подчеркивает структурную зависимость.
Суверенитет без институций: хроника провалов
Цифровой суверенитет — модное словосочетание в стенах Брюсселя. О нем говорят на саммитах, пишут в стратегиях, посвящают отдельные панели на форумах. Но за громкими политическими декларациями зияет пустота организационного каркаса. Кто именно должен реализовывать этот суверенитет? Еврокомиссия, неспособная координировать даже облачные сервисы? Национальные правительства, втянутые в перманентную конкуренцию друг с другом? Частные подрядчики, чьи интересы завязаны на патенты, лицензии и внешние рынки сбыта?
Судя по провалам последних лет, Европа страдает от нехватки работающих институтов. Проект "GAIA-X", задуманный как европейская альтернатива "Amazon" и "Microsoft Azure", застрял в бесконечных согласованиях: во многом потому, что его архитектура изначально зависела от тех же корпораций, от которых он должен был избавить. "European Processor Initiative", запущенный с помпой как флагман европейского чип-дизайна, оказался разбит между академическими центрами и компаниями с разнонаправленными интересами — без целостного управления, без темпа, без стратегического вектора.
Даже попытки построить европейское облако ("European Cloud Federation") напоминают игру в тень: инициатив много, но ни одна не превращается в инфраструктурную реальность. Все заканчивается на уровне документа — с техническими параметрами, которые никто не внедряет, и дорожными картами, за которыми никто не отвечает. Цифровой "Stuttgart 21", никак иначе.
Симптоматично, что в 2024 году Генеральный директорат по цифровым технологиям Еврокомиссии (DG CONNECT) заключил контракт на развитие облачной платформы для госуслуг… на базе "Azure". Ведомства здравоохранения Франции, Германии и Италии в условиях пандемийных реформ также разместили ключевые сервисы на инфраструктуре "Google Cloud" и "Oracle" — под предлогом "масштабируемости и надежности". Такое техническое решение можно характеризовать как геополитический выбор, сделанный без долгосрочной стратегии.
ЕС оказался в положении игрока, у которого нет контрольного пакета акций в собственной цифровой реальности. Даже там, где речь идет о стратегических отраслях — кибербезопасности, судебных реестрах, здравоохранении, критической инфраструктуре — решающее слово остается за поставщиком платформы. А этот поставщик почти всегда — неевропейский.
Ярким примером парадокса европейского подхода является "GDPR". Этот регламент — символ "регуляторной силы" Европы, демонстрирующий ее способность устанавливать глобальные стандарты в области защиты данных. Однако на практике принципы "GDPR" часто исполняются на инфраструктуре, которая сама по себе подрывает его основы. Данные европейских граждан, подпадающие под защиту "GDPR", хранятся на американских серверах, которые, в свою очередь, подпадают под действие "CLOUD Act". Таким образом, даже самый амбициозный регуляторный акт Европы оказывается бессилен перед экстерриториальным действием американского законодательства, что подчеркивает разрыв между декларируемым "суверенитетом данных" и фактической "локализацией данных" без реального контроля над их обработкой.
История "Airbus" показывает, что технологический консорциум возможен (Германия и Франция), но он требует десятилетий политических компромиссов и отказа от национального эго. В цифровой сфере подобной зрелости нет. Франция играет в цифровой патриотизм, Германия все еще ставит на индустриальную нейтральность, Скандинавия движется в сторону американских платформ с идеалистической наивностью. Южные страны ориентируются на субсидии и аутсорс. Восточная Европа — в технологической зависимости от Запада, но без реального доступа к управлению.
Никакой "цифровой Airbus" в ЕС не появится, пока там не будет создан наднациональный орган с мандатом на технологическое планирование — с реальным бюджетом, с правом координации, с технической независимостью от США и Китая. Мы будем и дальше наблюдать в ЕС "проектную витрину": когда стартапы говорят по-французски, серверы стоят в Германии, но лицензии принадлежат Кремниевой долине.
А что Германия?
Германия, формально — все еще крупнейшая экономика ЕС и локомотив индустриальной политики, в цифровом измерении остается развитой развивающейся страной. Федеральные учреждения до сих пор работают на устаревших ИТ-системах, зачастую без базовой кибербезопасности и даже общего доступа к "Wi-Fi". По данным "Digital Economy and Society Index" (DESI) 2024, Германия занимает 18-е место в ЕС по уровню цифровизации госуслуг — ниже Эстонии, Финляндии и даже Португалии. Проект "Digitalpakt Schule" (Цифровая школа), нацеленный на внедрение ИТ в образование, с 2019 года не может быть реализован в полном объеме из-за отсутствия инфраструктуры и специалистов на местах.
Централизованного облачного хостинга для министерств нет — различные ведомства используют коммерческие решения "Amazon" и "Microsoft", даже в таких чувствительных сферах, как здравоохранение и юстиция. При этом почти все попытки создать национальную облачную или коммуникационную альтернативу — будь то "GAIA-X" или федеральный мессенджер "Wire" — обрываются на полпути из-за бюрократии, фрагментации и отсутствия политического драйва. Германия это как зеркало ЕС: экономически (всё ещё) мощная, технологически компетентная, но институционально парализованная.
Уроки Китая: когда зависимость становится стимулом
Самой серьезной слепой зоной в европейской цифровой политике можно считать неспособность видеть себя как геоэкономического игрока в треугольнике США—Китай—ЕС. Ведь именно Китай на фоне санкций последовательно выстраивает собственный стек — от процессоров "Loongson" и "Phytium" до закрытых облаков "Huawei" и национального ПО.
Цифровая независимость Китая является сознательным политическим проектом, к которому он начал двигаться не от избытка экономических сил и технологических возможностей, а от осознания собственной уязвимости: внешне интегрированный, экономически мощный, но внутри стратегически зависимый от чужих протоколов, операционных систем и лицензий. Именно эта позиция диссонанса между индустриальным потенциалом и архитектурной подчиненностью стала исходной точкой для самого масштабного в XXI веке проекта технологической десателлизации.
С 2000-х годов Китай последовательно встраивался в глобальные цифровые цепочки: производил "iPhone", устанавливал "Windows", импортировал чипы от "Intel", "Qualcomm", "AMD". Но уже к началу 2010-х в китайских элитах нарастало понимание: все ключевые уровни цифрового суверенитета находятся не у них. Архитектура "ARM", серверы AWS, навигация через "GPS", мобильные ОС — все это контролируется извне. Даже исходный код, поставляемый западными компаниями, оставался частично закрытым и юридически застрахованным от китайского вмешательства.
Поворотной точкой стал 2013 год. Документы Эдварда Сноудена, обнажившие масштаб глобальной слежки со стороны АНБ, вызвали в Пекине политическое отрезвление. Тогдашние технологические успехи Китая начали восприниматься не как достижение, а как уязвимость: миллионы устройств, построенные по чужим стандартам, оказались каналами утечки и потенциальной остановки.
Ответом стало постепенное, но системное движение к собственной цифровой архитектуре. Это был не рыночный, а государственный проект, в который с 2015 года влились десятки министерств, госбанков, университетов и технологических корпораций. Уже к 2018 году США начали использовать технологическую инфраструктуру как рычаг геополитического давления. Санкции против "Huawei", запрет на использование "Android", блокировка поставок "ARM", отключение лицензий "Microsoft" — все это было не рыночной конкуренцией, а демонстрацией, что в цифровой экономике отключить — значит победить.
В ответ Китай активировал серию программ:
* "HarmonyOS" — национальная мобильная ОС (взамен "Android"), работающая уже на сотнях миллионов устройств;
* "SMIC" и "YMTC" — наращивание собственного чипового производства, несмотря на экспортные ограничения;
* "Loongson" и "Phytium" — создание альтернатив западным архитектурам;
* "Beidou" — полноценная спутниковая навигация вместо "GPS";
* "Alibaba Cloud", "Huawei Cloud", "Tencent Cloud" — развертывание национальных дата-центров;
* Национальная политика по контролю над исходным кодом и "Data Localization Laws" — вся государственная информация обязана храниться внутри страны.
Китайская модель не идеальна — она централизована, но между тем она способна демонстрировать технологическую независимость при наличии политической воли и стратегического планирования. Китай вовремя осознал, что глобализация — это хорошо, при условии, что она пока работает. Но как только правила перестают быть универсальными, выигрывают те, у кого есть свой протокол, свое облако и своя цифровая система. И Китай стал собирать свое. Нам тут тоже есть над чем подумать.
На этом фоне стратегия "Digital Compass 2030" (2021), принятие которой в ЕС преподносилось как исторический шаг, выглядит скорее как текст, написанный в воздухе. Характер документа — стратегический, но без обязательной юридической силы. В нем обозначены цели: двойной цифровой и экологический переход, повышение доли европейских чипов до 20%, создание независимых облаков.
Но в отличие от Китая, Европа не обладает ни суверенными механизмами координации, ни бюджетными инструментами "принуждения", ни европейскими институциями исполнения. Все остается на уровне деклараций, распределенных по директоратам и подотчетным структурам без стратегического ядра.
ЕС предпочитает регулировать то, что создают другие — пусть через стандарты, "GDPR" и налоги. Даже ИИ. Но он не проектирует собственные контуры будущего. Нет "евровидения" архитектуры, только коррекция и смягчение. Как подчеркивает белорусско-американский исследователь и публицист Евгений Морозов [3], Европа стала:
"площадкой для цифрового феодализма",
— у нее осталась нормативная оболочка, но она перестала контролировать алгоритмы, код и инфраструктуру.
С этой точки зрения, цифровая слабость ЕС является структурным симптомом. В критической теории это состояние описывается как "регулятивная периферизация": когда субъект сохраняет нормативную оболочку (стандарты, правила, декларации), но утрачивает контроль над материальной основой — в данном случае над техноинфраструктурой, архитектурой данных и каналами коммуникации.
Это согласуется с логикой американского политолога Бенджамина Брэттона [4], который в своей теории "The Stack" (2016) описывает, как геополитическая субъектность смещается с территорий на технологические платформы — и те, кто не контролирует цифровую архитектуру, утрачивают политическую форму. Иными словами, Брэттон утверждает, что современный мир уже не управляется исключительно через нации-государства, институты или международное право. Вместо этого глобальный порядок все больше формируется через цифровые платформы, протоколы, интерфейсы, операционные системы и облачные инфраструктуры — то, что он называет "Технологическим стеком". И эти цифровые платформы чужие.
Суверенитет начинается с признания его отсутствия
В условиях новой фазы милитаризации цифровая зависимость становится военной уязвимостью. Невозможно построить стратегическую автономию, если цифровая логистика армии — от облаков до связи — построена на чужих протоколах. Уже сегодня известно, что значительная часть европейских систем ПВО и управления оборонными контрактами размещается на инфраструктуре, частично интегрированной с американскими или британскими платформами. Используемые в армии коммерческие операционные системы, отсутствие автономных дата-центров, а также зависимость от спутниковых сервисов и навигационных систем — все это делает парадоксальной любую попытку стратегического суверенитета без цифровой базы.
История с "Huawei" и 5G-сетями — яркий тому пример. ЕС под давлением США отказался от китайского оборудования, но не создал европейскую альтернативу, а просто заменил его на продукцию "Ericsson", "Nokia" и американских компаний. Это была не борьба за суверенитет, а перераспределение зависимости.
В конце 2010-х "Huawei" стал лидером в развертывании 5G-сетей в Европе, предлагая дешевое, масштабируемое и технически конкурентоспособное оборудование. Германия, Австрия, Венгрия и другие страны активно его закупали, не имея на тот момент собственных производителей подобного уровня. Но после резкого ужесточения политики США при Трампе и давления на союзников через НАТО и G7, началась активная кампания по выдавливанию "Huawei" и "ZTE" из европейских телеком-инфраструктур. Под предлогом угрозы безопасности (передачи данных китайскому государству), ЕС оказался перед выбором: экономия и зависимость от Пекина — или стратегическая переориентация на Запад. Итогом стало то, что Германия де-факто запретила участие "Huawei" в критических элементах 5G в 2023 году, Франция и Дания отказались от китайских компонентов еще раньше, а Европейская комиссия в 2023 официально признала поставщиков из Китая "высокорисковыми", призвав к их поэтапному демонтажу. Однако здесь важно подчеркнуть, что этот шаг не стал актом технологического суверенитета, потому что ЕС не предложил европейскую альтернативу "Huawei". Поставщиков просто заменили на "Ericsson" (Швеция), "Nokia" (Финляндия) и частично на американские решения. То есть речь шла не о цифровом суверенитете, а о перераспределении зависимости — от Китая к НАТО-партнерам. Таким образом, европейская "технологическая независимость" от Китая оказалась вынужденной, реактивной и частичной, без собственного технологического ядра.
Сегодня Европа — арбитр без кода, судья без сервера и игрок в чужих протоколах. Реальный суверенитет начинается там, где ты можешь прервать зависимость, и все продолжит работать. Он начинается с неприятного признания своей несуверенности. И только после этого может начаться реальная политика — не управления дефицитами, а проектирования целостности. К этому ЕС в его нынешнем состоянии не готов.
Таким образом, ключевым аспектом для Европы становится не просто "локализация данных" — хранение их на своей территории, — но и достижение истинного "суверенитета данных", который подразумевает полный контроль над архитектурой их обработки, алгоритмами и инфраструктурой, независимо от юрисдикции. Без этого различия, все усилия по цифровому суверенитету ЕС останутся лишь имитацией контроля.
---
Ссылки:
[1] Srnicek, N. (2017). Platform Capitalism. Polity Press.
[2] Zuboff, S. (2019). The Age of Surveillance Capitalism: The Fight for a Human Future at the New Frontier of Power. PublicAffairs.
[3] Morozov, E. (2013). To Save Everything, Click Here: The Folly of Technological Solutionism. PublicAffairs.
[4] Bratton, B. H. (2016). The Stack: On Software and Sovereignty. MIT Press.