— Мне надоело жить с человеком, который презирает меня, — сказал Виктор. Впервые за двадцать лет брака. Без крика. Без пафоса. Каменно. Прямо в лицо.
В кухне пахло свежим хлебом. Только воздух был не домашним — гнетущим, как перед бурей. Хлеб она испекла сама. По тому самому рецепту из их первых совместных лет — когда он называл её «удивительной». Тогда она верила, что можно удержать любовь, если всё будет тёплым, вкусным, вовремя.
Марина обернулась резко, выученным движением — будто к ребёнку, уронившему стакан.
— Что ты такое несёшь? — голос сорвался. Не вызов. Защита.
— Не притворяйся. Я всё слышал. Вчера ты сказала подруге: "Если бы не квартира, давно бы выгнала…" Ты таскаешь мой старый долг, как кость. Стыдишься меня перед своими. Помогаешь — чтобы напомнить. Любишь — чтобы подчинить. Я больше не дышу. Я не муж — я твой проект.
— Проект?! — она рассмеялась, но смех вышел сухим. — А ты — кто? Заложник собственной жалости? Жертва, которую все должны спасать? Ты правда думаешь, что я хотела мужчину, которого надо уговаривать проснуться?
— Я знаю, что ты мной управляешь. Ты хочешь не любви — контроля. И ты называешь это заботой.
— А ты хочешь не партнёрства — а чтобы тебе хлопали! Чтобы никто не напоминал тебе, кем ты стал. Чтобы я улыбалась, когда ты молчишь. Благодарила, когда ты ничего не даёшь.
Он шагнул ближе. Тишина. Пауза между ударами сердца.
— Неужели ты не видишь, как ты мной командуешь? Каждый день. Каждый ужин. Каждый список на холодильнике.
— Видишь это только ты. Потому что только ты боишься быть слабым рядом с сильной.
Он говорил спокойно, но каждое слово будто вонзалось в грудь. Не ей — себе. Но она почувствовала это — больше, чем когда-либо.
— Я была с тобой, когда другие отворачивались. — Её голос дрожал. — Но ты не заметил. Ты искал не партнёра, а отражение. Чтобы восхищалась. Чтобы не напоминала о боли. Я не умею так. Я — настоящая.
— Настоящая?.. Ты всегда сильнее. Ты всегда права. С тобой невозможно жить.
— А с тобой — невозможно быть честной. Я рядом — и мне одиноко. Я говорю — и ты не слышишь. Я тону — а ты стоишь на берегу и говоришь: «Ты сама зашла в воду».
И в эту секунду, среди его фраз, среди парящего запаха хлеба, в голове вспыхнул образ: как она в банке подписывает за него бумагу, не спрашивая, чего он хочет. Просто решая. Улыбаясь через зубы: «я же для нас».
Она открыла рот, но… молчит. Впервые за все эти годы — нет ответа. Потому что он прав. Потому что всё это — правда.
Он видел — в глазах у неё щёлкнуло. Не обида. Вина. Но и усталость.
— Это моя квартира, Марина. Ты должна уйти. Сегодня же. Прости… За то, что был слаб. За ложь. За страх. За то, что не смог быть рядом, когда ты нуждалась во мне больше всего.
— Прости?! — Марина шагнула за ним. — За что, Виктор? За то, что поверила тебе снова? За то, что снова дала тебе шанс, когда та… разбила тебя до костей, а я подбирала остатки?!
Он замер. Смотрел в пол. Молчал.
— Ты прятал деньги, врал про работу, исчезал на сутки, — продолжала она, почти шепотом. — А теперь обвиняешь меня в том, что я… контролировала?! Да я просто пыталась хоть как-то спасти то, что ты сжигал.
— Я не хотел... — начал он, но замолчал.
— Конечно не хотел. Ты никогда ничего не хочешь — просто плывёшь. А когда начинает тонуть — орёшь, что тебя держат за горло. Но это не я держала тебя. Это ты сам себя утягивал.
Он отвернулся, схватил куртку, но не ушёл.
— Просто… я не могу с тобой быть. Я устал.
Марина медленно выдохнула. Потом — коротко.
— Ты не устал. Ты... — Она замолчала. Смотрела на него. В глаза. — Ты просто сбегаешь. Опять.
— Ты не устал. Ты — боишься. Потому что я помню, кто ты есть на самом деле. Я помню твои слабости, твои долги, твои слёзы. А она — забудет. Позволит тебе быть сильным, пока ей удобно. Пока не сломаешься снова.
Он молчал. Потому что знал: правда.
Марина подошла ближе, но не чтобы обнять.
— Я ухожу, — сказала она спокойно. — Только не строй из себя жертву. Ты не ушёл от меня. Ты сбежал от самого себя.
— Марин…
— Не надо. Не сейчас. Не так. Ты уже выбрал. Теперь и я выбираю.
На кухне пахло хлебом. Но теперь — пустым. Без смысла.
Марина подошла к раковине. Осталась стоять, глядя в окно. Пальцы онемели. Под ногами — слабость, будто пол стал мягким. В ушах зашумело, как при температуре. Не крошила хлеб. Не плакала. Только стояла, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
— Ну и что теперь? — вслух прошептала она. — Что ты хочешь, Марина?.. Спокойствия? Мести? Или просто, чтобы тебя обняли и сказали: «Ты не виновата»?
Пауза. Ни ответа, ни звука. Только гудение в трубах за стеной.
— Всё равно — тишина. Как всегда.
А потом… отпустила.
Развернулась, пошла в спальню. Достала из шкафа сумку, не думая — какие вещи брать. Всё было ясно. Всё было уже пережито. Документы, свитер, зарядка. Она двигалась быстро, но дыхание сбивалось. Как у человека, пробежавшего слишком много лестничных пролётов.
Сняла фартук, повесила его на ручку духовки.
— Последний ужин, — сказала с горечью. — Без соли. Без слов. Без него.
Протёрла ладони, как будто смывала не муку, а всю свою прежнюю жизнь. На запястьях остались красные следы от напряжения. Но уже не дрожала.
Подошла к зеркалу в прихожей. Посмотрела на себя — прямо, честно. Не узнала. Но не испугалась.
— Я иду, — сказала себе. — И слава Богу.
Она стояла с пальто в руках, но не сразу надела его. Сначала — заглянула в прихожую. Там было слишком тихо. Слишком стерильно.
— Знаешь, Виктор… — сказала вслух, даже не надеясь, что он услышит. — Страшно не уходить. Страшно остаться. И проснуться однажды — не в пустой квартире, а внутри самой себя. Где уже нет ни любви, ни жалости.
Пауза.
— Ты ведь не хотел зла. Просто привык брать и не возвращать. И я позволила.
Закрыла сумку. Взяла пальто. Вышла.
Ключ от квартиры оставила на столе.
Потом — телефон. Несколько нажатий. Голос:
— Тётя Вера? Я приеду к вам на пару дней. Да, всё в порядке. Просто… нужно немного тишины. И воздуха.
Она обулась. Пальто, телефон, сумка — всё по памяти, но без автоматизма. Каждое движение — осмысленное. Сильное. Но пальцы всё ещё дрожали. Она натянула перчатки не чтобы согреться — чтобы не видеть рук.
На пороге — пауза. Ещё секунда. Взгляд по сторонам. Хлеб на столе, её пальто на спинке стула, график на холодильнике. Всё это больше не про неё.
Марина вышла. Не хлопнув дверью. Не оглянувшись. И когда ступила на улицу, заметила: на лужах лежал тонкий лёд. Как и в ней — уже всё замёрзло, но ещё не треснуло. Это был её последний порядок.
На улице было прохладно. Осенний воздух лип к коже, обжигал уши, щипал глаза. Она шла медленно, будто сквозь густой туман, в котором даже собственное тело ощущалось иначе. Без маршрута. Без мыслей. Просто — вперёд.
Сзади кто-то окликнул:
— Марина!
Она не обернулась.
— Прости!..
Остановилась. Сердце отозвалось короткой, почти острой вспышкой боли. Но взгляд остался вперёд.
— Ты не понял, Виктор. Мне не нужно, чтобы ты просил прощения. Мне нужно, чтобы ты ушёл из моей головы.
Тишина.
Она шагнула дальше.
Я всё ещё живая, — подумала она. — И слава Богу, что ухожу до того, как совсем исчезну.