Экономика выживания
Четверг — день, когда приходят алименты. Я называю его «днем унижения». Ровно в 10:00 на мой телефон приходит СМС: «Зачисление 3750 рублей». Три тысячи семьсот пятьдесят рублей. За месяц. За сына. Мой бывший муж, Вадим, видимо, считал, что эта сумма покрывает все. Еду, одежду, лекарства, развивающие игрушки и, наверное, часть моей души, которую я ежедневно вкладывала в нашего пятилетнего сына Тиму.
Я смотрела на это сообщение, и во мне закипала привычная, тупая ярость. Я открыла соцсеть. На странице Вадима — свежее фото. Он, в модной куртке, обнимает свою новую пассию Кристину на фоне какого-то горного пейзажа. Подпись: «Спонтанная поездка в горы! Дышим свободой!».
Свободой. Какое хорошее слово. Я не дышала свободой уже пять лет. Я дышала пылью съемной «однушки», парами дешевых сосисок и запахом детского сиропа от кашля. Моя свобода закончилась в тот день, когда Вадим, собрав свои вещи, сказал:
«Извини, Марин, любовь прошла. Но сыну я, конечно, буду помогать».
Его «помощь» была насмешкой. Моя зарплата кассира в супермаркете — двадцать пять тысяч. После вычета аренды и коммуналки у нас с Тимой оставалось около десяти тысяч на жизнь. Десять тысяч на тридцать дней. Триста тридцать три рубля в день на двоих. Я стала гением микроэкономики. Я знала, в каком магазине сегодня скидка на курицу, где можно купить уцененные бананы, и как сварить суп из одного окорочка на три дня.
Тимка болел часто. Садик есть садик. Каждый его кашель отзывался во мне паникой. Это означало больничный, который мне оплачивали по минимуму, и траты на лекарства, которые пробивали в нашем хрупком бюджете огромную дыру. В прошлом месяце, когда у Тимы был бронхит, я позвонила Вадиму.
— Вадим, нужны деньги на лекарства. Антибиотики, ингалятор... Вышло почти четыре тысячи.
— Марин, ты опять? — устало ответил он. — Я же тебе алименты плачу. Распределяй бюджет грамотнее. У меня сейчас тоже непредвиденные расходы, мы с Кристиной на выходные в Питер летим.
И повесил трубку. В тот вечер я плакала на кухне так тихо, чтобы сын не услышал. Я плакала от бессилия, от несправедливости, от того, что мужчина, который клялся мне в любви, который плакал от счастья, когда я родила ему сына, теперь считал этого сына моей личной проблемой, на которую можно скинуть три копейки и забыть.
Я смотрела на других женщин. На таких же, как я. На детской площадке, в поликлинике. Уставшие, с потухшими глазами, они тащили на себе этот неподъемный груз. Жаловались друг другу шепотом, что «бывший козел», что помощи нет, что сил больше нет. Они были мученицами. Святыми мученицами на алтаре материнства. И я была одной из них.
Но в тот четверг, глядя на счастливое лицо Вадима на фоне гор, что-то во мне сломалось. Плотина терпения рухнула. Я больше не хотела быть мученицей. Я хотела справедливости. И если государство и его совесть не могли мне ее обеспечить, значит, я добуду ее сама.
В моей голове начал зреть план. Дерзкий, рискованный, пугающий. Но единственно верный. Я решила вернуть Вадиму его «помощь». Вместе с сыном.
Подготовка к бою
Решение, принятое на пике эмоций, за ночь превратилось в холодный, расчетливый план. Я поняла, что это не должна быть истерика. Это должна быть спецоперация. Четкая, выверенная, без единой слезинки с моей стороны.
Я начала с подготовки. Всю пятницу, пока Тима был в садике, я собирала «тревожный чемоданчик». Я действовала как опытный диверсант. В большой рюкзак я положила не просто одежду. Я положила всю его маленькую жизнь. Две любимые пижамы — с динозаврами и с машинками. Его любимую кружку, из которой он пил молоко перед сном. Его ночник-проектор, который рисовал на потолке звезды. Его самого заветного плюшевого мишку, потертого и затисканного, без которого он не засыпал.
Я написала подробную инструкцию и положила ее в боковой карман рюкзака.
«Инструкция по эксплуатации ребенка. Модель: Тимофей Вадимович, 5 лет».
Подъем в 7:30. Завтрак — овсянка на молоке (не сладкая!).
Аллергия на цитрусовые и шоколад. Категорически нельзя.
Боится темноты. Засыпает только с ночником и плюшевым мишкой.
Перед сном обязательно читать сказку. Любимая — про трех поросят.
Лекарства: сироп от кашля (название прилагается) — три раза в день после еды. Капли в нос — утром и вечером.
Телефон садика, телефон педиатра.
Я перечитала список. Это было не просто руководство. Это было мое прощальное письмо. Я передавала не просто ребенка, я передавала всю ту рутину, всю ту заботу, которую Вадим никогда не видел и не ценил.
В субботу утром я одела Тиму в его лучшую курточку.
— Мам, а мы куда? — спросил он.
— В гости. К папе, — ответила я, и сердце мое сжалось.
Он обрадовался. Он любил отца. Той слепой, безусловной любовью, на которую способны только дети. Он не знал, что его папа — это лишь красивая картинка на выходных, а не реальный человек, который будет вытирать ему нос и читать сказки на ночь.
Мы ехали в такси на другой конец города, в его новый мир. В элитный жилой комплекс с консьержем и подземной парковкой. Я смотрела в окно, и во мне боролись два чувства: леденящий страх и стальная решимость. Я боялась, что не выдержу. Что увижу его, и вся моя смелость испарится. Что я заберу Тиму и снова поплетусь в свою конуру, в свою жизнь мученицы. «Нет, — сказала я себе. — Хватит».
Мы поднялись на лифте на двадцатый этаж. Дверь в его квартиру была обита дорогой кожей. Я нажала на звонок. Сердце колотилось так, что казалось, его слышно на всем этаже.
Дверь открыл Вадим. В домашних шортах, с растрепанными после сна волосами. Он увидел нас, и его лицо вытянулось.
— Марин? Тима? Вы что тут делаете? Мы же не договаривались.
— Привет, пап! — радостно закричал Тима и бросился к нему на шею.
Вадим неловко обнял сына, не сводя с меня удивленного и раздраженного взгляда.
Я шагнула в квартиру. В просторную прихожую, где пахло дорогим парфюмом и кофе. Из комнаты вышла Кристина. В коротком шелковом халатике, сонная и недовольная.
— Вадик, кто там? — она увидела нас и замерла.
— Привет, — сказала я ровным голосом, ставя рюкзак Тимы на пол. — Денис, я привезла тебе сына.
— В смысле, привезла? — он нахмурился. — Я сегодня занят, у нас планы.
— Отменяй, — сказала я. — Потому что с этого дня он живет с тобой.
Акт передачи
Вадим смотрел на меня так, будто я говорила на иностранном языке.
— Ты с ума сошла? Что это за шутки?
— Это не шутки, — я достала из сумки конверт с теми самыми тремя тысячами семьюстами пятьюдесятью рублями и протянула ему. — Вот. Это мои алименты тебе на этот месяц. Больше у меня нет.
Он отшатнулся от конверта, как от змеи.
— Я не понимаю. Объясни нормально.
— Хорошо, — я сделала глубокий вдох. — Объясняю. Я отказываюсь содержать нашего сына. Увы, я не тяну. Моя зарплата в три раза ниже твоей. У меня нет денег, чтобы его кормить и одевать. Поэтому я, по твоему же примеру, самоустраняюсь. Теперь это полностью твоя ответственность.
Кристина, стоявшая позади него, ахнула. Тима, почувствовав напряжение, перестал улыбаться и прижался к ноге отца.
— Ты не можешь так сделать! — закричал Вадим. — Ты мать! Это твой долг!
— А ты отец, — парировала я. — У нас равные права и равные обязанности. Ты свою обязанность по содержанию не выполняешь. Значит, я снимаю с себя свою обязанность по уходу. Все честно.
Я присела на корточки перед Тимой. Мое сердце разрывалось на части. Но лицо мое было спокойным.
— Сынок, ты поживешь немного у папы, хорошо? Маме нужно поработать.
— А ты придешь? — спросил он дрожащим голосом.
— Конечно, приду, — соврала я. — Папа тебе все расскажет.
Я поцеловала его в макушку, стараясь не вдохнуть родной запах его волос, чтобы не разрыдаться. Я встала.
— В рюкзаке его вещи и подробная инструкция. Не забудь про аллергию на шоколад. И про ночник. И про сказку на ночь. Пока.
Я развернулась и пошла к двери.
— Стой! — крикнул Вадим мне в спину. — Марина, стой, я сказал! Ты не можешь его просто так оставить!
Я не обернулась. Я открыла дверь и вышла на площадку. Я слышала, как за моей спиной начал плакать Тима. «Мама! Мамочка, не уходи!». Каждый его всхлип был как удар ножом в сердце. Я нажала на кнопку лифта, зашла в кабину и только там позволила себе сползти по стенке и беззвучно зарыдать.
Это было самое сложное, что я делала в своей жизни. Я предавала своего ребенка. Но я знала, что делаю это, чтобы спасти его. Чтобы у него наконец появился настоящий отец, а не воскресная иллюзия.
Тишина и свобода
Вернувшись в свою пустую квартиру, я первым делом залезла в ванну. Я лежала в горячей воде и чувствовала, как отпускает многолетнее напряжение. Но вместе с ним пришла оглушающая тишина. Тишина, в которой не было слышно топота маленьких ножек, смеха, мультиков. Я чуть не сошла с ума.
Рука сама тянулась к телефону. Позвонить. Узнать, как он. Попросить прощения. Забрать его домой. Я заставила себя выключить телефон и убрала его в ящик. Я должна была выдержать.
Первый день я просто лежала и смотрела в потолок. Я ничего не ела. Я только пила воду. Я чувствовала себя преступницей. Но потом я заставила себя встать. Я сделала то, чего не делала много лет. Я пошла в магазин и купила себе дорогой йогурт. Не Тиме, а себе. Я съела его медленно, ложечка за ложечкой. И это было странное, забытое ощущение — сделать что-то только для себя.
Вечером я включила телефон. Десять пропущенных от Вадима. И куча гневных сообщений. «Ты пожалеешь!», «Я подам на тебя в суд за оставление ребенка!», «Кристина в истерике, она уходит!». Я читала это и не чувствовала ничего, кроме мрачного удовлетворения. Ага. Реальность начала кусаться.
На второй день он позвонил снова. Я не брала трубку. Он начал писать сообщения другого толка. «Он плачет, я не знаю, как его успокоить», «Чем его кормить? Он не ест макароны», «Марина, ответь, у него, кажется, температура».
Я держалась. Я знала, что если я сейчас сдамся, все будет зря. Я пошла в парикмахерскую и сделала стрижку. Я купила себе новое платье — простое, но красивое. Я смотрела на себя в зеркало и видела незнакомую женщину. Отдохнувшую. Спокойную.
На третий день, в понедельник, он сломался. Он позвонил в семь утра. Я взяла трубку.
— Марин, — его голос был хриплым и усталым. — Я не могу пойти на работу. Мне не с кем его оставить. Няня на час стоит тысячу рублей. Я не могу себе этого позволить.
— Странно, — ответила я. — А я как-то пять лет с этим жила.
— Я понял, — сказал он. — Я все понял. Давай поговорим.
— Говори.
— Сколько? — спросил он. — Сколько денег тебе нужно, чтобы ты его забрала?
И я поняла, что победила. Он не спросил «как ты могла?». Он не обвинял. Он спросил «сколько?». Он наконец-то понял, что уход за ребенком — это не священный долг женщины, а работа. Тяжелая, круглосуточная работа, которая имеет свою цену.
— Двадцать тысяч в месяц, — сказала я. — Плюс половина всех расходов на одежду, лекарства и кружки. И оплата летнего лагеря.
Он молчал. Я слышала, как он дышит в трубку.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Я согласен. Только забери его. Пожалуйста.
Новый баланс
Вечером я приехала за Тимой. Дверь мне открыл Вадим. Он был осунувшийся, с кругами под глазами. Квартира, еще два дня назад сиявшая чистотой, была похожа на поле боя. Разбросанные игрушки, крошки на полу, гора грязной посуды в раковине. Кристины не было.
Тима выбежал ко мне из комнаты и вцепился в меня мертвой хваткой.
— Мамочка! Ты пришла!
Я обняла его, и все мое самообладание рухнуло. Я плакала, целуя его в макушку, в щеки, в соленые от слез глаза.
— Я переведу тебе деньги сегодня же, — сказал Вадим, стоя в стороне.
— Хорошо, — ответила я, не глядя на него.
Мы ушли. Когда мы ехали домой в такси, Тима не отпускал мою руку.
— Мам, а папа не умеет читать сказки, — сказал он. — И он не знает, где мой мишка. И он кричал.
Я гладила его по голове и молчала.
В тот вечер, укладывая сына спать в его родной кроватке, я чувствовала себя другим человеком. Я не была больше мученицей. Я была женщиной, которая отвоевала право на достойную жизнь для себя и своего ребенка.
На следующий день на мою карту пришли двадцать тысяч рублей. Я посмотрела на это сообщение и впервые за долгое время улыбнулась. Я знала, что впереди еще много трудностей. Но я также знала, что больше никогда не позволю никому обесценивать мой труд и мою любовь.
Я взяла Тиму за руку, и мы пошли в магазин. Покупать ему новые ботинки. И себе — тот самый дорогой йогурт. Потому что мы оба этого заслужили.
