В дверь постучали в 00:03. Трижды. Тихо, но с такой уверенностью, будто знали: за ней не спит никто. Не глухо, не требовательно — почти нежно. Как будто просили разрешения, а не требовали впустить.
Антон сидел на кухне, уйдя в раздумья у открытого окна. Лунный свет резал комнату напополам, оставляя его лицо в тени. Воздух пах табачным дымом и чем-то далёким, неуловимым — будто из детства. Он не ждал никого. Ни сейчас, ни вообще. Почти год не ждал. С тех пор, как вместе с машиной на той трассе исчезло и всё, что он называл домом. И всё же поднялся. Почувствовал, как пол чуть скрипнул под ногой. Открыл.
На пороге стояла женщина. Без куртки, в тёмном платье, с чемоданом. Волосы мокрые, как после дождя, хотя небо было сухое. Глаза — внимательные, почти изучающие. Она не улыбалась, но и не выглядела напряжённой. Скорее — уверенной. Как человек, вернувшийся туда, откуда когда-то ушёл.
— Ты ведь Антон? — спросила она спокойно, будто уточняла имя у знакомого на вокзале.
Он кивнул.
— Тогда мне сюда. — Она сделала полшага, словно знала, что он отступит, и пустит.
Он не спрашивал, кто она. Просто отступил, пропуская внутрь. Она прошла на кухню, огляделась — взгляд зацепился за старые часы, за выцветший магнит на холодильнике, за чашку с недопитым чаем. Достала сигареты и жестом предложила ему. Он отказался. Она закурила. Делала это спокойно, с какой-то отстранённой грацией, как будто знала — именно здесь, именно сейчас, этот жест имеет значение.
— Ты не узнаёшь меня, да? — выдохнула дым в потолок, словно в небо, которого здесь не было.
Он всмотрелся в её лицо. Ничего. Ни проблеска. Только ощущение, будто её голос он уже когда-то слышал. Во сне? На грани забвения? Или, может, в момент, когда жизнь разрывается пополам, а ты ещё не успел это понять?
— Прости. Нет.
— А я — тебя помню. Слишком хорошо. Потому что ты был последним, кого я видела живым.
Он засмеялся. Нервно. Смех вышел коротким, хриплым, будто застрял в горле.
— У тебя, кажется, богатое чувство юмора.
— Не совсем. Просто память — штука странная. Особенно если тебе… не положено помнить.
Она сняла туфли, прошлась босиком по линолеуму. Пальцы ног — в ссадинах. Ступни в пыли. Шаги были осторожные, будто она только училась ходить по этому миру заново.
— Ты правда не помнишь, что было в прошлом ноябре? Дом, дорога, дерево, тормоза?
Он резко встал. Внутри что-то кольнуло. В горле — сухо. Руки вспотели. Как будто воздух стал гуще, а стены приблизились.
— Это… откуда ты знаешь про аварию?
Она посмотрела на него, мягко, почти с жалостью. Как смотрят на человека, который вот-вот поймёт самое главное.
— Потому что я тогда умерла. А ты — нет. Хотя должен был.
Он отступил, как от удара. Стена приняла его спину, но не мысль. Всё внутри дрогнуло — не от страха, а от узнавания, как будто старый, забытый шрам внезапно ожил.
— Я сошёл с ума, — сказал он медленно. Голос дрожал, но не от слабости — от того, как близко всё стало, как остро врезалась в него её правда.
— Может. Или начал вспоминать. Что-то в тебе всё это время знало, что не так. Вот почему ты куришь по ночам. Вот почему ты не спишь. Потому что память — она просачивается, как вода. Даже если замуровать. Она найдёт трещину.
Она подошла ближе. Её глаза были не пугающими — тёплыми. Как у кого-то родного, но давно потерянного. И в этом тепле — не утешение, а требование: вспомни. Не ради неё. Ради себя.
— Ты ехал один, Антон. Только не по трассе. А по жизни. И свернул. Не туда. Но сейчас — шанс. Один. Я пришла, потому что тебя можно вернуть. Если ты сам хочешь.
Он молчал. Внутри всё гудело, как трансформатор. Воспоминания шевелились, всплывали, поднимались пузырями из глубины. Что-то крутилось на грани — голос, запах, свет фар, тень на асфальте… И — тишина. После. Пустая, звенящая.
— Что мне делать?
— Проснуться, — сказала она. — По-настоящему. Вспомнить, кто ты. И перестать быть тем, кем ты стал после. Потому что это — не ты.
В 00:47 она встала, надела туфли и вышла. Он не удерживал.
Утром Антон проснулся на кухне. Голова чуть гудела, как после недосыпа или долгого разговора. В пепельнице — две сигареты. Он не курил с вечера. На полу — тонкая полоса пыли, разрезанная следом от чемодана. В прихожей — чужое кольцо, тонкое, с трещиной, как будто слишком долго лежало под землёй или на дне воды.
Он взял его в ладонь. Кожа будто узнала металл раньше сознания. Что-то внутри сжалось, как пружина. И впервые за год — вспомнил.
Не аварию.
А себя.