Анна сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с остывшим чаем. Сквозь тонкие занавески на окне пробивался серый свет петербургского ноября, заливая кухню тусклыми пятнами. На столе перед ней стояла старая картонная коробка, потрёпанная, с выцветшими наклейками из далёких нулевых. Анна не открывала её лет десять, но сегодня, после очередной ссоры с Андреем, ноги сами привели её к шкафу, где пылились старые воспоминания.
Вчера всё началось с мелочи. Андрей снова задержался на работе, а Анна, измотанная одиночеством и бесконечной рутиной, не выдержала. Слова посыпались, как камни: «Ты вообще не думаешь о нас!», «Я одна таскаю всё на себе!» Андрей, стиснув зубы, бросил: «Хватит, Ань, я устал», — и хлопнул дверью, уйдя ночевать к другу. Тишина в их двушке на Васильевском острове стала невыносимой, и Анна, чтобы отвлечься, полезла разбирать шкаф. Там, среди стопок старых счетов и детских рисунков, она наткнулась на эту коробку.
Осторожно, словно боясь спугнуть что-то хрупкое, Анна подняла крышку. Внутри лежали фотографии, открытки, билеты на концерты и даже засохший цветок — пион, завёрнутый в пожелтевшую салфетку. Она взяла первый снимок: они с Андреем на набережной Невы, молодые, беззаботные, с пластиковыми стаканчиками дешёвого вина. Лето 2008-го, их первая встреча. Анна тогда училась на филфаке СПбГУ, жила в общаге на «Петроградской» и мечтала писать книги. Андрей, инженер с Кировского завода, попал на ту вечеринку случайно, через друга. Она запомнила, как он неловко шутил про программистов и как его глаза, тёплые, с искоркой, заставили её сердце биться чаще.
Анна улыбнулась, но улыбка тут же угасла. Как же далеко это всё осталось. Она перебирала фотографии: вот они в Крыму, загорелые, в обнимку на пляже в Алуште, с её дурацкой соломенной шляпой; вот рождение Маши, их старшей, — Андрей, с красными от бессонницы глазами, держит крохотный свёрток в роддоме на Фонтанке; вот первый Новый год с Лёшей, когда они всей семьёй лепили снеговика во дворе, а Маша нацепила на него свой шарф. Каждая фотография была как осколок их радуги — яркой, но такой хрупкой.
Теперь всё изменилось. Андрей всё чаще пропадал на заводе, брал переработки, чтобы закрыть ипотеку за квартиру. Когда возвращался, молчал или срывался на пустяках — то на разбросанные игрушки, то на невымытую посуду. Анна тоже не молчала: её бесило, как он замыкается в себе, как прячется за ноутбуком, как забывает спросить, как прошёл её день. Они стали как два берега, разделённые рекой обид, и ссоры, как вчера, только углубляли эту пропасть.
Анна достала из коробки письмо, написанное Андреем в их первый год. Почерк был корявый, чернила выцвели: «Ань, ты — моё солнце. Без тебя я бы так и остался в своей серой коробке. Обещаю, мы всегда будем вместе, и я сделаю тебя счастливой». Горло сжалось, слёзы защипали глаза. Где-то в глубине души она всё ещё любила его, но любовь эта была погребена под ворохом усталости и взаимных претензий.
Она вспомнила, как они мечтали о будущем. О домике в Ленобласти, с яблоневым садом и верандой. О путешествиях — хотя бы в Прагу или Стамбул. О том, как будут водить Машу и Лёшу в Мариинку и учить их кататься на великах. Тогда всё казалось таким реальным. Но жизнь в Питере, с его вечной сыростью, пробками и счетами, перемалывала их мечты. Анна работала в школе, брала репетиторство, возила детей на кружки. Андрей пахал на заводе, иногда по выходным, чтобы выплатить кредит. Времени на друг друга не осталось.
Анна отложила фотографии и пошла ставить чайник. В голове крутился вопрос: когда всё пошло не так? Может, когда она перестала встречать его с ужина, как раньше? Или когда он начал приносить домой работу, вместо того чтобы говорить с ней? Она вспомнила, как после рождения Лёши они полночи спорили, какое имя выбрать, и смеялись, придумывая нелепые варианты вроде «Евпатий». Тогда они были командой. Теперь — каждый сам за себя.
Чайник зашумел, и Анна вернулась к коробке. Она нашла открытку с видом Петергофа, где Андрей написал: «Съездим туда, когда дети подрастут». Они так и не съездили. И тут её осенило: а что, если попробовать? Не ради детей, а ради них самих. Ради того, чтобы вспомнить, кем они были.
Она взяла телефон и написала Андрею: «Приходи домой. Надо поговорить». Ответа не было, но в «Вотсапе» загорелись две синие галочки. Анна убрала фотографии в коробку, оставив только одну — ту, с набережной. Поставила её на полку, рядом с Лёшиным пластилиновым динозавром и Машиным рисунком. Это был маленький шаг, но он казался важным.
Андрей вернулся поздно, когда за окном уже сгустились сумерки. Он выглядел вымотанным, но злости в его глазах не было. Анна встретила его не с привычным «Где ты был?», а с вопросом: «Помнишь, как мы гуляли по Неве?» Он замер, потом кивнул, и в его взгляде мелькнуло что-то тёплое. Они сели за стол, и впервые за месяцы начали говорить по-настоящему. Не о счетах, не о том, кто забыл купить молоко, а о том, что их связывало. О первой встрече, о том, как Маша училась ходить и падала в сугроб, о том, как Лёша однажды назвал Андрея «супергероем» за починенный велосипед.
Разговор был тяжёлым. Анна призналась, что ей одиноко, что она устала быть только мамой, женой, учителем. Ей не хватало его — не инженера Андрея, а того парня с набережной, который смешил её дурацкими шутками. Андрей, помолчав, сказал, что боится, что они стали чужими. Что он не знает, как вернуть то, что было, но хочет попробовать. Они договорились начать с малого: один вечер в неделю — только для них. Без детей, без телефонов, без работы. Просто они вдвоём.
Следующие месяцы были как качели. Иногда всё шло хорошо: они ходили в маленькие кафе на Ваське, вспоминали старые шутки, даже съездили в Петергоф, где хохотали, как подростки, уворачиваясь от брызг фонтанов. Иногда срывались: старые обиды всплывали, и казалось, что ничего не изменилось. Анна злилась, когда Андрей опять засиживался на работе. Он раздражался, если она начинала пилить его за разбросанные носки. Но каждый раз, когда Анна хотела всё бросить, она смотрела на фотографию на полке и вспоминала: их радуга всё ещё где-то там, пусть и в осколках.
В мае, когда Петербург утопал в цветущей сирени, Андрей предложил поехать за город. Они взяли Машу и Лёшу, загрузили в багажник старенькой «Лады» термос и бутерброды и поехали в Комарово. На берегу залива, под крики чаек, Анна смотрела, как дети бегают по песку, а Андрей пытается запустить воздушного змея. Он обернулся, улыбнулся ей, и в этот момент она почувствовала, что дышит свободнее. Андрей обнял её, и Анна поняла: гроза прошла. Свет, может, и не такой яркий, как в 2008-м, но он был. И он был их.
