– Роберт, вставай, там твой друг!
Этот крик ворвался в его утренний сон, как грохот стреляющего БМП, заставил вскочить и с быстротой, подзабытой за месяцы дембельской жизни, одеться и спрыгнуть прямо на кучку квохтавших во дворе кур. Те разлетелись, а Роберт помчался по огороду к реке.
Не стал даже переспрашивать. Он знал кто, какой друг, где. У двух березок. Артур!
Так и есть. У реки, где ночами пропадала поселковая молодежь, на перекладине качелей. Ведь уговаривал вчера, даже грозился побить, если будет пытаться покончить собой, обещал, что уедут вместе. А он не дождался. Оставил Роберта одного... Ах, где же его «Калашников», стрелял и стрелял бы до немоты в плечах и руках. Как он все ненавидит. Не хочет он ничего, не будет он снимать это обвисшее тело, не будет плакать.
«Не буду п-пла-а-кать», – почти стонал Роберт, обрезая веревку и падая вместе с трупом на золу потухшего костра. Он много видел смертей, не будет плакать, сейчас он встанет и уйдет на Ванечкин утес. Встанет на край и сделает только шаг в пустоту, чтобы покончить с этой дурацкой жизнью, где все – в драбадан, где все противно и рвотно.
Да, рвотно. Он чувствует, как его, еще не совсем трезвого после вчерашнего (сколько часов этой ночью он поспал – час-два?), поднимают чьи-то руки, зажигают сигарету. Подняться бы, дойти до утеса, да нет сил, нет охоты переставлять враз отяжелевшие ноги. Он пуст. Пуст мир. Пуста жизнь. А он тянул ее последние шесть месяцев только в надежде на скорое возвращение друга из той же части, из тех же мест из Чечни, где служил и сам. Будто возвращение Артура что-то сулило ему.
...Ведь кому расскажешь, если не ему, что ты видел, кто может понять, что ты пережил, если и рассказывать нечего, и медаль, которую ему вручил военком, – как насмешка за дни, полные страха, обид от несправедливостей войны. Разве он – герой? А Артур все знал и понимал. Руку положишь ему на плечо, когда скажут слово «блокпост», и уже знаешь, что представилось другу. Да и мало ли что еще...
«Друг, оставь покурить, а в ответ – тишина, это он не вернулся из боя». Вот когда это приходит... Что теперь ему делать?
Работы нет. Фермером он не станет никогда, не привык экономить, рассчитывать... До армии окончил курсы пчеловодов-трактористов (придумал же кто-то такую профессию). Пчелы? Ну не любит он их. Потеть в противном забрале, перчатках и халате летом? А может, вернуться снова стрелять? Или на Север махнуть? А что его ждет там?
Мать с отчимом, наверное, только обрадовались бы. Он никому не рассказывал, а сердце до сих пор саднит от одного письма матери. Она спрашивала, можно ли ей обменять его кожаную куртку, заработанную им до армии, на два мешка сахара. Они что, не ждут его домой? Не дал согласия тогда, а сейчас жалеет, может, отчим был бы добрее к матери и не так бы встретил его. Все равно глаза не глядят на эту куртку, какая-то маленькая, будто не его. И поселок, куда он так стремился с Кавказа, будто не его, и девушки у него нет, да и вряд ли он полюбит когда...
Нет ни одной, даже напоминающей ее – Асю, сестренку Мурада, парня из Ингушетии из его взвода. Роберт знал, как она попала в их «район боевых действий». Отец Аси послал ее в Чечню к больной сестре... Почти год прожила Ася там, когда часть ее брата оказалась рядом с аулом тетушки. Мурад тут же нашел ее, вот она и приходила на их блокпост, чтобы поговорить с братом, угостить его. Правда, не очень было понятно, кто кого подкармливает...
Роберт не заговаривал с ней, ему казалось, что они и не поймут друг друга, старался не смотреть ей в лицо, запомнил только пальцы ног, выглядывающие из крохотных босоножек. Как три лепестка. Розовые, заостренные книзу, они как будто жили своей жизнью. Ноги были крепкие, загорелые почти до черноты, а пальчики – розовые, нежные, так и поднес бы к губам, расцеловал.
Несчастье случилось, когда Роберт был в карауле. Ася и Мурад сидели поодаль, и снайпер очень точно подгадал, как их подстрелить. Первым сразил брата, а сестренка опустилась прямо ему на ноги. Подбежавший Роберт не успел даже испугаться возможной очередной пули снайпера, схватил девушку и помчался к санитару. Тот удивился, что солдат – не новичок не понял бесполезности осмотра... Командир приказал отвезти ее в аул, но Роберт не захотел причинить ей еще и боль тряской, сам донес отяжелевшее тело до дома тетушки. Только тогда он увидел ее всю – и нежные завиточки на висках, и родинку на щеке, и такие же утонченные пальцы рук с простеньким перстенечком. И кажется ему до сих пор, что похоронил он тогда свою невесту...
Не было такой, как Ася. И не будет. Из женщин в своем поселке Роберт выделял только Айгуль, невесту Артура, которая за месяц до возвращения жениха вышла замуж. Его бесило, когда слышал ее веселый смех на чужом дворе, видел откровенно счастливое лицо ее мужа. Она смеялась над его страхами за Артура: «Подумаешь, найдет еще другую, я одна, что ли?» Ведь знала, что не найдет, не захочет найти, не такой человек. Сравнивая со своим тихим горем, Роберт понимал, как тяжело будет Артуру, они были едины и в этом. Что теперь одному?
Известие о том, что Артур, недавно вернувшийся из Чечни, повесился, облетело небольшой поселок мгновенно. «Вчера только ходил веселый, еще шутил, даже виду не подавал, – говорили, – скрытный какой». Немногие знали об Айгуль, но не осуждали, в юности не часто остаются вместе, нашла другого, неплохо живет, что ж тут такого?
Уже начали рыть могилу, и деловитые бабушки посчитали, когда будут читать сорок дней, готовили полотенца и рубашки для роющих могилу мужчин, когда как гром среди ясного неба пронеслось: приехавший из соседнего городка Исмагил-хазрат не разрешает хоронить его на кладбище. «Нет и не будет моего разрешения. Есть указ имама, нельзя самоубийц хоронить как людей. Ройте могилу за забором кладбища!»
Потрясенные селяне не знали, что и думать. С одной стороны, Исмагил – их односельчанин, всем миром, можно сказать, учили его. Сначала в турецком лицее, потом в Стамбуле. Человек ученый, ослушаться его и имама нельзя. С другой стороны, жалко родителей: у отца Артура – золотые руки, редкий дом в поселке построен без его участия, да и мать – славная, оба такие работящие. Сам Артур – не пьяница, не бездельник. На войне был человек, кто знает, всего ведь не расскажешь, может, что не так с головой... Разве оттуда нормальными возвращаются? Помнится, после войны с Гитлером вернувшиеся с фронта мужики творили почище – ни один праздник не обходился без кулаков: фронтовики теснили тыловиков. А тут парень безобидный был, никто плохого не слышал.
Но Исмагил-хазрат непреклонен. «Не имел он права уходить из жизни добровольно. Так каждый захочет отвертеться от тягот, в каждой деревне самоубийства, этак и мужчин не останется для продолжения рода. Пусть хотя бы об этом помнят, прежде чем лезть в петлю», – твердо сказал он и запретил местному мулле справлять поминки, если ослушаются родственники.
Хоронили несчастного в соседней деревне. Так решили родители. Там покоились дед и бабушка, оттуда родом была мать Артура. Муллы там не было, разрешения спрашивать не у кого.
...Роберт долго сидел на пригорке, откуда был виден свежий холмик. Голова болела как от тяжкого похмелья, глаза слипались. Все эти дни он не спал, два раза пришлось копать могилу, ночами сидел у изголовья друга вместе со старушками и стариками, не отказался, когда ему предложили участвовать в обмывании покойника.
Удивился, каким большим стал Артур, он всегда был тоньше в костях и ростом меньше Роберта, а сейчас будто вырос на полголовы. Не удивлялся приказаниям всезнающих стариков, какими бы абсурдными они ни казались. Раньше он думал, что моют покойника, чтобы он стал чистым, а здесь едва касались кожи, просто ополаскивали каждую часть тела отдельно. Но и замысел ритуала стал понятным ему – это действительно подготовка к последнему пути, своеобразное очищение от земной «грязи».
Удивлялся тому, что Артур, упертый парень, который все сам решал за себя, послушно переворачивался, подставляя то один бок, то другой струйкам поливаемой из ковшика воды. Безвольно свисали руки и ноги, не вмещающиеся на досках, на которых мыли тело, то и дело открывался рот... И здесь Роберт окончательно понял, что друга теперь нет, и тело, которое скоро будет поедено червями, когда-то носившее имя Артур, вовсе не Артур. Вот почему, подумалось еще Роберту, бабушки и дедушки, кому доверяют обмывание покойников, такие спокойные, видимо, они так относятся к смерти.
Пока ты есть, нет смерти, а если пришла смерть, уже нет тебя. Человеку не дано пережить собственную смерть.
Роберт как-то успокоился, механически исполнял все то, о чем просили его родные Артура, сам спускался в могилу и сложил, как подсказывали старики, доски. Он больше ни слезинки не проронил, отказался от рюмки водки, предложенной для рывших могилу, отказался ехать на поминки. Шагнуть с Ванечкиного утеса ему не хотелось.
Он умеет водить трактор, может стать токарем, слесарем, не все пути ему закрыты. А дорога военного ему заказана, не для войны родился. На Север уедет, к родственникам матери. Может, забудет свои потери жизни, может, попадется ему в руки птица счастья.
Автор: Гульсум МУСТАФИНА
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого!