Весна выдалась капризной. То солнце посмеётся сквозь облака, то дождик цокнет по подоконнику, будто кто-то на цыпочках пробежал по крыше. Я люблю такое время — когда неясно, что ждать, и можно укутаться в плед, пить чай с лимоном, слушать, как за окном шуршит апрель. Но в ту пятницу у меня на душе стояла не весна. Даже привычный уют казался каким-то... ненастоящим, что ли.
Игорь уже неделю какой-то нервный. Молчит. Всюду носит телефон. О вещах своих стал заботиться, будто это не его домашний свитер, а дипломат с секретами. Я стараюсь не выискивать подвоха. После развода долгие годы держалась за одиночество — оно, по-своему, безопаснее, чем чьё-то плечо. Но вот появился Игорь — и жизнь опять ожила. Год назад мы впервые засмеялись вместе, жарили сырники четырёхугольные (он не умеет круглые, говорил, зато углы хрустят), потом смотрели старый фильм на ноутбуке, а потом... Потом я разрешила себе поверить, что можно начать всё сначала, даже в пятьдесят шесть.
Хотя бы попробовать. Хоть немножко.
– Мам, мне на работу пора, – отвлекла меня дочь. – За Игоря не волнуйся. Просто мужики иногда как дети... – Она поцеловала меня в макушку. – Если будет обижаться – не корми. Голодный скорее заговорит.
Аня, моя взрослая, мудрая девочка. Без неё я давно бы утонула во всех этих переживаниях — душа всё равно тревожится, каким бы крепким ни был фундамент. Счастье, оно ведь хрупкое — как тонкий фарфор. Неловко повернёшь – и вот уже трещина.
В тот день у меня впервые за год появилось ощущение — что-то вот-вот лопнет.
Я всегда считала, что доверие — не подарок, а работа. Его буквально вручную замешиваешь вместе с человеком, как тесто для пирога: терпеливо, день за днём. А потом надеешься... Что не пригорит.
В тот вечер я искала зарядку для телефона в Игоревой тумбочке. Глупость, что ли — у меня десятая зарядка исчезла за полгода, а у него, как сговорённые, все целы. Я открыла ящик — и внутри вместо обычного бардака с мелочью аккуратно лежал конверт. Белый такой, строгий, на нём большим почерком написано: "Лично. Не вскрывать".
Сердце сразу — бух! Спёрло дыхание. Я, конечно, не стала сразу распечатывать — не моя же почта. Но чувствовала себя отвратительно: вроде ничего плохого не сделала, а стыд лез под ребра.
Зарядку я всё равно не нашла. Вернулась на кухню, налила воды и долго стояла у окна, глядя, как ветер шевелит занавеску. Та самая тонкая грань, когда понимаешь: если не спросить сейчас — потом будет поздно.
Когда Игорь вернулся, я уже знала, что не промолчу.
– Игорь, – позвала я осторожно. – У тебя в тумбочке какой-то конверт. Всё в порядке?
Он замер в дверях, будто из холода в тепло шагнул. Не ожидал, видимо, что я замечу. Не хотел, чтоб я что-то поняла.
– Это... по работе. Бумаги.
Глаза его забегали. Такой взгляд — от которого по спине холодно. Я многое повидала — и сына теряла, и мужа хоронила. Но от такого взгляда хотелось задрожать: в нём не было ни правды, ни мужества.
– Ты врёшь, – сказала я тихо. – Если это секрет, просто скажи. Прошу тебя...
Тут и опустились наши руки. Кто-то, наверное, сказал бы: "Да глупости, мужчины все такие". Только у меня непереносимость лжи, аллергия, если хотите. Я дождалась, пока он ушёл в спальню — не люблю скандалов, но вопросов больше не стало меньше.
Ночью я не спала. Всё думала о собственных страхах: что, если он изменяет мне? Что, если он собирается уйти? Или хуже... вдруг, как бывший, скрывает долги, чужих детей, ещё что-нибудь? В моей голове уже нарисовалась целая лавина несчастий. Сквозь слёзы я вспоминала, как он приглаживал мои волосы перед сном. Как вставал чай греть ночью, когда мне мерещилась простуда. Как мы вместе выбирали новую скатерть... мелочи, из которых ткушь надежду.
Наутро я — вся с распухшими веками — позвонила Ане. Рассказала всё, как было, будто девочка рассказывает маме о страшном сне.
– Мам, если хочешь, я приеду. Тебе нельзя вновь в это вязкое болото вляпываться. Не держи в себе, ладно?
На душе полегчало. Не так, чтобы совсем — но будто кто-то развязал узел. Я всё же решилась: либо диалог, либо жить в догадках — не по мне.
Вечером мы с Игорем сели за стол. Чай остывал, а слова никак не шли.
– Я увидела конверт. Ты мне скажешь правду?
Он вздохнул. Долго. Сел с другой стороны, будто подальше хотелось.
– Это... тест. ДНК.
Пауза. Я даже не могла представить — что могу сейчас услышать.
– У меня... есть сын. Взрослый. Из давней истории. Я не знал о нём почти всю жизнь. Тут... всё смешалось. Он нашёл меня. Ему был нужен этот тест.
Больше всего меня укололо — не сама новость. А то, что за год — целый ГОД… ни слова. Ни подозрения, ни доверия. Мы же, вроде, семья. Или мне это одной казалось?..
Я молчала. А внутри — пустота. Как будто кто-то вынул из меня душу и поставил на полку.
Я смотрела на Игоря и старалась уловить хоть какую-то искру прежнего тепла — ту самую, из-за которой ещё недавно с улыбкой наблюдала, как он морщится от моего пересоленного борща. Странно: человек твой, родной, а вдруг становится чужим… всего за одно предложение.
– Почему ты молчал? – наконец выдохнула я. Совсем тихо, чтобы не сорваться криком. – Почему решил не доверять? Я же... не чужая тебе.
Он потёр руки, избегая взгляда. Наверное, впервые за всё время я увидела его по-настоящему уязвимым. Как старенький мальчишка, попавший в беду.
– Я не знал, как сказать… Думал, сначала разберусь сам. Думал, вдруг ничего не подтвердится. Да и… ты такая — сильная, после всего, что пережила. Не хотел забивать твою голову своими грехами. Я боялся тебя потерять.
Дурацкое, обидное слово: боялся. Кто бы мог подумать, что оно столько разрушает.
– Но не сказал… – переспросила я, словно проговаривая чужую историю. – Получается, год жизни… всё это время я думала, что могу положиться на тебя. А оказалось?
Я не знала, плачу ли, или просто вся из воды внутри. В одном была уверена: назад к доверию не вернёшься — его не зашьёшь, если разорвётся.
Он вскинулся:
– Прости меня, Лиза! Я не хотел тебя ранить… Я сам не готов был к сыну. Никогда не думал, что вот так — в годах, вдруг… Но если бы ты захотела, я познакомил бы вас. Честно. Если бы…
– "Если бы"... – усмехнулась я. – Жизнь из этих "если бы" состоит, Игорь. Только, знаешь, я очень устала жить на чужой страх. Да и твой этот тест… он тебе дороже оказался, чем весь наш год. Смешно, правда?
Он опустил голову. Почему-то стало его жалко — по-человечески. Но жалость эту я давно, ещё в браке, отучила путать с любовью.
Тишина. Кажется, даже чайник, забытый на плите, не шелохнётся.
Я подумала: вот и всё. Или почти всё.
Я всегда боялась резких решений. Не умею рубить с плеча — жизнь приучила десять раз подумать, прежде чем сделать шаг. Может, потому так долго и держалась за это новое счастье: пусть иногда тревожно, пусть не до конца понятно — зато вместе, зато тепло.
Но сейчас... Тепла уже не было. Был только жгучий холод — будто форточку забыли закрыть, и всё старое тепло выпорхнуло в ночь.
– А если попробовать иначе? – вдруг спросила сама себя вслух, и голос показался чужим. – Вот ты мне год не доверял, Игорь... Но я себе всё-таки доверять должна.
Он не отвечал. Просто смотрел. Я видела, как усталость и страх переплелись у него в глазах. Хотелось пожалеть, правда, но жалость – плохое топливо для близости.
Я позвонила Ане. Дочерний голос — тревожный, но решительный:
– Мам, ты главное — себя не предавай. Ты не виновата, что тебе не доверяют.
Дети, оказывается, бывают умней родителей...
Собирала его вещи тихо, без истерик. Каждую рубашку складывала, как дежурную прививку против новых разочарований. Ни на что не злилась — усталость была сильнее.
В коридоре Игорь застыл с сумкой.
– Прости, – только и сказал.
– Если надумаешь жить без секретов — поговорим, – ответила я, с трудом удержав в глазах слёзы.
Он долго колебался на пороге, будто боялся выйти в ночь, где было столько незнакомого. Я почти пожалела... Почти.
Но чувство собственной правды оказалось важнее.
Когда дверь за ним закрылась — дом стал словно шире. Странная пустота — или это свобода? Я не знала. Может, позже пойму.
В тот вечер я заварила себе новый чай с мёдом, села у окна. Смотрела, как фонарь качает жёлтый свет в темноте, и думала:
Да, год ушёл впустую. Но я осталась с собой. И, кажется, это дороже любых иллюзий.
Возможно, завтра будет совсем по-другому — надежда всё равно где-то рядом, даже если сейчас её не видно…