Симфония пушек над Невой
В Петербурге XIX века жители знали пол новорожденного царского младенца раньше, чем его собственные бабушки и дедушки. Стоило раздаться первому выстрелу с Петропавловской крепости, как вся столица замирала в ожидании. Считали. Десять, двадцать, пятьдесят... Если стрельба обрывалась на ста первом залпе, знали, что родилась девочка. Если канонада продолжалась до трехсот первого — империя получила наследника.
Простая арифметика. Ясная как день. А вот что творилось за стенами дворцов, пока пушкари отсчитывали залпы, это уже совсем другая история. История, полная крови, слез и тайн, которые могли потрясти самые основы империи.
Впрочем, то, что происходило за закрытыми дверями императорских покоев, было куда драматичнее любых артиллерийских салютов. И уж точно не предназначалось для широкой публики.
Когда аристократки шли на крайние меры ради династии
Александра Федоровна (жена Николая II) готовилась к первым родам как к сражению. И проиграла его с треском. Ноябрь 1895 года. Зимний дворец превратился в полевой госпиталь, где акушеры сражались за жизнь двоих — двадцатитрехлетней императрицы и ее будущего ребенка.
— Щипцы, — хрипло бросил профессор Отт, вытирая пот со лба.
Младенца буквально вытаскивали из материнской утробы железными инструментами. Та, что должна была стать самой могущественной женщиной империи, кричала от боли как обычная роженица. Только вот обычные роженицы рожали в клиниках, а императрица в домашних условиях, отказавшись от специализированной помощи даже тогда, когда на Васильевском острове уже работала роскошная акушерская клиника того же доктора Отта.
Традиции оказались сильнее здравого смысла. И Александра Федоровна заплатила за них сполна.
Встать на ноги после родов она смогла только через две недели. А дальше...Крестцово-поясничные боли, которые мучили императрицу с юности, после родов превратились в настоящую пытку. Самая влиятельная женщина России стала узницей собственного тела.
Парадокс получался невероятный: особа, одним взмахом руки способная изменить судьбы миллионов, не могла подняться с постели без посторонней помощи.
Четыре удара под дых империи
Ольга родилась в 1895-м. Татьяна — в 1897-м. Мария — в 1899-м. Анастасия — в 1901-м. Четыре девочки подряд. Четыре артиллерийских залпа по сто один выстрел. И каждый раз слышалось всенародное разочарование, которое с каждыми новыми родами становилось все злее и беспощаднее.
Граф Шуленбург, служивший в лейб-гвардии уланском полку, потом вспоминал: рождение первой дочери Николая II встретили "со злорадством". А после появления на свет следующих великих княжон среди офицеров начались бесконечные "недостойные остроты".
Недостойные — это еще мягко сказано. Анекдоты о царской семье ходили по полкам как эстафетная палочка. Шутили над тем, над чем шутить было нельзя. Но кто их остановит? Ведь даже ближайшие родственники императора не скрывали своего огорчения.
— Какое разочарование! Четвертая девочка! — записала в дневнике Ксения Александровна, сестра Николая II, после рождения Анастасии.
Великий князь Константин Константинович и вовсе воскликнул с отчаянием, граничащим с богохульством: "Прости, Господи! Все вместо радости почувствовали разочарование!"
Когда родственники монарха начинают просить прощения у Всевышнего за рождение детей, дела плохи. А когда эти настроения передаются обществу, они становятся политической проблемой национального масштаба.
К 1901 году ситуация дошла до абсурда. В Министерстве двора всерьез прорабатывали возможность изменения законов о престолонаследии, чтобы старшая дочь могла стать императрицей. Царская чета дошла до такого отчаяния, что из суеверия отняли у великого князя Георгия традиционный титул цесаревича. Боялись, что этот титул "мешает" рождению мальчика.
Когда вся Россия поверила в чудо
Но однажды явился спаситель. Низенький, чернявый француз лет пятидесяти, говоривший с дурным южным акцентом. Это был Филипп Низье, крестьянский сын из савойской деревушки, когда-то учившийся в медицинском университете и выгнанный оттуда как "шарлатан, занимающийся оккультной медициной".
Но в глазах отчаявшейся императрицы он выглядел настоящим чудотворцем.
— Я могу определить пол будущего ребенка, — уверенно заявил мэтр Филипп на первой встрече с царской четой в сентябре 1901 года. — И гарантирую: следующим будет мальчик.
Николай с Александрой вцепились в лекаря как утопающие за спасательный круг. Более того, 21 сентября того же года Филипп выдал пророчество, от которого у слушателей перехватило дыхание: царский сын родится в 1904 году, но империю ждут военное поражение и революция в 1905-м.
Пророчество пророчеством, но императрица хотела немедленных результатов. И Филипп их "обеспечил". Весной 1902 года Александра Федоровна объявила о беременности. По совету французского "мага" она отказалась от наблюдения врачей, полностью доверившись его "магнетическим пассам".
Девять месяцев вся Россия ждала наследника. Проходили недели, месяцы. Императрица располнела, перестала носить корсет, лежала пластом в ожидании схваток. Лейб-акушер Отт безвылазно сидел в Петергофе, готовый в любую минуту принять роды. Август 1902-го подходил к концу, а ребенок все не появлялся.
— Ваше величество, позвольте мне вас осмотреть, — взмолился наконец доктор Отт.
— Будьте спокойны, ребенок скоро появится — отмахнулась императрица.
Но когда 16 августа у Александры Федоровны началось кровотечение, она все же согласилась на осмотр. Диагноз Отта прозвучал как удар грома: никакого ребенка не было и в помине. Беременность была ложной, чистой воды самовнушение, помноженное на шарлатанство.
Для общественности срочно состряпали официальное сообщение о "выкидыше". Но в народе поползли слухи куда более зловещие: говорили, что царица родила "неведому зверушку". Полиция даже запретила исполнять в опере "Царь Салтан" слова: "Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку".
Филипп тем временем не растерялся. Перед отъездом во Францию он оставил царской чете последний совет: наследника поможет родить святой Серафим Саровский. Для этого монаха нужно срочно канонизировать.
И что вы думаете? Канонизировали. Вопреки возражениям обер-прокурора Синода. В июле 1903 года царская семья съездила поклониться новоявленному святому в Саровскую пустынь. А через год родился цесаревич Алексей.
Совпадение? Николай с Александрой были уверены, что это чудо.
Самая дорогая капля крови в истории
30 июля 1904 года. Триста первый пушечный залп прогремел над Петропавловской крепостью. У императорской четы родился сын! Вся Россия ликовала. Николай II записал в дневнике:
"Незабвенный великий день, в который так явно посетила нас милость Божья".
Только вот милость оказалась с подвохом.
Уже в день рождения младенца родители заметили странное кровотечение из пуповины. Потом была еще одна тревога в сентябре. Диагноз поставили быстро, но озвучили не сразу — гемофилия. Причем не простая, а редкая форма, которую медики называют "рождественской болезнью". В начале ХХ века таких больных выживало всего двенадцать процентов.
Цесаревич Алексей получил в наследство от прабабушки, английской королевы Виктории, ген, превративший любую царапину в смертельную опасность. Мальчик, которого ждала вся империя, мог умереть от неосторожного движения или неудачного падения.
И началась двойная жизнь. Официально это был здоровый наследник, будущий самодержец всероссийский. Неофициально — больной ребенок, которого носили на руках здоровенные дядьки и которого нельзя было оставлять одного ни на минуту.
Болезнь превратилась в государственную тайну первой категории. Даже ближайшие родственники узнавали правду с большим запозданием. Сестра Николая II Ксения Александровна выяснила, что творится с племянником, только в 1912 году, через восемь лет после его рождения!
— У бедного маленького эта страшная болезнь, — сказала ей другая сестра, Ольга Александровна. — И от этого она сама больна и никогда окончательно не поправится.
"Она" — это императрица. Мать больного ребенка, которая места себе не находила от отчаяния и готова была поверить любому, кто обещал исцеление.
Когда молчание дороже правды
Секретность породила то, чего больше всего боялись, а именно слухи. Самые дикие, невероятные, разрушительные. Говорили, что у наследника "нет покрова кожи", что он "слабоумный", что "нигилисты изувечили ребенка на борту яхты". Американский посол в конце 1916 года всерьез докладывал в Вашингтон, что у Алексея "кровь находится слишком близко к поверхности кожи".
Правду знали в Берлине, ведь туда в 1907 году возили цесаревича на консультацию к профессору Гоффу. Знали в Лондоне и Париже. А вот собственный народ оставался в неведении, плодя все новые версии и домыслы.
Хуже всего было то, что болезнь ребенка открыла дорогу новым "целителям". После Филиппа пришел Распутин. И если французский шарлатан ограничивался предсказаниями, то сибирский "старец" залез в политику по самые уши.
Императрица, доведенная до отчаяния болезнью сына, готова была слушать кого угодно, лишь бы тот обещал облегчение мальчику. А когда у власти оказываются люди, принимающие решения под влиянием шарлатанов, — это прямая дорога к катастрофе.
Самое страшное, что европейские дворы прекрасно понимали: больной наследник означает династический кризис. И никто не торопился сватать своих сыновей за великих княжон, сестер Алексея. Все знали, что девочки могут быть носительницами того же проклятого гена.
Пушки стреляли напрасно
В конце концов, неважно было, сколько залпов прогремело над Петропавловкой в июле 1904 года — триста один или сто один. Важно было то, что скрывалось за этими залпами. Империя, которая не могла честно говорить о болезни своего наследника, обрекла себя на политическую гемофилию — неспособность остановить кровотечение власти.
Попытки скрыть правду ради сохранения иллюзий привели к еще более разрушительным последствиям. Каждая ложь рождала десяток слухов. Каждый слух разъедал доверие к власти. Каждая потеря доверия приближала крах.
Тем не менее, за всей этой исторической трагедией стояли живые люди — женщина, мучившаяся в родах и проводившая ночи у постели больного ребенка, мужчина, мечтавший о здоровом наследнике и получивший вместо этого династическое проклятие, дети, которые не просили становиться заложниками имперских амбиций.
А что думаете вы, можно ли было спасти династию, если бы правда о болезни наследника была озвучена сразу? Или секретность была единственным способом сохранить трон, пусть и ненадолго?