оглаление канала, часть 1-я
Баба Феша не спала. Рассказанное Глебом не давало ей покоя. Чуяла старая Хранительница Грани, что грядет что-то, всем своим нутром чуяла. Только вот пока не могла ещё понять, что именно, и это её тревожило. Кот Фома запрыгнул на кровать и теперь сидел копилкой, мерцая в темноте янтарными глазами. Баба Феша усмехнулась: — Ну и чего глядишь? Хочешь что поведать — так говори… Тоже… Уселся тут и вылупил свои зенки! Сама знаю, без ваших подсказок… Ты бы мне лучше сказал, чего на сердце-то такая маета? Не знаешь? Ну так и нечего тут шастать! Коли не спится — ступай к Манюне в сарайку, да мышей лови! А мне и без тебя тошно…
Ворча и вздыхая, она поднялась с кровати. Старая панцирная сетка жалобно заскрипела, распрямляясь. Фома неслышно спрыгнул с кровати и, гордо задрав хвост, с независимым видом вышел из спальни. Женщина накинула цветастую шаль с кистями, разукрашенную красными маками по чёрному фону — подарок внука, — поверх ночной длиннополой сорочки и вышла вслед за котом. Но Фома и не собирался следовать указаниям хозяйки и уходить из дома для ловли непонятно каких мышей. Он уже сидел за буфетом, рядом с деревянным старинным сундучком, и требовательно мяукал. Старушка, прищурив один глаз, глядя на кота, с сомнением проговорила: — Думаешь…? — Фома, будто отвечая на её вопрос, опять тихонько мяукнул. Баба Феша покачала головой и пробормотала себе под нос: — Может, ты и прав… Попробовать всегда стоит. Мало ли…
Не глядя в маленькое зеркальце, висевшее над рукомойником, решительно уложила седую косу венцом на голове и подоткнула её шпилькой, чтобы не распалась. Затем зажгла керосиновую лампу, стоявшую на столе, и подошла к рукомойнику. Умылась, вытерлась чистым полотенцем, висевшим тут же рядом на гвоздике, и, оглядев хозяйским глазом комнату, словно проверяя, всё ли в порядке, направилась к старому деревянному буфету. Любовно погладила сухими старческими пальцами крышку, доставшегося ей ещё от деда сокровища, и чему-то улыбнулась. Видать, вспомнились ей те золотые деньки, когда она ещё девчонкой, сидя у ног старика, любила копаться в этом сундучке, перебирая и рассматривая всякие занятные вещицы, хранящиеся там. А дед ей в это время рассказывал про славные прошлые дни, про Грань и про их миссию и обязанности, возложенные на их семью Родом. Покачала головой, проворчав себе под нос: — Вот, глупая старуха… Нашла время вспоминать…
Откинула крышку и достала оттуда холщовый мешочек, туго перетянутый у горловины кожаной тесьмой. Прошла, села за стол и развязала тугой узел. Фома тут как тут — запрыгнул на лавку напротив и опять уставился на хозяйку янтарными глазами. Феодосья посидела с закрытыми глазами, сосредотачиваясь, а затем потрясла мешочек и высыпала все руны разом на стол. Отполированные веками плоские камешки глухо стукнулись о деревянную столешницу и раскатились по сторонам. В центре осталось только четыре руны. Две на светлых камешках и две на тёмных. Увидев их, у бабы Феши вырвался тяжёлый вздох. Покачав головой, она пробормотала: — Матушка Дивия и прародитель наш Велес… Даруйте силы, не оставьте детей своих…
Она стала брать каждый камешек с начертанной на нём руной и, потирая пальцами гладкую поверхность, внимательно их рассматривать, словно силясь заглянуть в саму глубину этих символов, чтобы понять, что они скрывают.
Первой, на тёмном камешке, была руна «Треба». Простая стрела, вытравленная на гладкой поверхности камня. Сейчас руна легла так, что наконечник стрелы смотрел вверх, и это давало некоторую надежду. Обозначала она, что придётся пожертвовать чем-то, возможно даже самой жизнью, чтобы выполнить предначертанное. Не всегда эта руна сулила именно гибель тому, кому она выпадала, но это всегда означало тяжкий путь и тяжкие решения. Вторая руна, которую она взяла в руку, была руна «Ветер» — две вертикальные линии, венчал наконечник стрелы, и тоже были устремлены вверх. Значение её было почти однозначным: свобода ото всех старых привязанностей и ограничений. А ещё её можно было прочесть как некий магический круг, внутри которого бурлит сила и ярость. Над этой руной Феодосья задумалась надолго. Что же это такое? Какая такая свобода, от чего или от кого? А главное — кому эта свобода? И откуда взяться магическому кругу, заключавшему в себе ярость? У Глеба-то таких и сил нету… Ох ты ж…
Не придя ни к каким выводам, она взяла третью руну. На светлом камне была вытравлена вертикальная линия с приложенной к ней по косой более короткой чертой, наподобие верхней части буквы «К». Это была руна «Крада». Она предвещала, что будут сброшены прежние оковы и обнажатся намерения. Как итог — найденная истина. Это её порадовало. Значит, так или иначе с какой-то большой тяготой будет покончено. И, наконец, последняя руна на тёмном камне — в виде двух перекрещенных стрел, напоминающих стволы переплетённых деревьев. Это была руна «Лѣсъ». В сочетании с руной «Треба» она значила обман, некую иллюзию или туманность предстоящих событий. Другими словами, всё будет не таким, как кажется.
Баба Феша задумалась. Значения образов рун были противоречивыми и настораживающими, если не сказать пугающими. Она положила последний камешек обратно на стол и пробормотала: — Грядёт что-то… Опасность и схватка. Только вот с кем? Откель беды-то ждать? Неужто, тёмные сызнова загоношились? И чего хотят? — Вздохнув тяжело, прикрыла глаза и прошептала: — Эх, девонька… Почто ты нас покинула? Как же мне без тебя-то управиться? Как защитить Род? Ведь совсем я стара стала, и силы уж не те… Да и было-то тех сил, что кот наплакал. А теперь и вовсе…
Одинокая слезинка блеснула у неё из-под ресниц и скатилась по щеке. Баба Феша смахнула её ладонью и нахмурилась. Кот мяукнул, вопросительно глядя на хозяйку. Женщина решительно поднялась и проговорила сердито, обращаясь не то к коту, не то к самой себе: — Ништо…! Сколь ни есть, а все мои силы-то… Глядишь, и я ещё на что-нибудь сгожусь!
Собрав поспешно руны обратно в мешочек, завязала на ходу горловину и положила их обратно в свой заветный сундучок. Решительно прошагав в спальню, пошебуршала там маленько и вышла оттуда, одетая по-походному: в широкие коричневые шаровары, мужскую просторную рубаху серого цвета, подпоясанную широким ремнём, на котором висел добрый охотничий нож в жёстких ножнах из толстой веприевой кожи. Ноги были обуты в короткие кожаные сапожки. И тут же принялась собирать заплечный мешок. Помимо некоторой снеди, положила туда пару амулетов, которые достала из того же сундука, где хранились руны, сняла с полки за печью несколько склянок со снадобьем и штук пять холщовых мешочков с разными травами и кореньями. Налила в металлическую, военного образца, фляжку какой-то тёмной пахучей жидкости из большой бутыли, хранившейся в нижней части буфета. Постояла посреди комнаты, оглядываясь по сторонам и сосредоточенно хмурясь: всё ли взяла? Решив, что если что и позабыла, то значит, это не шибко и надобно.
Обратилась к коту:
— Пойдём, Манюню подоим. Не гоже ей за наши тяготы отдуваться!
Подоив козу, задав ей сена и налив полную плошку Фоме молока, баба Феша направилась к пристройке Глеба. Звёзды в предрассветном сиренево-синем небе размазывались мутными пятнами. Лёгкий туман выползал из леса и расстилался на поляне перед домом, будто рваная простыня.
Осторожно постучав в окно спальни, стала ждать. Через несколько секунд в окне появилась голова внука со взъерошенными со сна тёмными волосами. Увидев свою бабку в походной одежде, он кинулся к дверям.
Выскочил на крыльцо босой, в одних трусах, с перепуганными глазами и, зябко ёжась от утренней прохлады, испуганно спросил:
— Ба… Куда в такую рань-то собралась?! Случилось чего?!
Баба Феша с потаённой улыбкой, глядя на внука, ответила:
— Случилось, Глебушка, случилось… Только я пока ещё не знаю что. Ладно, разберёмся. Ты вот что… Солнце встанет — сведи Манюню в деревню к бабке Евдочихе. Скажи, мол, бабаня на несколько дней в тайгу ушла за кореньями, пущай за козой приглянет.
Глеб захлопал глазами. Соображал, как видно, ещё не очень со сна, поэтому спросил:
— За какими кореньями, ба? Какие сейчас, нахрен, коренья?! Ты чего мутишь?! Куда собралась?! Так и знай, одну никуда не пущу…! Ты чего удумала?!
Феодосья замахала на него руками:
— Чего блажишь-то, словно тебя кто за причинное место укусил? Иду — стало быть, нужда есть! Молод ты ещё бабкой распоряжаться!
Глеб спустился с крыльца и, подойдя к бабе Феше, извиняющимся голосом произнёс:
— Ну прости, ба… Спросонья не понял ничего. Испугался. Думал, случилось чего…
И наклонился, чтобы обнять бабушку. Та потрепала его по кудлатым тёмным волосам, в которых уже были хорошо заметны серебристые прядки, и тихо проговорила:
— Глебушка… Надобно мне поспешать. Чую, недоброе что-то надвигается. Понять бы ещё, что это. А сидя в избе понять мне это трудно. Я на Ёрзинские водопады отправлюсь. Погляжу, что там за пещера. Не нравится мне это всё, очень не нравится.
И вздохнула тяжело:
— Эх…
Говорить фразу «была бы Варна» не стала. Внук её понял и без этих слов. Посмотрел на бабушку серьёзно и проговорил:
— Ты погоди… Сейчас Никитича подыму, вместе поедем. Да и пешим ходом тебе туда дня три добираться придётся. На лошадях сподручнее будет.
Баба Феша хитро усмехнулась:
— Али забыл ты, Глебушка, кто твоя бабка? Да я пешим-то ходом раньше ваших лошадей там буду. Опять же, не одна. Баламут этот, Ёшка, ежели что, то мне подмогнет… А там и вы подоспеете.
Глеб опять уставился на бабулю с удивлением:
— Так Ёшка-то тут, в деревне… Ты ж ему сама несколько дней назад велела за Михеичем да его «племянницей» приглядывать…
Баба Феша насупилась:
— То-то и оно, что велела… Вот он и приглядывает. Ушли они вчера поутру из дома. И, думается мне, что я знаю даже, куда именно они ушли. Так что ты не тяни резину. Как козу сведёшь, выезжайте вместе с Сергеем сразу же. Чувствую я, недоброе они затеяли. Да и на пещеру эту мне давно уже было надобно глянуть. А я всё тянула, ждала чего-то…
Глеб хмуро, глядя куда-то в сторону, ответил:
— Известно, чего ждала. Того же, чего и я… Ждём мы с тобой, что вот Варна возьмёт, да и вернётся…
Он вдруг пристально посмотрел на бабушку:
— А скажи… Ты сама-то в это веришь?
Баба Феша поглядела на внука и серьёзно ответила:
— Глебушка… Все мы следуем Року, ему одному повинуемся. И каждый идёт своим путём к тому, что ему предназначено. Я верю, что место Варны здесь, рядом с тобой. Значит, она вернётся.
Видя, как внук встрепенулся, поспешно продолжила, остановив его движением руки:
— Только ты меня не спрашивай, когда. Сие мне не ведомо. Всё наше время принадлежит только нам и никому более. Но от того, как мы им распорядимся, и будет зависеть наша дальнейшая жизнь.
— Всё, родной. Исполни, как велела, а мне бы до солнышка ещё выйти надобно. Девка-то та, которой племянницей прикинулась, хоть и из Знающих, а с Михеичем-то быстро не сумеет идти. Так что мне бы их опередить. За Фому не волнуйся, на мышах проживёт.
Глеб растерянно посмотрел на неё и как-то суетливо проговорил:
— Так я сейчас, живо… Козу сведу, и часа через два мы с Серёгой выедем. Глядишь, по дороге тебя и нагоним ещё.
Бабка усмехнулась:
— Ты не суетись. Ежели Манюню сейчас в деревню сведёшь, то Евдочиха вмиг смекнёт, что дело тут не в кореньях. А что она смекнёт, сам знаешь, то через два часа вся деревня уже обсуждать будет. Так что не торопись. Солнышко подымется, и ты тогда ступай.
— Ну всё… Пошла я. И… береги себя, Глебушка, да и за Сергеем присматривай. Род с вами…
Не дожидаясь ответа, она развернулась и поспешила в дом. Сняла со стены старое ружьё — мало ли что в тайге может приключиться, подхватила свой вещевой мешок и, постояв с минуту, молча поклонилась в пояс, прошептав:
— Ты ужо, батюшко Домовой, пригляди тут за хозяйством. Выходит, что окромя тебя и некому более.