«Знаешь, в чем разница между программистом и архитектором XVIII века? – спросил Антон, когда они мчались по Каширскому шоссе на юг. – Я пишу код, который живет на сервере. Его никто не видит, и через лет пять он устареет. А они писали код в камне. И их "программа" работает до сих пор. Вызывает эмоции, восхищает, ставит в тупик».
Лена, проверявшая заряд аккумуляторов в своей камере, кивнула. «Сегодня мы едем смотреть на два самых странных "кода" Подмосковья. На две архитектурные аномалии. Интересно, что мы почувствуем? Восхищение или жалость?»
Их план на этот день был амбициозным, но географически логичным. Две усадьбы, расположенные недалеко друг от друга, два эксцентричных шедевра, которые удобно посетить за одну поездку. Первой точкой была усадьба Быково.
Часть 1. Быково: Романтическая руина
Они свернули с шоссе, проехали через поселок, и оказались перед старинными воротами. За ними, в глубине заросшего парка, виднелся он. Усадебный дом. Белый, с колоннами, стрельчатыми окнами и башенками. Он был похож на средневековый замок, который какой-то великан случайно уронил в подмосковный лес. И он был заброшен. Окна выбиты, штукатурка облупилась, статуи на крыше почернели от времени.
«О боже, – выдохнула Лена. – Он умирает. И как же красиво он это делает…»
Они подошли ближе. Вокруг стояла звенящая тишина, нарушаемая только шелестом листьев и криком ворон. Двери были заколочены. Они обошли дворец вокруг, заглядывая в темные провалы окон.
Внутренний монолог Елены:
Архангельское было как набальзамированное тело. Красивое, но безжизненное. А это… это живое умирание. Это романтизм в чистом виде. Каждая трещина, каждый скол, каждый побег плюща, ползущий по стене – это не дефект. Это след времени, это морщины на лице умирающего аристократа. Я не хочу снимать это в цвете. Только черно-белое. Только игра света и тени, фактура распада. Это не жалость. Это трагический восторг.
Они побродили по заросшему парку, нашли разрушенную беседку-ротонду на островке посреди пруда. Но главный шок ждал их в стороне от усадебного дома. Владимирская церковь.
Это было нечто невероятное. Двухэтажный храм из красного кирпича и белого камня, с двумя симметричными изогнутыми лестницами, овальными медальонами и готическими шпилями. Он не был похож ни на одну православную церковь, что они видели. Скорее, на собор из рыцарского романа.
«Баженов. Точно Баженов, – бормотал Антон, задрав голову. – Только его гений мог смешать барокко, готику и классицизм в таком сумасшедшем, но абсолютно гармоничном коктейле. Это архитектурная дерзость. Вызов всем канонам».
Они поднялись по лестнице. Церковь была действующей. Внутри, в контрасте с пышным внешним убранством, было просто и строго. Они вышли, полные смешанных чувств. Красота и тлен, вера и забвение – все смешалось в одном месте.
Часть 2. Дубровицы: Каменный гимн
От Быково до Дубровиц было меньше часа езды. Но когда они подъехали к усадьбе на высоком берегу слияния Десны и Пахры, им показалось, что они попали в другую страну. В другую вселенную.
Перед ними стояла Знаменская церковь. И это слово не могло описать то, что они видели. Это был не храм. Это был каменный гимн. Башня, устремленная в небо, вся, от цоколя до золотой короны, венчающей ее вместо купола, была покрыта белокаменной резьбой. Фигуры апостолов, ангелов, святых, гирлянды из фруктов и цветов. Ни одного пустого сантиметра.
«Этого… не может быть, – прошептал Антон, забыв про все свои теории. – Это… это же итальянское барокко. В чистом виде. В Подольске. В конце XVII века. Как?!»
Лена молчала. Она просто медленно обходила церковь, и ее камера щелкала без остановки. Она пыталась объять необъятное. Запомнить каждую деталь этого каменного кружева.
Внутренний монолог Антона:
Я в ступоре. Моя логика сломалась. Это построил князь Голицын, воспитатель юного Петра I. И это был его политический манифест. Он, европеец до мозга костей, показал всей старой, боярской Москве, какой должна быть новая Россия. Не азиатской, а европейской. Эта церковь – вызов всему русскому средневековью. И то, что патриарх сначала отказался ее освящать, – лучшее тому подтверждение. Это не просто храм. Это архитектурная пощечина. И какая же она гениальная!
Они вошли внутрь. И снова потрясение. Внутри церковь была такой же круглой, как и снаружи. Стены были украшены горельефами и латинскими надписями. Ощущение было, что ты находишься внутри гигантской резной шкатулки.
Усадебный дом рядом с этим чудом выглядел строго и скромно, хотя и был красив по-своему. Но после такого архитектурного взрыва он уже не производил впечатления.
Вечером, возвращаясь в Москву, они молчали. День был слишком насыщенным. Они увидели два лика архитектурного безумия. Одно – романтическое, умирающее, вызывающее светлую грусть. Другое – триумфальное, живое, вызывающее шок и восторг.
Антон достал блокнот. Тринадцатая галочка получилась двойной, как две башни – одна полуразрушенная, другая – устремленная в небо.
«Мы видели усадьбы-музеи, усадьбы-сказки, усадьбы-парки, – сказал он наконец. – А сегодня – усадьбы-высказывания. Усадьбы-манифесты. Но ведь были и другие. Не такие кричащие. Усадьбы-гнезда. Места, где не пытались удивить мир, а просто жили, любили, писали стихи. Места, пропитанные не архитектурными амбициями, а человеческими историями».
Он открыл карту и показал на точку, мимо которой они проезжали по пути в Тулу.
«Мураново, – произнес он. – Усадьба Тютчева и Баратынского. Там нет готики и версалей. Там – простой деревянный дом, в котором сохранился дух двух великих поэтов. После сегодняшнего визуального шторма нам, по-моему, нужна тихая поэтическая гавань. Нужно поговорить с призраками поэтов. Что скажешь?»
Лена, переполненная образами каменных кружев, медленно кивнула. «После архитектурной прозы мне просто необходима поэзия. Веди. Пора сбавить темп и прислушаться к тишине».