Когда Мэри впервые увидела старую купель в доме господина Роберта Даррела, она была ещё совсем девочкой а на душе у неё уже было ощущение усталости, какой не бывает у детей.
Только у тех, кто слишком много страдал. Холодная вода на дне поскрипывала, а воздух в комнате был пропитан мылом и горечью.
В доме всегда пахло чем-то гнетущим тоской, может быть... А может, воспоминаниями, которые с годами становятся тяжелее любых цепей?
Глаза жизнью не избалованы, руки мозолисты, взгляд осторожный. Но если присмотреться, в Мэри жила затаённая надежда на чудо, на маленькую радость между суровыми буднями.
— Ну что, готова, девчонка? — хмыкал господин, скользя взглядом, как хозяйской ладонью по шероховатому дереву ванны.
Мэри не отвечала. Только вспоминала соль ту самую работу, где пальцы ныли и даже разгибались с трудом, кожу ело и жгло так, что хотелось кричать. "Только не соль, только бы не обратно…"
Каждый вечер, опуская руки в мыльную воду, Мэри повторяла про себя: "просто дожить до утра, и когда-нибудь это кончится".
Но особой благодарности за послушание не было. Возражения господин не принимал: стоило взглянуть на его губы вечно скривленные в презрительную усмешку и становилось ясно, здесь теперь её жизнь, и только мужество помогает не сдаться.
Годы шли, а испытаний становилось только больше. Мэри передавали как вещь от одного хозяина к другому. Так и попала она в руки Джона Адама Вуда на далёкой, будто забытой Богом, Антигуа… И снова непривычный дом, чужие лица, боязливый стук сердца.
Но именно там, среди новых стен, среди чужих обычных дней, случилась перемена.
Посещение церкви разрешённое, почти по милости. Кто бы мог подумать: для женщины вроде неё угловатой, немногословной, научившейся не смотреть в глаза это станет первым шагом к свободе?
В церковной лавке пахло воском, воздух был другой как будто светлее. Мэри впервые услышала библейские стихи вслух не как приказ, а как обещание.
От родимой земли далеко, друзей нет. Но тут, в простом каменном зале, чьё-то доброе "Здравствуй, сестра" согрело изнутри.
Так началось её медленное возвращение к самой себе. По вечерам, после стирки и уборки, Мэри училась читать. Сначала буквы, потом слова... Всё это оказалось не сложней, чем избавиться от жжения соли. Только гораздо слаще.
И даже когда на спине Мэри оставались отметины от кнутов, в душе её что-то уже менялось. Неспешно как вода, проникающая в сухую землю. А с обретённым словом появилась и надежда...
Они звали её просто Мэри, как будто это имя ничего не значит.
Рабыня, велено работай. Дом Вуда был не тюрьмой охраны не держали, но стены всё равно казались непроницаемыми.
У каждого утра был свой горький вкус то ли прежний страх, то ли новая усталость. Но, честно говоря, Мэри к этой усталости привыкла. Человек привыкает ко всему даже к чужой жестокости. Иногда она думала: а если бы не такая жизнь была бы я сейчас сильной?
Работа шла день за днём стирка, уборка, хлопоты у ребёнка. Маленький мальчик с кудряшками, который частенько смеялся во сне. И только когда у хозяев бывало хорошее настроение, можно было выпросить что-то для души.
— Сэр, а можно ли мне в церковь?.. — как-то вымолила Мэри робко, будто это была просьба о куске хлеба.
Джон Вуд оторвался от бумаг, смерил взглядом долгим, испытующим, но только вздохнул.
— Ну, иди, — сказал сухо. — Только возвращайся как положено.
И вот церковные скамьи, где никто не стыдится молиться. Кто-то шепчет, кто-то плачет, кто-то просто закрывает глаза, будто бы мир исчезает. Там другие женщины. Такие же, как она: чёрные, смуглые, уставшие. Кто-то рядышком, кто-то чуть подальше. И у всех в глазах жажда хотя бы маленькой надежды.
Мэри прикипела к церковной лавке как к семейному очагу. День за днём, неделя за неделей… её взяли в кружок по грамоте. Чужие буквы стали своими сперва с трудом, потом всё смелее. В помощь ей давали книгу псалмов толстую, почти оберег. Она училась доверять не людям, нет. Но Слову.
Через два года, на Пасху, её крестили. Таинство прошло тихо, без особой помпы, зато в сердце было так светло, что Мэри до сих пор не забывает ту тёплую дрожь, что шла по венам… Будто обещание чего-то нового.
А потом появился он Дэниэл. Высокий, с ровной спиной, спокойный. Вольнонаёмный, не раб. Прошёл всё и купил себе свободу тяжким трудом. Она сразу почувствовала, этот человек не похож на других. Смотрит не сквозь, а прямо в душу. Не боится нежности.
— Выходи за меня, — вдруг сказал он однажды просто, будто говорит самое обычное в мире.
Мэри смутилась, рассмеялась, покачала головой, не веря счастью. Потом молча кивнула. "Да…" Это "да" прозвучало как шум волн так же освобождающе…
Но счастья, как всегда, дали отмерить немного. Хозяева только фыркнули что ей с того брака? Рабыня и точка. Куда ты денешься, Мэри? Муж может приезжать, навещать. Но любить запрещают , только по расписанию.
Даже ревнуют. Владелица, говорят, бледнела, едва завидев Дэниэла. Говорили ей: "Ты рабыня, это всё, что ты для нас значишь"
А однажды… однажды перед приезом мужа Мэри жестоко выпороли.
Наказание было не за дело просто чтобы не встретилась с Дэниэлом. Она лежала, укрывшись в углу, и плакала. Горько, в три ручья. В тот вечер она поняла: есть зло, которому человек никогда не привыкнет.
Когда Вуды решили отправиться в Лондон не спросили. Просто повелели, собирайся, едешь с нами. Для Мэри это было горше соли. Лондон? Там Дэниэла не будет. Там всё снова начнётся с чистого листа но только без надежды.
Дорога была долгой, нервной. На корабле колыхался матросский крик и плеск волн. Мэри молчала весь путь, глядя в пучину: "Что ждёт меня там, на чужом берегу?" Ни одной своей души только чужие взгляды.
В Лондоне её жизнь снова изменилась. Дом Вудов стал холоднее, а окружающие подозрительнее. Прежде хозяин мог делать с ней что хотел, а здесь на улицах смотрели косо.
Однажды, сжав ладони, он сказал:
— Жить можешь отдельно. Я напишу письмо, чтобы знали не беглая. Но учти присмотрят за тобой! Шаг влево шаг вправо и будешь виновата!
Мэри слушала это и горела как в лихорадке. В груди страх, перед глазами пустота. Не убежать ведь… Не знакомы ей ни эти улицы, ни дома, ни законы.
Один раз, спасаясь от тоски, она пришла в церковь. Просто тихо села, подогнула под себя ноги, опустила голову на скамью. Долго молились другие, а она просто сидела. Кто-то посторонний тронул за плечо.
— Ты новенькая? — ободряюще спросила женщина в простом платке.
— Да. Никого не знаю, — сказала Мэри.
— Не переживай, здесь своим помогают, — успокоили её. — Есть один добрый человек. Томас Прингл. Он выслушает.
Вот так обычная церковь стала для Мэри вторым домом и дорогой к новой судьбе.
Продолжение следует ...