Начало
Если бы меня спросили — когда всё кончилось, я бы сказала: в тот день, когда на кухне резко запахло подгоревшим тостом и дешёвой мужской парфюмерией с чьей-то чужой кожей.
Вадим держал ложку над чашкой, как будто не знал, зачем она ему — и смотрел на меня глазами, в которых вдруг в первый раз за семь лет не осталось ни дома, ни будущего.
— Лис, только не кричи, — сказал он устало, не поднимая глаз, — это… случайность.
Я не ответила. Хотелось крикнуть. Плюнуть в этот чайник, разбить его любимую кружку, которая столько лет стояла у окна, и наконец-то дать себе право быть дурой.
Я не дала. Я только заметила, что у меня трясутся руки и мелькает старая, как миру, мысль — никто, никто не готовит себя к этому. Ни сериалом, ни психологом, ни даже мамой.
Ложка звякнула о блюдце и этот звук был словно выстрел в самое утро, в самое сердце.
— Опять я опоздала? — Тихо ворчу, надевая халат поверх футболки.
— Ты и опоздать не можешь, тут твой кофе остынет быстрее, чем ты протрёшь глаза, — усмехается Вадим.
Я смотрю, как он крошит хлеб. Всё аккуратно: левый локоть на столе, правая рука мелькает — хлоп, и корочка ломается посередине, ровно по складке. Как я его учила.
На подоконнике три горшка с кривыми кактусами: один мой, второй — якобы наш, третий — подарок от Машки с третьего этажа. Каждый раз обещаю себе пересадить их, но не пересаживаю.
Утренняя рутина — как полиция в городе: видна только, если что-то пойдёт не так.
Мне двадцать девять. Вадим на два года старше, и он смеётся ровно так, как в наш первый вечер — тогда, когда я не боялась не понравиться.
Тогда всё было новым. Тогда мы заказывали вок из китайской, ели прямо из коробок, смотря “Форрест Гампа” на его раздолбанном ноутбуке.
— Мне бы тоже быть как он, — рассмеялся Вадим, — тупым и счастливым.
— Ты никогда так не выглядишь, — ответила я, и он тогда поцеловал меня так, как будто забирает домой навсегда.
Азарт первых лет улетучился. Виновата ли я?
Вадим чаще стал приходить поздно. Говорил:
— Проект, девочки из отдела с ума сходят. Если не доделаем — клиенты сожрут.
Я поглощала эти объяснения, как ежевику — без сахара: вяжет, но убедительно.
Он начинал вести себя нервно. В ванной задерживался по полчаса. Телефон переворачивал экраном вниз.
На мои вопросы отвечал:
— Чем ты опять недовольна, Лис?
— Я... да я не... просто спросила.
Я и правда только спрашивала. Внутри думала: если буду мягче — всё пройдёт. Если не буду доставать — само оттает.
Вместо разговора — тишина. Никто не учит притворяться, когда кажется — у тебя провал. А я училась. Каждый день.
В выходные я вытаскивала нас в кино, на мост через Яузу, в турецкое кафе, где торгуют дешёвым кофе.
— Давай устроим себе "маленький отпуск", — просила я.
Вадим кивал, но смотрел куда-то сквозь меня:
— Лис, давай просто дома поваляемся. Правда, устал.
Всю эту усталость я объясняла себе “жизнью”. Подруги, кстати, завидовали:
— Вот бы мне такого мужа! Иногда даже завтракает.
Я мотала головой:
— Парням тоже надо отдыхать.
С Лёной — моей подругой с института — болтали по вечерам:
— Алиска, ну ты его не сравнивай. У тебя вон муж — звонок, кофе, смех. Мой Серёга — три дня рта не открывает.
Но я об этом знала больше. Я знала, что тревога — это не только когда кто-то орёт или бьёт. Иногда тревога — это просто “чай остыл”.
Тот самый “чай” остывал в нашей кухне всё чаще.
Если честно, я всегда боялась одиночества. Не того, про которое пишут в статьях “полюби себя” — а настоящего, густого одиночества, в котором даже радио пищит не для тебя.
Я училась быть нужной ещё до школы. Мой папа когда-то любил говорить:
— Ты — моя маленькая звёздочка. Мама твоя — ураган. Но если ты рядом — она перестаёт крушить всё на своём пути.
Я принимала любую роль. Только бы не уходил никто.
Папа ушёл молча, когда мне было десять. “Переехал на другую квартиру”. Тогда я научилась слушать скрип паркета и различать по тону, когда мама плачет украдкой, чтобы я не слышала.
Вечерами мама садилась напротив серванта, крутила кольцо на пальце, а я пряталась за “Гарри Поттером”, делая вид, что меня интересуют только волшебные палочки.
Но потом спрашивала:
— Мам, а папа вернётся?
Мама вздыхала:
— Не возвращаются. Просто привыкай.
Я и привыкала. И решила для себя, что со мной такого не будет — что я буду той, от кого не уходят.
В школе я всегда старалась быть лучшей. Списывала за других, первой приходила на помощь Лерке, когда её бросал очередной “классный”. Даже учителям улыбалась чаще, чем требовалось.
В университете та же мелодия — друзей было много, но внутри я всегда держала резервную “маску победителя”.
Когда появился Вадим, ничего не изменилось — просто роль стала взрослее.
— Ты как будто не умеешь злиться, — как-то сказал он.
Я рассмеялась:
— Умею. Только не на тебя.
Вадим нравился маме сразу:
— Мужчина как надо, — одобрила она после первого ужина в нашем доме.
Но из кухни вышла и тихо добавила:
— Ты только себя не теряй ради него, ладно? А то ты у меня умеешь всё под чужое счастье подставить.
Я тогда отмахнулась, а зря. Позже, когда Вадим стал всё чаще молчать, уходить в себя, я цеплялась за иллюзию: “Главное — не спорить, не скандалить, не делать хуже”.
С годами я обустраивала наши отношения, как детскую комнату в доме с хлипкими стенами, где любой громкий звук может всю конструкцию разрушить.
И вот теперь, когда он стоит на кухне и произносит “случайно”, внутри у меня лопается не одна жилка, а вся система. Я вдруг понимаю, что жила с ним так же, как мама после ухода отца: боясь быть неудобной, боясь сказать вслух — “со мной нельзя так!”
Смешно, я даже после этой фразы Вадима — “случайно” — автоматически ставлю воду греться для второго кофе.
И он это замечает, как будто ждет, что я спрошу: “А ты уйдёшь?”
Но я не спрашиваю.
Вместо этого звоню маме вечером:
— Как там у вас?
— У нас отлично, я тут пироги пеку. У Вадима всё хорошо?
— Ага…
— Алиса, ты что-то грустная.
— Мааам… Всё нормально.
С Леной переписываемся до глубокой ночи.
— Ты опять сама дома?
— Ну, типа да, Вадим устал на работе.
— Ты не устала быть удобной?
— Лена, если я стану неудобной, вообще никто не останется.
— Иногда и не надо, чтоб кто-то оставался любой ценой!
Я сжимаюсь изнутри. Знаю, она права. Но привычка быть нужной толще любой логики.
В эту ночь я смотрю на себя в зеркале, где отражается усталое лицо, в котором всё чаще проскакивает взгляд моей мамы.
— Только не повторить её историю, только не так.
Всё оборвалось в тот четверг, что был совершенно обычным.
Я вернулась домой пораньше, погода противная, промозглая, даже музыканты у метро как будто сдались.
Вхожу, и всё не по местам: его ботинки не там, куртка на полу, странно пахнет не нашим мылом.
— Привет, — кидаю чтобы было не пусто.
— О, Лис, ты чего так рано? — похолодел в голосе, как учитель физики на экзамене.
Я нахожу его в ванной, где он названивает кому-то, сбрасывает, когда вижу, и хлопает дверью.
— Всё нормально?
— Да работа, достали уже, — смотрит мимо меня.
На шее у него царапина.
— Тебя кот что ли цапнул?
— Не-а, там в офисе стеллаж задел, — слишком быстро.
А ещё — на столе чужая заколка. Смешно, но я сперва думаю: Лена приходила?
Тарелки недомыты, хлеб размяк, и что-то стучит в висках: это не твой дом сегодня, Алиса.
Вечером он сидит на кухне, смотрит в телефон, пальцами сжимает эту чашку “Лучший муж года” (я подарила).
— Вадим, мы будем разговаривать?
Пауза.
Только вентилятор на балконе жужжит — в марте, какой идиот это придумал?
Он смотрит на меня с такой усталостью, будто я — очередная задача, которую лучше бы ему сняли с повестки.
— Слушай… только не ори, ладно? Не рыдай. Я, ну. Я накосячил.
— Что?
— Тут такое… Я…
Он замолкает. Ну невозможно, думаю, сказать “изменил” и чтоб сразу стало легче.
— Короче, у меня тут случилось. В общем, не знаю, как это объяснить, — он говорит, словно режет по живому.
— Что случилось?
— Ты же взрослая… Ну… Ну один раз, Лис. Оно само, честно. Случайно, чёрт.
Я тихо сижу, смотрю на руки: ногти все ободраны — я давно так не делала.
— Случайно, — повторяю я.
— Ага.
— Подскользнулся на другой женщине… один раз.
Он пытается улыбнуться, но выходит уродливо.
— Я был пьян. Мы гуляли после корпоратива.
— Она кто?
— Да просто… из офиса.
Смешно, думаю, только в сериалах они изменяют с коллегами из офиса.
Столько сериалов смотрела, искренне орут: “У тебя с ней что-то есть?!”, а потом рыдают у стола.
Я не рыдаю. Молчу.
— Не уходи, — говорит Вадим тихо. — Лис, ну пожалуйста. Я правда не планировал так всё сломать.
Я смотрю на кружку. Пальцы трясутся.
— Я пойду отдохну, — выдавливаю. — Разогрей ужин сам.
Закрываюсь в ванной, чтобы не орать прямо в лицо — на кухне слышу, как он долго, до одури, полощет эту тупую чашку под водой.