Скрип колёс и равномерный гул поезда казались Анатолию не звуками дороги, а шумом его собственных мыслей. Сколько раз он представлял этот путь. Думал, как будет ехать, с уверенностью или с внутренней пустотой? Теперь понимал: никакой уверенности нет, только усталость и горечь.
Он смотрел в окно, за которым неспешно текли поля, лесополосы, полуразвалившиеся станции. Всё казалось выцветшим, как старая жизнь, оставленная в детстве. Именно тогда, когда отец однажды исчез, не объяснив ничего ни ему, ни матери.
Мать долго не верила. Вечерами она садилась на край кровати, прикрывала ладонью лицо и тихо всхлипывала, думая, что сын спит. Анатолий не спал. Он затаив дыхание слушал её плач и каждый раз обещал себе: когда вырастет, найдёт отца и выскажет ему всё за себя, за мать.
Прошло больше тридцати лет. И вот он едет, но не с местью в сердце. А скорее с усталой необходимостью понять: кто же этот человек, чья тень всё время стояла за его спиной.
Проводница, пожилая женщина с грубоватыми чертами лица, остановилась возле его купе.
— Скоро ваша станция, собирайтесь, — сказала буднично, будто не понимала, что Анатолий едет не просто в город, а в свою прошлую жизнь.
Он поднялся, медленно убрал в сумку фотографию: мама и он, мальчик лет восьми, с неуверенной улыбкой. Эту фотографию сделали в тот год, когда они окончательно поняли: ждать больше некого.
Анатолий ещё раз взглянул в окно. И вдруг поймал себя на мысли: а зачем он вообще едет? Зачем поднимать всю эту боль? Он ведь уже живёт своей жизнью, у него есть работа, семья, своя квартира. Этот человек ему никто.
И всё-таки поезд уверенно мчал его вперёд, туда, где его ждал кто-то, пусть и чужой, пусть и ставший за эти годы лишь блеклым силуэтом прошлого.
В сердце росла тревога. Что он скажет при встрече? Сможет ли сдержаться, не сорваться на обвинения? И главное: есть ли прощение для того, кто однажды отвернулся? Или такие вещи не прощаются никогда?
Он вспоминал, как в детстве стоял на вокзале, смотрел на уезжающие поезда и думал: вот в одном из них едет отец, который когда-нибудь вернётся. Теперь всё наоборот. Теперь он едет туда, чтобы найти не того сильного мужчину из детских фантазий, а реального, больного человека.
Поезд начал сбавлять ход. Глухая станция встретила его пустотой и запахом сырой древесины.
Анатолий вздохнул и поднял сумку. Назад дороги не было. Только вперёд, на эту встречу, которой он всю жизнь боялся и одновременно ждал.
Дом оказался не таким, каким Анатолий представлял его по дороге. Никаких особых примет, никакой семейной теплоты, о которой, возможно, когда-то мечталось в детстве. Обычный дом на окраине города: выцветший забор, облезлая калитка, в палисаднике приютились запущенные кусты сирени, неухоженный сад с опавшими листьями. Чужой дом, в котором не пахло его детством, не звенел детский смех, не стояли их с матерью вещи.
Он постоял немного, прислушиваясь. Внутри всё было тихо. Только ветер лениво хлопал ветками по крыше.
Сомнения снова начали разъедать изнутри. Может, развернуться сейчас, пока никто не открыл дверь? Пока ещё можно уйти, не сказав ни слова?
Он уже взялся за калитку, когда дверь дома скрипнула, и на крыльце появился человек.
Первое, что испытал Толик, это чувство растерянности. Этот человек оказался меньше ростом, слабее, чем он представлял. Худощавый, с сутулыми плечами, с усталым лицом, в котором угадывались знакомые черты, но они были стёрты временем и болезнью.
— Толик? — тихо спросил он, неуверенно всматриваясь в гостя. Имя прозвучало странно, чуждо, будто он впервые произносил его вслух. Анатолий кивнул, чувствуя, как пересохло во рту.
— Я.
Отец слабо улыбнулся.
— Проходи... если, конечно, не передумал. —Голос его звучал слабо, без обычного мужского напора, каким, наверное, он когда-то обладал.
Анатолий прошёл внутрь, оглядываясь. Всё вокруг казалось холодным и чужим. Скромная, обшарпанная кухня, старая мебель, запах лекарств и чего-то сухого, застарелого. Здесь не чувствовалось тепла.
Отец жестом предложил сесть за кухонный стол. Сам налил в чашки чаю. Руки его дрожали.
— Я не думал, что ты приедешь, — произнёс он, словно оправдываясь. — Думал, ты давно вычеркнул меня из жизни.
— Почти вычеркнул, — ответил Анатолий спокойно, но жёстко. — Но не до конца.
Отец опустил взгляд.
— Я столько раз хотел написать... Позвонить... Но что сказать? Привет, это твой отец, который однажды испугался ответственности и сбежал?
Он устало вздохнул.
— Тогда мне казалось, что так будет лучше для всех. Что если я уйду, вы будете жить спокойно, без скандалов, без моего вечного недовольства...
Анатолий усмехнулся.
— Тебе казалось? А ты хоть раз спросил нас, как нам было без тебя? Мама все тащила на себе двоих. Работала на двух работах, пока я сидел один в квартире, ждал хотя бы открытку.
Отец тяжело закрыл глаза и провёл рукой по лицу, словно хотел стереть с него усталость.
— Знаю. Я всё это знаю. И каждый день себя за это корю. —Молчание повисло между ними. Гулко тикали часы на стене.
— Я не за этим приехал, — наконец сказал Анатолий тише. — Я хотел увидеть тебя. Понять, кто ты сейчас. И, может быть... разобраться, есть ли у меня хоть какая-то причина перестать тебя ненавидеть.
Отец печально усмехнулся.
— Ты имеешь право на любую злость. Я её заслужил. Только знаешь... время так странно устроено: когда ты молод, кажется, что всё можно исправить потом. А потом понимаешь, что уже поздно.
Он тихо поставил чашку на стол.
— Я не жду прощения, Толик. Его не просят, его либо дают, либо нет.
Анатолий опустил глаза. В этот момент он почувствовал не ненависть к отцу, а промелькнула даже капля жалости, он был лишен радости за сына.
Он посмотрел на отца. Перед ним сидел не враг, не злодей из детских фантазий, а сломленный жизнью человек. Слабый, но всё ещё человек. И это было самым трудным — признать его человеком, а не чудовищем прошлого…
Анатолий, переночевав в гостинице, пришёл на следующий день опять к отцу, решив закончить разговор. Он не привык оставлять дела наполовину. День выдался пасмурный, по крыше мелко стучал дождь, с деревьев падали тяжёлые капли. Ещё на подходе к дому он почувствовал внутреннюю настороженность, будто само место не хотело его принимать.
Дверь открыла женщина лет пятидесяти, сухощавая, с прямой спиной и холодным взглядом. Она встретила его так, будто заранее знала, кто он и зачем пришёл.
— Вы снова? — её голос прозвучал сухо, почти официально. — Решили остаться надолго?
Анатолий сдержанно изобразил улыбку на лице, стараясь не поддаваться на провокацию.
— Я хотел поговорить с отцом.
Женщина насмешливо вскинула брови, скрестив руки на груди.
— С отцом? — она усмехнулась, в её усмешке не было тепла. — А где вы были, когда он работал ночами, чтобы оплатить лекарства, когда впервые попал в больницу? Где вы были все эти годы, сын?
Она сделала акцент на последнем слове, будто оспаривая само его право так называться.
Анатолий почувствовал, как внутри поднимается злость, но сдержался, ответив ровно:
— Я был там, куда он нас с матерью оставил. Где мы жили, как могли.
Женщина отступила, но в её взгляде по-прежнему горела настороженность.
— Вы так легко судите. Прошло тридцать лет, а вы всё ещё мальчик, обиженный на жизнь. А он, старый, больной человек, которому уже нечем оправдаться.
В дверном проёме появился отец. Он опирался на косяк, лицо его было бледным, измученным, а в глазах застыла тревога.
— Не надо, Лариса, — попросил он глухо, устало глядя на жену. — Дай нам поговорить.
— О чём говорить? — она резко обернулась к нему, голос её дрожал от сдержанных эмоций. — Сейчас, когда ты едва ходишь, когда всё держится на мне, он вдруг вспомнил, что у него есть папка?
Отец опустил голову, не отвечая. Анатолий медленно вдохнул, стараясь говорить спокойно, хотя голос предательски дрожал:
— Я приехал не за деньгами и не за домом. Я приехал потому, что слишком долго молчал. И теперь хочу, чтобы хоть что-то между нами осталось понятным.
Лариса посмотрела на него холодно, чуть склонив голову:
— Надо же, тридцать лет молчал, а теперь пришёл за ясностью.
Анатолий выдержал её взгляд, хотя внутри всё сжималось от злости и боли.
— Я не собираюсь здесь устраивать разборки. Просто хотел поговорить. А если это вас так пугает, я уйду.
Он уже повернулся к выходу, но голос отца остановил его:
— Толик... Подожди.
Отец с трудом сделал шаг вперёд, опираясь на стену, в его движениях чувствовалась слабость.
— Не уходи так. Дай мне хоть попытаться что-то исправить.
Анатолий обернулся, и впервые увидел, как дрожат губы этого человека не от холода, а от бессилия. Но сердце не оттаяло.
— Что ты собрался исправлять? — спросил он тихо, но жёстко. — Жизнь уже прожита.
Лариса подошла ближе, её голос стал более жёстким, почти ледяным:
— А может, вам и правда только наследство нужно? Дом, участок? Ты думаешь, он долго проживёт? Пришёл, чтобы забрать, пока ещё тёплое? —Эти слова женщины больно ударили, как пощёчина.
Анатолий сжал кулаки, но не стал спорить.
— Нет, мне ничего не нужно, — устало сказал он. — Ни дома, ни земли. Оставьте себе.
Он смотрел на отца долго, тяжело, пытаясь запомнить этого человека таким, каким тот стал сейчас.
— Я хотел тебя понять. Но, кажется, слишком поздно. —Отец опустил голову, и в этом жесте было больше боли, чем во всех их словах. Анатолий резко развернулся и вышел, хлопнув калиткой. В груди пульсировала злость, смешанная с обидой и странным сожалением. Он уходил не побеждённым, но опустошённым.
Он долго не решался вернуться. Два дня Анатолий бродил по городу без цели, заходил в парки, где пожилые люди кормили голубей, сидел на скамейках, смотрел на чужие лица и думал: а стоит ли ещё раз переступать тот порог? Или всё уже сказано?
Но что-то не отпускало. И в одно холодное утро он всё-таки снова пришёл. Двор встретил его тишиной. Только ветер шевелил сухую листву на дорожке.
Отец сидел в саду, укутанный в тёплый старый свитер, с пуховой шалью на коленях. Лицо его было ещё более бледным, осунувшимся. Он поднял голову, услышав шаги, и слабо улыбнулся, будто не ожидал, но надеялся.
— Думал, не придёшь больше, — сказал он тихо, словно разговаривая не с сыном, а с самим собой.
Анатолий остановился в нескольких шагах, не зная, с чего начать.
— Я тоже думал, что не приду, — честно признался он, опуская взгляд. — Но всё равно пришёл. Наверное, чтобы понять, что делать с этим дальше.
Отец устало усмехнулся, посмотрел вдаль, где за домами дымились трубы завода.
— Иногда мне кажется, что вся жизнь прошла мимо меня. Я жил как будто по краю. Всё время казалось, вот начнётся новый день, всё станет по-другому... Только жизнь… она ведь не книга. Её нельзя начать с чистого листа, как бы ни хотелось.
Он замолчал на мгновение, потом добавил:
— Я тогда просто сбежал. Испугался ответственности, твоего плача по ночам, маминой усталости... Думал, если уйду, станет легче всем. А потом, когда понял, что ошибся, уже не знал, как вернуться.
Анатолий сел на край лавки напротив, внимательно всматриваясь в отца. В его голосе не было оправданий, а вот вина чувствовалась.
— А почему ты не попробовал? — тихо спросил он, чувствуя, как сердце сжимается. — Почему ни разу не написал, не приехал? Даже когда мать умерла?
Отец опустил голову, долго молчал, потом еле слышно произнёс:
— Боялся. Боялся, что ты меня не простишь. Что не откроешь дверь. Что я стану для тебя ещё одним напоминанием о той боли. —Он криво усмехнулся, посмотрел на сына:
— Ты думаешь, мне было легко жить с этим страхом? Нет. Каждый вечер я думал, как вы там. Каждый праздник чувствовал себя пустым. Даже когда у меня появилась новая семья... я всё равно жил не здесь, а там, в прошлом.
Анатолий долго молчал, прислушиваясь к себе. Слова отца не вызывали больше злости, но раны внутри никуда не делись.
— Значит, ты просто выбрал легче для себя. Бежать проще, чем пытаться исправить.
Отец не стал спорить. Лишь тихо сказал, чуть улыбнувшись:
— Да. Я выбрал по-своему что проще, но оказалось что это сложнее всего.
Они сидели молча, слушая, как ветер ворочает сухие листья под ногами.
— Я не знаю, смогу ли простить, — честно сказал Анатолий.
Отец посмотрел на него внимательно, мягко, без давления.
— Прощение не долг. Оно либо есть, либо нет. Но знаешь, что я понял? Прощение — это не ради другого человека. Оно ради себя, чтобы легче стало.
Он замолчал, устало опустив голову.
— Я прожил жизнь, боясь, что ты меня возненавидел навсегда. А теперь мне всё равно., считай одной ногой уже в могиле… Если сможешь, прости. Не сможешь, живи, как считаешь нужным.
Анатолий почувствовал, как что-то внутри сдвинулось, но не растаяло до конца.
Время потеряно. Его не вернёшь. Но, может быть, ещё не всё потеряно в них самих.
Он встал, медленно поправил на отце шаль, которая начал сползать на землю.
— Я подумаю, — тихо сказал он и, развернувшись, пошёл прочь, не оборачиваясь…
Телефонный звонок настиг Анатолия в самый обычный день. Толик был на работе, когда увидел незнакомый номер. Он не сразу ответил, не хотел снова ввязываться в бессмысленный разговор, но внутреннее чувство тревоги заставило всё-таки поднять трубку.
— Это Лариса, — голос был чужой, сдержанный, без лишних эмоций. — Твоего отца больше нет. Похороны завтра. —Больше она ничего не сказала, просто отключилась, оставив после себя глухую тишину.
Анатолий долго сидел, не в силах сдвинуться с места. Он ждал этого дня? Нет. Хотел ли он этого? Тоже нет. Но теперь всё закончилось.
На кладбище было тихо. Хмурое небо нависало над небольшой группой людей. Лариса стояла чуть поодаль, рядом с нею двое подростков, видимо, её внуки, у отца с ней детей не было. Они смотрели на Анатолия настороженно, будто пытались понять, что он здесь делает.
Анатолий стоял в стороне, не вмешиваясь в прощальные слова. Ему не нужно было произносить речей, его прощание с отцом произошло раньше, в тот утренний разговор в саду.
Когда гроб опустили в землю, Лариса медленно подошла к нему. Её лицо оставалось холодным, но голос прозвучал немного мягче, чем раньше:
— Спасибо, что пришёл. Он ждал тебя до самого конца.
Анатолий кивнул, не зная, что ответить. Все слова казались здесь ненужными, пустыми.
— Мы... разное про тебя думали, — Лариса чуть опустила взгляд, голос её стал тише. — Но, наверное, каждый имеет право на свою правду.
Он удивился её словам, но промолчал. Наверное, это и было всё возможное между ними примирение. Постояв ещё немного у могилы, Анатолий тихо попрощался, не вслух, только мысленно.
«Ты не стал для меня отцом, каким я тебя мечтал видеть, но ты был человеком, и в конце концов признал свою ошибку».
Обратно он ехал тем же поездом. За окном по-прежнему мелькали поля и станции, но теперь казалось, что поезд уносит его не только от могилы отца, но и от части собственной обиды.
Нет, он не простил полностью. Слишком много лет боли и пустоты было между ними. Но он отпустил хотя бы часть этого груза.
Вечером он достал старую фотографию, ту самую, где был маленьким мальчиком с матерью на руках. И вдруг понял: теперь на ней не хватало ещё одного человека. Человека, которого он не смог вернуть, но хотя бы увидел в последний раз.