Когда мама слегла, Лена еще надеялась, что это ненадолго. Но “ненадолго” растянулось на долгие три года. Она бросила работу, оставила друзей и жизнь за окном, а дни её превратились в нескончаемый круговорот: аптека, поликлиника, супермаркет, сиделка, капельницы, бесконечные тревоги за каждый мамин вдох.
Брат появлялся редко. Привозил фрукты — яблоки, апельсины — и всегда был ужасно занят. Он говорил о делах, о том, как трудно прокормить семью, как тяжело тянуть ипотеку. Жена его, Марина, даже не заходила в комнату к матери. Только однажды Лена случайно услышала её голос в коридоре:
— Ну зачем нам эта квартира? Всё равно рано или поздно… продадим, купим детям побольше.
Лена тогда сделала вид, что не услышала.
В последний месяц маме стало хуже. Она почти не вставала, бредила по ночам и цеплялась за Ленину руку, шепча что-то невнятное. Брат не приезжал вовсе. Лена звонила, умоляла:
— Поговори с ней, я боюсь, что она…
— Лена, я на работе. Я заеду, как смогу.
Он не заехал.
Когда мама умерла, Лена сидела у её кровати, зажав ладонь. Было странное чувство: и боль, и опустошение, и какой‑то стыд — за то, что вместе с горем пришло облегчение.
На похоронах Лена держалась как могла. Придерживала локоть брату, утешала теток и кивала в ответ на фразы вроде «Ты сделала всё, что могла» или «Теперь ей легче».
А потом случилось то, чего она не ожидала.
— Теперь квартира моя, — тихо сказал брат, когда они вернулись из кладбища. Голос у него был спокойный, почти деловой. — Мы с Мариной уже подумали: сделаем ремонт, сдавать будем. На эти деньги кредит подзакроем.
Лена не сразу поняла.
— Что? Какая «твоя» квартира?
Он повернулся к ней с лёгким раздражением.
— Ну а чья? Мамы больше нет. По закону половина моя. Ты тут жила, ухаживала за ней — спасибо, конечно. Но всё. Теперь будь добра… освободи комнату.
Лена застыла. Кровать мамы, еще не убранная, на ней сложены чистые простыни, пахнущие аптекой. В углу кресло, где она ночами сидела, слушая дыхание больной. И брат — родной человек — говорит так, будто она квартирантка.
— Я… ухаживала за ней, — хрипло выдавила Лена. — Три года без сна и отдыха. А ты? Ты раз в месяц приезжал с апельсинами!
— Никто тебя не заставлял, — отрезал он. — Это твой выбор. Но квартира делится пополам.
Она впервые в жизни ощутила к нему настоящую ненависть.
Лена смотрела на брата, и в голове звенело. Когда-то этот человек был для неё защитником — старший брат, который за руку отводил в школу, прикрывал перед мамой, когда она, мелкая, разбила вазу. А теперь он стоял напротив, чужой, холодный, с каким-то хищным блеском в глазах.
— Ты правда собираешься меня выгнать? — голос предательски дрожал, но Лена упрямо смотрела ему в глаза. — После всего?
Он вздохнул, будто устал от её слов.
— Лена, давай без истерик. Это не я придумал закон. Ты взрослая женщина. Найдешь, где жить.
— А ты? Ты взрослый мужчина. Почему ты не можешь заработать на жильё, а рвёшься в мамино? — сорвалось с её губ.
— Не начинай, — зыркнул он. — У меня семья, двое детей. У тебя никого. Тебе проще.
В кухне раздался звонок. Лена вздрогнула. На экране телефона высветилась «Марина». Брат глянул на экран и взял трубку.
— Да, любимая… Уже сказал. Да, она всё поняла. — Он бросил взгляд на Лену, в котором сквозило раздражение. — Ладно, я поехал, потом поговорим.
Он натянул куртку и, уходя, бросил:
— Решай вопрос по-хорошему. Пока есть время.
Дверь за ним захлопнулась с глухим стуком.
Лена сидела на табурете в кухне, обхватив голову руками. Слёзы не лились — слишком много было выплакано за последние месяцы. Она знала, что квартира оформлена на мать. Завещания нет. Половина брата — это правда.
Соседка Зоя Петровна принесла вечером пирог.
— Леночка, держись. Я всё видела… Нехорошо он себя ведёт. А как ты за мамой ухаживала, я всем рассказывала!
— И что? Это же ничего не значит, — горько усмехнулась Лена. — Закон на его стороне.
— Может, к адвокату? Ты же долг выплатила за квартиру, когда мама болела. У тебя есть квитанции?
Лена кивнула. Действительно, полтора года назад пришло уведомление о долге. Тогда она вложила свои последние сбережения, лишь бы маму с ней не оставили без крыши над головой. И ещё — целая пачка чеков из аптек, справки из поликлиники, договоры с сиделками. Всё это лежало в ящике стола. Но разве это что-то значит?
Через пару дней брат приехал снова. На этот раз с Мариной. Она вошла в квартиру как хозяйка, громко, уверенно, с мерзким презрением во взгляде.
— Лена, слушай… — начала она. — Давай без скандалов. Понимаем, тебе тяжело. Но так или иначе, квартиру надо продавать. Деньги делим поровну.
— Я здесь жила. Ухаживала за мамой. Работы лишилась. И ты ещё смеешь говорить про «поровну»? — голос Лены дрожал от ярости.
Марина скрестила руки на груди и смерила её взглядом.
— Никто тебя не держал. Надо было устроить маму в пансионат — и работать. А ты сама выбрала сидеть тут и жертвовать собой. Не обвиняй теперь всех вокруг.
— Ты чудовище… — только и смогла выдавить Лена.
— Ой, не надо пафоса. — Марина посмотрела на мужа. — Дима, меняй замки. Она всё равно уедет.
Лена вскочила и загородила дверь.
— Попробуйте! — крикнула она. — Я никуда не уйду!
Соседи снова собрались на шум. Дима потянул жену к выходу.
— Уходим. Тут надо по-другому… — сказал он зло и, обернувшись к Лене, добавил: — Мы ещё вернёмся.
В тот вечер Лена достала из ящика все документы: чеки, расписки, квитанции. Она впервые за последние месяцы ощутила не только боль, но и злость.
— Они так просто меня не выгонят, — шептала она себе. — Не отдам!
Она записала номер адвоката из бесплатной консультации.
Утром, едва рассвело, Лена набрала номер. Голос на том конце был сонный, но вежливый.
— Да, приходите сегодня после обеда, возьмите все бумаги. Посмотрим, что можно сделать.
Лена сидела на жёстком стуле и наблюдала, как адвокат — невысокий мужчина с внимательными глазами — перелистывает пачку документов. Он долго молчал, потом поднял взгляд:
— У вас сложная ситуация. Завещания нет, а по закону брат действительно имеет право на половину квартиры.
Лена сжала пальцы так сильно, что побелели костяшки.
— Но ведь я… — голос дрогнул. — Это я за ней ухаживала. Он же даже не появлялся!
Адвокат кивнул.
— Это можно использовать. Есть понятие «преимущественного права проживания», особенно если есть подтверждения ваших расходов и того, что вы оплачивали коммуналку, ухаживали за матерью. Чеки и справки пригодятся. Но вам нужно быть готовой: это не гарантия.
— Я готова, — тихо ответила Лена. — Лишь бы они не выкинули меня на улицу.
Через пару дней брат позвонил сам.
— Лен, давай договоримся. Мы с Мариной продаём квартиру, тебе оставляем немного больше половины — чтобы хватило на съём в другом месте. По-хорошему же.
— Нет, Дима. Я остаюсь здесь.
— Ты не понимаешь. Если пойдём по закону, тебе придётся делить. Я выставлю тебя на улицу — и никто не поможет. У меня адвокат есть, а у тебя?
— Есть, — твёрдо сказала Лена. — И я тоже буду бороться.
— Ну-ну, — усмехнулся он и бросил трубку.
На следующий день он всё же пришёл. С ним была Марина. Женщина прошлась по квартире, словно уже была хозяйкой, и громко произнесла:
— Смотри, Дима, тут стену ломаем, тут кухню расширим…
Лена едва сдержалась, чтобы не выгнать их.
Через два месяца началось слушание. Лена дрожала от страха, когда рассказывала судье о том, как ухаживала за матерью, показывала справки, чеки, квитанции. Брат сидел напротив с невозмутимым лицом. Его адвокат с ухмылкой говорил:
— Уважаемый суд, все эти действия истец совершала добровольно. Никто её не заставлял. Это не даёт ей дополнительных прав.
Лена чувствовала, как земля уходит из-под ног. Но тут адвокат, которого она наняла, выложил на стол последнюю бумагу: расписку, написанную рукой матери. В ней мать благодарила дочь за крупную сумму, одолженную на ремонт квартиры.
— Это подтверждает, что истец не просто ухаживала за матерью, но и внесла значительный вклад в сохранение жилья, — сказал адвокат.
Судья нахмурился. Брат заметно побледнел.
Через месяц Лена получила повестку: вынесено решение. Квартиру признавали общей собственностью, но с учётом её расходов и того, что она фактически ухаживала за матерью и оплачивала коммуналку, ей оставляли возможность выкупить долю брата по заниженной стоимости.
Когда Дима услышал сумму, которую суд утвердил за его долю в квартире, он буквально взвыл от злости:
— Это что за издевательство?! — его лицо перекосило от ярости, в голосе сорвалась истеричная нотка. — Это копейки! Да мы с Мариной больше выручим, если продадим её чужим! Да мне риелтор уже обещал цену в два раза выше!
Он ударил кулаком по столу, так что даже секретарь суда вздрогнула и строго посмотрела на него поверх очков. Лена сидела рядом с адвокатом и еле сдерживала дрожь. Она не могла смотреть брату в глаза — там было столько злобы, сколько она никогда раньше в нём не видела.
Судья сурово нахмурился:
— Гражданин, ведите себя прилично. Решение принято с учётом всех обстоятельств. Ваши возражения отклонены.
— Это всё она! — Дима ткнул пальцем в сторону Лены. — Она манипулирует всеми! Всю жизнь ей мало, мало, мало… а теперь и квартиру забирает!
Лена почувствовала, как её горло сдавил комок. Но она не ответила. Она просто сжала пальцы, чтобы их не трясло, и выдавила из себя тихое, но твёрдое:
— Я забираю только то, за что заплатила нервами, здоровьем и тремя годами жизни.
Брат вскинулся, словно хотел ещё что-то выкрикнуть, но адвокат положил руку ему на плечо и что-то зашептал. Дима зло выдохнул и сжал зубы так, что на скулах заходили жилы.
Лена наскребала деньги по крохам.
Она звонила бывшим коллегам, хоть и понимала, как тяжело просить. Кто-то отказал — мол, «и сами еле держимся», кто-то выручил, хотя бы немного. Она продала золотое кольцо матери, которое та просила хранить «на память», продала свою цепочку, даже отдала старый фотоаппарат, которым когда-то увлекалась. Каждое такое решение давалось ей болью, но она знала: другого пути нет.
«Я не отдам им этот дом, — повторяла она как молитву. — Мамины стены не достанутся людям, которые здесь даже не задерживались».
Когда всё было оформлено, Дима пришёл забрать деньги. Он был мрачнее тучи, лицо у него налилось тяжёлой, ядовитой злобой.
— Ну, поздравляю, — процедил он сквозь зубы, беря конверт с наличными. — Доигралась. Но знай: ты останешься тут одна, Лена. Никому ты не нужна в этой квартире. Никому!
Лена не ответила. Просто стояла, прижимая к груди ключи от квартиры.
Дверь за братом захлопнулась с оглушительным грохотом. В доме наступила тишина — непривычная, глухая. Лена стояла посреди комнаты и вслушивалась в неё. Это была не та тишина, что пугает и давит. Это была тишина свободы.
Её сердце всё ещё сжимала боль — за мать, за разрушенные отношения с братом, за всё потерянное. Но где-то глубоко внутри теплился слабый огонёк надежды: пусть сейчас страшно и одиноко, но впереди обязательно будет лучше.
Она осторожно провела ладонью по старому подоконнику, посмотрела в окно на закат и впервые за много месяцев выдохнула спокойно.