Ольга никогда не умела спорить с матерью. А точнее, не умела побеждать в этих спорах. Сколько себя помнила, голос матери всегда был громче, тверже, убедительнее, словно бетонная стена, против которой бесполезно биться лбом. И неважно, говорила ли она о погоде, новой кофте или любви. Особенно о любви.
— Ну что ты в нём нашла? — в который раз повторяла мать, сжимая губы в тонкую линию. — Красивый, да. Спору нет. Но на красоте кашу не сваришь, запомни. Дурень он, Оля. Пустышка. Такие только на фото хорошо смотрятся, а жить с ними, хоть в петлю лезь.
Ольга молчала, опуская глаза. Она помнила, как Матвей смеялся, рассказывал что-то увлечённо, как задорно блестели его зелёные глаза, когда он подкидывал камушки в реку. Разве может быть пустышкой человек, рядом с которым ты дышишь легче?
Но мать стояла на своём:
— Вот посмотри на Виктора из третьего подъезда. Мужик как мужик, деловой. Машина новая, строится в коттеджном посёлке. Пусть не красавец, зато надёжный. А этот твой Матвей... ходит, как павлин, только и ищет, где бы хвост распустить.
Ссоры стали повторяться всё чаще. Но однажды подруга Настя, с каким-то странным выражением лица, предложила:
— Пошли, кое-что покажу. Только ты сама увидь, чтобы потом не говорила, что не знала.
Они прошли через парк, свернули в подворотню. Настя молчала, лишь иногда бросала на Олю быстрые, виноватые взгляды. И вот перед ними кафе с пёстрыми зонтиками у входа. За дальним столиком сидел Матвей. И рядом с ним яркая женщина. Она смеялась, положив руку ему на плечо. И он не убрал её.
Оля не верила своим глазам. Что-то внутри ломалось, трещало, как сухое дерево под топором.
— Может, это совпадение... может, она просто... — начала было Оля, но Настя опустила глаза и тихо сказала:
— Это не первый раз. Просто... я больше не могла молчать.
А дома мать, как всегда, встретила её ледяным взглядом:
— Ну что, открылись глазки? Теперь понимаешь, о чём я говорила?
В ту ночь Оля не спала. Всё внутри ныло. Она чувствовала себя загнанной в угол. Матвея забрали слухи, мать отняла опору, подруги открывали глаза якобы на правду. А бороться... с кем бороться? С ними всеми? Она просто устала от всего этого.
Утром Ольга, собрав спортивную сумку, просто пошла на автовокзал без каких-либо мыслей о будущем.
Первый автобус: Волгодонск. Пусть будет Волгодонск.
Она сидела у окна, смотрела, как мимо проносятся серые поля, редкие деревни, и думала только об одном: как получилось, что в её жизни всё так быстро рухнуло?
В Волгодонске всё было иначе. Воздух горячий, пыльный, как будто обиженный на дождь. Дома низкие, облупленные, словно уставшие ждать ремонта. Люди чужие, равнодушные, с быстрыми, оценивающими взглядами.
Ольга сняла однокомнатную квартиру в старой пятиэтажке на окраине. Хозяйка, добродушная полноватая женщина в бесформенном халате, долго рассказывала ей, как сорок лет прожила с мужем-сварщиком, как сын уехал в Сочи и даже не звонит. Ольга слушала её рассеянно, устав от собственного горя.
Первые недели она чувствовала себя пустой. Город будто не принимал или просто не замечал. Она ходила на собеседования, перебивалась случайными подработками: то курьером, то оператором в мелкой фирме, то продавцом в магазине автозапчастей.
И только вечерами, когда улицы гудели мотоциклами, а солнце расплавлялось над Доном, она брала телефон и писала Матвею. Коротко, сдержанно:
«Как ты? Держишься?» Он отвечал не сразу. Иногда на следующий день, иногда через неделю. То тепло, как прежде, то отстранённо, будто через стекло.
«Скоро приеду. Скучаю.» «Понимаешь, тут сложно всё...» «Жди меня.»
И Ольга долго ждала.
А потом и эти сообщения стали редкими. Сначала неделя без вестей, потом две. Последнее сообщение пришло в какой-то хмурый вечер: «Прости, не получится».
Время шло. Волгодонск постепенно приучил её не ждать. Рабочие будни закрутили, как в водовороте. Новая работа нашлась случайно: она зашла выпить кофе в соседний офисный центр, разговорилась с менеджером. Так она стала работать в маленькой фирме, где торговали строительными материалами. Скучная, но спокойная работа.
Там она впервые увидела Николая. Он работал в компании напротив, высокий, широкоплечий, с чуть усталым лицом и внимательными глазами. Не красавец, нет. Лоб чуть плешивел, под глазами ранние морщинки, но во взгляде была какая-то честность, надёжность.
Он подвозил её на работу, шутил, приносил кофе. Не торопился ни с признаниями, ни с предложениями. Просто был рядом. С ним было спокойно, как с крепкой стеной за спиной.
Через полгода Оля согласилась выйти за него замуж. Не было ни пышной свадьбы, ни белого платья. Просто роспись в ЗАГСе и ужин в кафе на окраине.
— Как скажешь, Олечка, — улыбнулся он тогда. — Мне неважно, главное, чтобы ты была рядом.
Она не позвала никого из родных. И матери не сказала. Было ли стыдно? Или просто не хотелось слушать её привычные укоры?
Так прошёл ещё год. Родился сын. Смешной, улыбчивый, с копной светлых волос, как у неё в детстве. Николай носил его на руках, пел глупые песенки, вставал ночью, если малыш плакал.
И тогда, в какой-то момент, Ольга поймала себя на мысли: ей хорошо. Она больше не ищет, не ждёт, не вспоминает. Просто живёт.
Но всё переменилось в одно утро. Николай, глядя, как сын возится на ковре, вдруг сказал:
— А давай познакомим его с бабушкой? Ну... с твоей мамой. Она же даже не знает, что у неё внук есть. Это как-то неправильно.
Ольга похолодела.
— Зачем? — глухо спросила она, стараясь не показать, как внутри всё сжалось. — Ей не нужен никто. Ни я, ни внук.
— А вдруг ей нужен? — мягко улыбнулся Николай. — Давай хоть попробуем.
Она долго не решалась. Несколько ночей подряд крутилась в постели, вспоминая упрёки матери, её тяжёлый взгляд, от которого хотелось спрятаться куда угодно, хоть на край света бежать.
Но однажды всё-таки набрала номер дрожащими пальцами.
— Алло... мам...
Голос на том конце был другим, каким-то сухим.
— Оля?.. Жива?
Они договорились встретиться.
И когда Ольга увидела её, сгорбленную, постаревшую, с бледным лицом и морщинами, как тонкие трещины на старом фарфоре, у неё защемило сердце.
Мать плакала, впервые за много лет. И держала внука так, словно боялась снова потерять самое дорогое.
День клонился к вечеру, когда Ольга, держа сына за руку, вошла в маленькую, до боли знакомую квартиру. Всё здесь осталось почти таким, как в её памяти: старенькие кружевные занавески, выцветший ковёр на стене, чуть скрипучие половицы и запах: смесь лекарств, старых книг и чего-то домашнего, забытого.
Мать остановилась на пороге и замерла. Потом, неловко поправив платок на голове, шагнула навстречу и неожиданно для самой себя дрогнувшим голосом сказала:
— Зачем же ты так надолго... Олечка... я уж думала, что не увижу тебя больше.
Ольга опустила взгляд, будто слова матери были камнями, что ложились на плечи.
— А ты, разве, искала меня? — тихо, почти с укором произнесла она.
Мать горько усмехнулась и махнула рукой, словно отгоняя прочь собственные оправдания:
— Да что я могла... Прости, дура была. Гордость, наверное, сильнее любви оказалась. Хотела для тебя лучшего, а получилось, что прогнала из жизни.
Сын, не понимая напряжения, царящего между взрослыми, потянулся к бабушке. И мать вдруг вся смягчилась, опустилась на колени, прижала малыша к себе так крепко, что у Ольги защемило сердце.
— Господи, какое чудо... — прошептала она, целуя внука в макушку. — Ты хоть знаешь, что твоя бабушка ночами не спала, ждала весточки от тебя и твоей мамы...
Ольга села рядом, глубоко вздохнув.
— Знаешь, мам, я часто тебя вспоминала. Но боялась, что опять начнётся: «не того выбрала», «не так живёшь»...
Мать покачала головой, а потом села напротив, вытирая слёзы краем халата.
— Нет, Оля. Не начнётся. Ты счастливая, я это вижу. И Николай у тебя хороший человек. Надёжный, прямо как я мечтала.
Она замолчала, будто собираясь с силами, а потом тихо добавила:
— А Матвея всё равно жалко.
Имя Матвея ударило, как током. Ольга сжала пальцы в кулак.
— Ты про него что-то знаешь? — голос её дрогнул.
Мать тяжело вздохнула, будто от этой тяжести давило в груди.
— После того, как ты уехала, про него много чего болтали. Видела я его как-то через пару месяцев... Не тот он был, не тот. Глаза пустые, хромал. Потом вообще слух пошёл... Его сбила машина.
— Что? — Ольга привстала, не веря своим ушам.
Мать отвела взгляд.
— Говорят, один из тех мужиков, чьих баб он крутил. Вроде как, подстроил аварию. Но доказательств нет, только догадки.
Ольга почувствовала, как у неё по спине пробежал холодок. В памяти всплыло его лицо: весёлое, дерзкое, полное жизни. Как же так?
— Он... он жив? — тихо спросила она, чувствуя, как где-то внутри всё ноет.
— Жив, — кивнула мать. — Только теперь в инвалидном кресле. Сидит один, озлобленный, от всех шарахается. Никто с ним не остался. Даже те, кто были «подружками».
Повисла тяжелая пауза. Ольга сжала ладони, пытаясь понять свои чувства. Мать посмотрела на неё внимательно, словно заглядывала в душу.
— Не вини себя, доченька. Ты ушла не от него. Ты ушла за собой, за своей жизнью. И правильно сделала.
Ольга опустила голову, глядя на спящего сына, который устроился у неё на коленях.
— Я думаю... может, поехать, увидеть его. Просто так, по-человечески...
Мать вдруг строго, по-старому, но уже без прежней жесткости сказала:
— А зачем? Чтобы что? Жалость ему не поможет. Он сам выбрал этот путь. А ты теперь живёшь для этого маленького счастья и для Николая. Не оборачивайся назад, Оля.
Её голос дрогнул, в глазах снова блеснули слёзы.
— Я тоже долго назад оглядывалась. И что? Потеряла дочь. Второй раз не хочу.
Ольга встала, подошла, обняла её осторожно, как обнимают старого, хрупкого человека.
— Прости, мам... я просто хотела быть счастливой по-своему.
Мать дрогнула в её руках, тихо прошептала, уткнувшись в плечо:
— Так и будь. Просто будь счастливой.
Ночь в этой квартире была удивительно тихой. За окном медленно шел дождь, капли стучали по подоконнику, как чьи-то несказанные слова. Ольга долго лежала без сна, слушая дыхание сына и мужа, который уже прилёг рядом.
Думала о Матвее.
А потом вдруг поняла: ей туда, в прошлое, больше не нужно.
Прошло десять лет. Ольга уже не вспоминала о прошлом с болью, скорее, с лёгкой усталостью, как о далёкой, чужой жизни.
Сын подрос, в доме всегда звучал его смех, а рядом был Николай, надёжный, спокойный, с тем добрым взглядом, который никогда не подвёл её. Жизнь шла ровно, без потрясений, и это было её счастьем.
Но однажды, в командировке по работе, она случайно оказалась в том самом городе, откуда когда-то сбежала. Дорога домой задерживалась, и Ольга вдруг почувствовала странное желание закрыть для себя последнюю страницу той книги, которую она много лет не перечитывала.
Её шаги сами привели к парку, где когда-то всё началось. И там, на лавочке под старой липой, она увидела Матвея.
Он почти не изменился лицом, разве что черты стали резче и взгляд жёстче. Инвалидная коляска стояла рядом, но больше всего её поразило другое: из его глаз ушло всё, что когда-то так её пленяло. Огонёк веселья, дерзость, та внутренняя свобода, что когда-то манила, — всё исчезло.
Он увидел её первым.
— Оля?.. — Матвей удивился, прищурился, словно не сразу поверил, что это она. — Ну надо же... живая.
Его голос был ровный, почти холодный. Она остановилась в нерешительности, но потом всё-таки подошла ближе.
— Живая, — спокойно сказала Ольга. — И, знаешь, даже счастливая.
Он криво усмехнулся, с какой-то усталой иронией:
— Ну хоть кто-то из нас счастлив.
— Я долго хотела понять, — тихо начала она, глядя в сторону, — что тогда было между нами. Любил ли ты меня... или просто играл.
Матвей вздохнул, словно это был ненужный разговор, и устало сказал:
— Оля, какая любовь? Ты красивая была, гордая... Мне просто нравилось, что такая девочка, как ты, со мной рядом. Самолюбию моему это льстило.
Он чуть помолчал и, бросив на неё мимолётный взгляд, добавил:
— А любить... Я никого не умел любить.
Эти слова были, как щелчок по нерву, но боли почему-то не вызвали, только облегчение.
Ольга посмотрела на него спокойно, почти с сочувствием.
— Спасибо, что сказал правду. Теперь мне легче.
Матвей пожал плечами, отводя взгляд.
— Да кому сейчас нужны эти правды... Живи, Ольга, как живётся. Не вспоминай обо мне.
Она сказала тихо, но уверенно:
— Я и не вспоминала.
Развернувшись, Ольга пошла прочь, чувствуя, как в груди растёт странная, светлая пустота. Боль ушла. Сомнения тоже. Там, за спиной, осталась не её жизнь.
Вечером, сидя в поезде, Ольга впервые за долгое время мысленно обратилась к матери.
— Ты была права, мам. Прости, что тогда не поняла. Ты просто хотела, чтобы мне было спокойно, надёжно.
Она посмотрела на телефон — Николай прислал фото: сын смеётся, по всей комнате раскиданы пазлы. Подпись: «Ждём тебя, любимая».
Ольга улыбнулась. Её дом был там, где ждали. Где её любили не за красоту, не за эффектность, а просто так.
Осенью, когда листья ложатся на землю мягким золотом, Ольга приехала в родной город снова. Только на этот раз по другой причине.
Мать ушла из жизни два года назад. Ольга успела простить её при жизни, успела побыть с ней рядом в последние месяцы, когда старая боль сменилась тихой нежностью. Они обе уже не спорили, не доказывали друг другу ничего, просто держались за руки, когда становилось тяжело.
Теперь она стояла у её могилы, гладя ладонью холодный мрамор памятника.
Простая надпись: «Любимой маме. Никогда тебя не забуду».
Ольга поставила букет осенних хризантем, поправила чуть перекосившийся фонарь, и тихо, почти шёпотом сказала:
— Ты всегда хотела для меня счастья, а я думала, что ты просто разрушаешь мою жизнь. Прости, мам. Теперь я знаю, как это бояться за тех, кого любишь.
Она опустилась на лавочку рядом и посмотрела на небо, где между облаками пробивалось холодное солнце.
— У меня всё хорошо. Николай — тот самый камень, за которым можно спрятаться от любых бурь. Сын растёт светлым, добрым. Ты бы им гордилась, — улыбнулась она, чувствуя, как внутри становится тихо и спокойно. — А Матвей... Матвей остался в прошлом. Это не моя история больше.
Ветер тронул сухие листья, прокатился по тропинке и затих.
Ольга ещё посидела немного, а потом поднялась. Жизнь ждала её там, в другом городе, в другом доме, где смех, забота, где тепло, которого она так когда-то боялась не найти.