Девочка замолчала на время, пытаясь представить, как это козочка может поить молочком.
На утро был назначен отъезд. Виктор выхлопотал на службе бричку, запряжённую серой лошадкой, в неё погрузили Аннины пожитки, усадили Елену с Анной и бравый красноармеец помчал их за город, в деревню.
Ещё недавно в стране гремела гражданская война, но Анна самой войны не помнила, а помнила только, как отец то появлялся в шинели с шашкой и револьвером на ремне, то снова уходил надолго, и мама тогда всё время плакала. Ещё она помнила, что ей всё время хотелось есть, она просила маму:
— Дай хлебуська, — и мама снова плакала, но ничего не давала.
Теперь Анну уже не мучил голод, но вот, на тебе, новая напасть: нужно было расстаться с мамой на всё лето. А сколько это — всё лето, она представить не могла. Видимо, очень надолго.
— Мамочка, а долго я буду жить у бабушки? — спросила Анна, прижимаясь к Елене.
— Не очень долго, доченька. Вот пройдёт лето, наступит осень, листики пожелтеют, и ты вернёшься домой, — успокаивала её мама.
— А что, если я буду скучать?
— Бабушка Мария очень добрая, у неё есть козочка, которая даёт молочко, и курочки, которые несут яички. Тебе там будет интересно, — уверяла Елена, хотя сама с трудом сдерживала слёзы.
Впрочем, поездка Анне понравилась. Её всё забавляло — и то, как молодой возница управляет лошадкой, и то, как лошадка помахивает хвостом, отгоняя мух, и даже то, как она на ходу роняет «яблочки».
— Дядя, а почему лошадка роняет яблочки? — спросила Анна у возницы.
— Это не яблочки, девочка, это лошадка свои дела справляет, — рассмеялся красноармеец.
— А зачем она это делает?
— Ну, всем живым существам нужно освобождаться от того, что съели. Это естественно, — объяснил он просто.
Путь был не близкий. Анна в дороге успела и поесть, и поспать, и проснулась она только тогда, когда услышала:
— Тпрррррр, — и лошадка остановилась у бабушкиного дома.
Прощание с мамой снова вызвало море слёз. Кое-как Елене удалось оторвать от себя плачущую Анну.
— Не плачь, моя дорогая, я обязательно приеду за тобой, — шептала мама, целуя дочку.
— Мамочка, не уезжай! — всхлипывала Анна.
— Будь умницей, слушайся бабушку, — сказала Елена, садясь в бричку.
Но вот и пыль уже осела за удаляющейся бричкой, а девочка всё ещё всхлипывала, размазывая слёзы по запылённому лицу.
Мария что-то говорила, успокаивая внучку, но она не слушала и вдруг успокоилась при появлении большой, разноцветной кошки. Никогда ей не приходилось видеть таких пёстрых кошек. И кошка тоже взирала на девочку, казалось, с удивлением.
— Вот, познакомься, это Муська, она у нас дом от мышей сторожит. Можешь её погладить, она добрая, — сказала бабушка.
— А она не поцарапает? — робко спросила Анна.
— Нет, что ты! Муська очень ласковая. Видишь, как она мурлычет? Это значит, что она рада тебя видеть.
Кошка была действительно добрая, она разрешила себя погладить и так умиротворяюще подействовала на девочку, что та забыла о своей недавней печали.
— Бабушка, а что ещё есть у тебя во дворе? — спросила Анна, уже немного успокоившись.
— Утром покажу тебе всё хозяйство. Есть у меня и козочка Машка, и курочки, и даже петушок важный.
Мария накормила внучку и в баньке попарила.
— Как в сказке про Ивана-царевича, — думала Анна, засыпая на мягкой перине под бабушкиными колыбельные песни.
Тосковать Анне было некогда совершенно. Новые впечатления сыпались на неё как из рога изобилия. Ей всё было интересно, она с любопытством наблюдала, как бабушка доила козу, как молодые петушки дрались между собой, как кошка ловко взбиралась на дерево, словом, буквально всё, чего она была лишена в городе. Но самое интересное началось после знакомства с соседом. Это был рыжий, обсыпанный веснушками мальчишка лет, примерно, девяти-десяти.
Он первый заметил прибавление в соседской усадьбе.
— Эй, малявка, ты откуда взялась? — окликнул он её.
Она опешила от такого фамильярного обращения и ничего не ответила. Тогда он, перемахнув через плетень, подошёл к ней:
— Тебя как звать-то?
— Анна, — ответила девочка.
— А меня — Олег, — и он по-взрослому протянул руку.
Она не знала, что делать, и он сам взял её руку своей довольно грязной рукой, сжал ладошку и потряс её. Так началась их дружба. Он называл её малявкой, она делала вид, что обижается, и дразнила его конопатым. Он тоже делал вид, что сердится, и грозил отстегать крапивой. Однако они привязались друг к дружке и были почти неразлучны.
— Ты чего в город не ездишь? — спросила как-то Анна.
— А зачем мне в город? — удивился Олег. — Там же скучно, одни дома большие да машины противные.
— Как скучно? Там кино показывают, мороженое продают!
— Эх, малявка, зачем мне твоё кино, когда тут такое есть, что в кино не покажут. Вон сегодня видел, как лиса с зайцем играла. А мороженое — так мы в погребе льда натаём, с мёдом смешаем — лучше всякого мороженого будет.
Марии некогда было следить за внучкой. Сыта, цела и, слава Богу. Только знакомство с Олегом она не одобряла:
— Не ходила бы ты с ним, — увещевала она девочку, — научит плохому. Они с дедом страсть какие ругатели.
— Бабушка, а почему Олег такой... такой смелый? — спросила Анна.
— Потому что жизнь его научила, голубушка. Рано остался без родителей, вот и пришлось самостоятельным становиться. Только дед у него — человек суровый, флотский.
Олегов дед был его единственный родной человек. Родители погибли в гражданскую. Олег их и помнил-то плохо. Дед воспитывал внука, как умел. Он некогда был боцманом на военном судне и понятие о педагогике имел весьма своеобразное. Свою воспитательную речь он переплетал такими «спиралями», что «великость и могучесть» родного языка просто меркли. И естественно, что и внуку привилось немало замысловатых, непечатных эпитетов его воспитателя.
Анна не понимала ругательных слов и не придавала им значения. Зато Олег наполнял её жизнь такими приключениями, которые городской девочке и не снились.
Каждый день привносил в её жизнь что-нибудь новое. Олег смело уходил в лес, не боясь заблудиться, и уводил её вместе с собой. Какой-то внутренний компас приводил его обратно, указывая путь. С ним она не боялась ничего, ни густых зарослей, в которых что-то шевелилось, ни зыбкой почвы под ногами. Лишь однажды она вскрикнула, когда из-под их ног выскочил большой заяц. Олег только рассмеялся:
— Эх ты, городская, зайца испугалась!
— А он не укусит? — осторожно спросила Анна.
— Да куда ему кусаться! Он сам нас боится больше, чем мы его. Видишь, как драпанул? Уж и след простыл.
— Олег, а ты никогда не боишься?
— Чего мне бояться-то? Дед говорит: «Смелость города берёт». А я смелый, как... как корабль на волнах!
Они возвращались, перепачканные соком ягод, с полными лукошками грибов.
А как славно было в жаркий день плескаться в речке! Плавать она не умела. Олег её и этому научил. Он заботливо поддерживал её, пока она осваивала приёмы плавания, и она восхищалась его силой — как это он умудряется держать её на вытянутых руках — она не знала, что в воде почти ничего не весит.
— Не бойся, малявка, я тебя не брошу, — подбадривал он её. — Вот так руками греби, как лягушка лапками.
— У меня не получается! — сплёвывала воду Анна.
— Получается, ещё как получается! Вчера же совсем не могла, а сегодня уже три гребка сделала.
Как-то он сказал ей:
— Завтра идём на рыбалку, смотри не проспи.
— А у тебя есть удочка? — удивилась Анна.
— Будет. Я всё придумал. Главное — рано встать, на зорьке рыба лучше клюёт.
Анна уже видела, как другие мальчишки, постарше, удили рыбу. Олег только досадовал, что у него нету снастей. Где он раздобыл эти самые снасти, Анна так и не узнала. Наверное, выменял на что-нибудь. И в мысли этой она утвердилась, поскольку денег у Олега не было, чтобы купить их, а дед его за что-то выдрал крапивой, не стесняясь соседей. Она стала невольным свидетелем страшной экзекуции, после которой стала бояться Олегиного деда не меньше чем крапивы. Олег мужественно вынес порку, но после попенял Анне:
— Чего уставилась, задницы никогда не видела?
Анна и вправду никогда не видела такой красной попы. Она с жалостью смотрела на своего друга:
— Очень больно?
— Это ещё не больно, вот когда вицей дерут, это больно — так больно.
— А что такое вица? — не понимала Анна.
— Это такая... ну, как плётка морская. Дед рассказывал, как на флоте провинившихся пороли. Говорит, после одного удара человек в обморок падал.
— И тебя тоже будут вицей пороть?
— Не-е, — махнул рукой Олег. — Это на флоте так было, а тут дед просто крапивой стёганет для острастки.
Утром, с рассветом Анна уже не спала. Коротким свистом Олег подал сигнал. Мария оглянуться не успела, как Анны уж и след простыл. Олег наловил кузнечиков, и они направились к речке. Удилище он смастерил из длинного прута лещины, поплавок сладил из пробки, ловко привязал крючок, безжалостно насадил на него кузнечика, забросил удочку.
— Теперь сиди тихо, чтобы рыбу не спугнуть, — сказал он ей.
— А долго ждать? — шёпотом спросила Анна.
— Не знаю. Может, час, может, два. Главное — терпение иметь.
— А если не поймаем?
— Поймаем обязательно. Видишь, как поплавок покачивается? Это рыба интересуется, что такое вкусное к ним в воду упало.
Анна сидела тихо, почти не шевелясь. Она с благоговением смотрела на Олега и восхищалась им. «Как же он много знает и умеет», — думала девочка. Старания и мучения Олега не пропали даром. Они тащили в деревню двух, приличного размера, блестящих на солнце чешуёй, голавлей. Одного он отдал Анне, со словами:
— Тащи домой, пусть бабка зажарит, — другого отдал деду.
— Олег, а почему ты деду рыбу несёшь? Он же тебя крапивой стегал, — недоумевала Анна по дороге.
— А он мне дед. Единственный у меня родной человек. Пусть стегает, зато учит жизни. А без деда я бы что — волком что ли вырос?
— Но ведь больно же!
— Больно, да не жалко. Дед меня любит, просто по-своему показывает. Вот увидишь, как он обрадуется рыбе — сразу и забудет про вчерашнее.
Обиды на деда у него не было. Ну, раз порядок такой, флотский, заслужил — получи. Да и дед драл его в общем-то без злобы, для порядку.
Мария рыбине обрадовалась, но дружбу с Олегом всё-таки рекомендовала оставить, не особенно надеясь, что внучка послушается.
— Анечка, ты бы поосторожнее с этим мальчишкой. Уж очень он бойкий, как бы беды не наделал.
— Какой беды, бабушка? Он же хороший, только слова всякие говорит.
— Вот именно что всякие. А ещё неровен час, куда-нибудь залезет, где не положено. Мальчишки они такие — сначала сделают, а потом думают.
— Но он же меня всему учит! Плавать, грибы собирать, рыбу ловить!
— Учит, учит... — вздохнула Мария. — Только бы добру учил.
Лето для Анны пролетело, как один день. Она даже удивилась, когда к дому подкатила знакомая бричка с тем же красноармейцем и мамой на пассажирском месте. Приезду мамы Анна, конечно, была рада, но уезжать ей совсем не хотелось. Она стала уговаривать маму оставить её ещё хоть ненадолго.
— Мамочка, ну пожалуйста, оставь меня ещё на недельку! — умоляла девочка, цепляясь за мамину юбку.
— Нет, Анюта, нам пора домой. Папа соскучился, да и в школу скоро, — твёрдо отвечала Елена.
— Да чёрт побери, не хочу я в эту школу! — вырвалось у Анны.
А поскольку слов ей не хватало, то она ввернула кое-что ещё для убедительности из матросского лексикона. Елену чуть удар не хватил. Она схватила дочь в охапку и никакие уговоры на неё уже не действовали.
— Господи, что с тобой стало! Где ты набралась таких слов? — ужасалась мать.
— Анна Васильевна, — вмешался дедушка, — не сердитесь на девочку. Она просто полюбила нашу деревню.
— Полюбила — это хорошо, но воспитание... — качала головой Елена.
Анна даже не успела попрощаться с Олегом, который ушёл на рыбалку...
***
Санинструктор младший сержант Анна Васильева, лежа в вагоне военного эшелона с закрытыми глазами, перебирала в памяти всю свою жизнь. Она понимала, что потом, в военных буднях, ей будет не до этого. То детское лето в деревне ей вспоминалось почему-то с особенной ясностью. Она так чётко представляла все подробности того времени, как будто всё происходило только вчера.
Фронт встретил девушку дымом и запахом гари. Она отыскала санчасть полка, в котором ей предстояло служить. Седовласый, с воспалёнными глазами хирург встретил её улыбкой.
— Товарищ... — он вгляделся в погоны, — младший сержант, — подсказал он.
— Товарищ капитан, младший сержант Васильева прибыла для прохождения службы! — начала рапортовать она.
Он махнул рукой:
— Вижу, вижу, что сержант.
Он протянул руку, взял документы, пробежал глазами:
— Отдохни, дочка, пока затишье. После будет не до отдыха.
— Да я не устала. Готова к выполнению боевых задач!
Он опять махнул рукой:
— Ну и хорошо, что не устала. Сходи тогда, доложись комбату, он у нас сейчас за командира полка.
И он показал, в каком направлении находится штаб.
Анна ещё пару раз спрашивала дорогу у бойцов. Один пожилой солдат посоветовал:
— Ты лучше по траншее иди к штабу-то, а то мало ли что. Как бы не приглянулась немецкому снайперу.
— Спасибо за совет, — кивнула Анна.
— Да что ты, дочка. Береги себя, — добродушно ответил солдат.
А приглянуться она могла кому угодно. Бойцы оглядывались на тоненькую, красивую девушку в новенькой форме, перетянутой широким ремнём. Она чувствовала за спиной их восхищённые взгляды и, проходя мимо группы солдат, услышала вдруг:
— Такую красоту, да в пекло, о-хо-хо...
— Тише ты, Семёнов, — одёрнул товарища другой боец. — Девушка же слышит.
— Да я ничего плохого не сказал, — оправдывался Семёнов.
«Пекло» она пропустила мимо ушей, но слова солдата заставили её зардеться.
Она низко пригнулась, входя в штабной блиндаж. «Кабинет» комполка был отгорожён брезентовым пологом. При её появлении в «прихожей» молоденький связист, сидевший за аппаратом, вскочил. «Дисциплинка», — отметила она про себя. Она жестом усадила его на место.
— Командир здесь? — спросила она.
Солдат снова хотел встать, она удержала его.
— Так точно, — связист завертел ручку аппарата. — Сокол-сокол, я весна, ответь!
На том конце ответили, он закричал:
— Товарищ майор, сокол на связи!
За брезентом раздался хриплый голос:
— Петрова! Петров, готовь разведгруппу и на левый фланг. Там «фрицы» что-то затевают! Что?! Сам пойдёшь!
И он добавил несколько слов, от которых связист покраснел из-за присутствия девушки.
Комбат грохнул телефонной трубкой:
— Они, вишь ты, устали, а мы тут не устали!
И он снова добавил к вышесказанному кое-что.
— Товарищ комбат, к вам младший сержант, — прервал тираду связист.
— Пусть заходит.
Анна, ещё не убедившись в своей догадке, откинув брезент, вошла:
— Товарищ майор, младший сержант Васильева прибыла по назначению... Олег!
Майор вытаращил глаза.
— Конопатая! — вырвалось у него.
Ещё с минуту длилось молчание. Майор вглядывался в улыбающееся лицо девушки. Наконец его оцепенение прошло:
— Анна? Малявка?!
— Олег, не может быть! — воскликнула она.
— Это действительно ты? — не верил своим глазам майор.
Объяснений не понадобилось. Они бросились друг к другу в объятия.
Они глядели в глаза друг другу и не могли наглядеться, говорили и не могли наговориться.
— Как же ты изменилась! — восхищался Олег. — Была девчонкой-сорванцом, а стала такой красивой!
— А ты постарел, — грустно заметила Анна. — И усталый какой-то.
— Война, сестрёнка, не красит, — усмехнулся он.
Он достал из кармана кисет с махоркой, оторвал клочок газеты, собираясь закурить, взглянул на неё:
— Позволишь?
— Конечно.
Она развязала вещмешок и достала несколько пачек папирос.
— Ты что же, куришь? — удивился Олег.
— Нет. В пайке выдавали, я не стала отказываться, подумала, что пригодится.
— Ещё как пригодится! — обрадовался он.
Он с удовольствием затянулся «гражданской» папироской.
— Сидоров! — крикнул он связисту. — Угощайся!
Он придвинул открытую пачку:
— А нам с сержантом чайку организуй.
Солдат расплылся в улыбке:
— Есть, товарищ майор! Сейчас устрою!
— Олег, я до сих пор не верю, что это ты, — говорила Анна.
— А я всё жду, что ты сейчас скажешь что-нибудь по-матросски, — смеялся он.
— Помнишь? — засмеялась и она.
— Ещё бы! Мама твоя чуть в обморок не упала.
Он иногда по зову связиста хватал телефонную трубку, сдержанно отдавал команды, поглядывая на свою гостью и удивляя того, кто был на другом конце провода, своей «деликатностью».
— Слушай, Олег, — спросила Анна, — а помнишь, как мы с тобой рыбу ловили?
— Ещё бы не помнить! Ты же чуть не утонула тогда.
— Зато какую щуку мы поймали!
— Да, были времена, — вздохнул майор. — Кто бы мог подумать, что встретимся вот так, на войне...
Начались бои, изнуряющие, кровопролитные. Медсанчасть была переполнена ранеными. Одних отправляли по госпиталям, других хоронили. Фронт перемещался постоянно, работы прибавлялось. Приходилось сворачивать и на новом месте снова устанавливать лазарет. Медики и санитары сбивались с ног, валились от бессонницы. И только младший сержант Васильева как будто не знала усталости.
— Аня, ты когда последний раз спала? — спросил полковой врач, глядя на девушку, которая уже третьи сутки не покидала операционную.
— Высплюсь после войны, товарищ майор, — улыбнулась она, продолжая перевязывать раненого.
— Так все наши медсёстры в сумасшедший дом попадут, — покачал головой врач.
Каждый час передышки она бежала в штабной блиндаж к своему Олегу. Нежданно и не своевременно с ней случилось то, чего ждёт каждая девушка, да и вообще каждый человек. Она полюбила своего Олега так горячо и так преданно, как случиться может только на войне, где люди ходят по краю, и где счастье может оборваться в один миг.
А ему теперь казалось, что он и не переставал любить её с детства, с той самой минуты, как увидел.
— Аня, а помнишь, как мы в библиотеке сидели? — шептал он, обнимая её в тесном блиндаже.
— Помню. Ты косички мне дёргал, вредный мальчишка, — тихо смеялась она.
— Это я так любовь свою выражал. Просто не знал тогда, как по-другому.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю, — он целовал её руки, губы, лицо. — Только бы война поскорее кончилась...
Они не спали. Лежали рядом в блиндаже, он нежно целовал её горячие губы, стараясь не царапать щетиной, она отвечала на его поцелуи, шепча что-то, что доходило до его сознания не через слух, но через сердце. Короткие передышки в боях не давали им насладиться друг другом и от того становились ещё дороже.
— Олег, а что будет, когда война кончится? — спрашивала она, прижимаясь к нему.
— Поженимся, домик построим. Детишки у нас будут — все рыжие, как я, — мечтательно говорил он.
— А вдруг не рыжие?
— Тогда пусть будут красивые, как ты.
Тяжёлые, низкие тучи застилали небо, но фронтовики всегда на слух распознавали, что за самолёты скрываются за ними и в какую сторону направляются. Бывало, кто-нибудь скажет:
— Наши полетели «фрицам» задать! — если заслышит гул советских «Илюшек».
Или:
— К нам летят, чёрти, сейчас начнётся! — и тогда все знали: надо готовиться к бомбёжке.
И тогда начиналось! Грохот от разрывов бомб и треск зениток сливались в такой адской симфонии, что казалось — сейчас полопаются нервы и барабанные перепонки.
В лазарете паники не было, никто не покидал своего поста, никто не бежал в укрытие. Все работали как обычно, только врачам приходилось кричать в полную силу голоса, так как из-за грохота их не слышали ассистенты.
— Скальпель! — кричал хирург.
— Что?! — переспрашивала медсестра.
— Скальпель, говорю! Зажим!
— Есть зажим!
Но вот всё стихло. Очередная атака была отбита. Последний раненый был забинтован.
Младший сержант Васильева впервые почувствовала дрожь в ногах и странную тошноту. Необъяснимая тревога вытолкнула её наружу. Она побежала проведать любимого. «Вдруг он ранен, а меня рядом нет», — думала она...
На месте штабного блиндажа зияла огромная воронка. Девушка смотрела на неё и не могла поверить своим глазам. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон. Ну не мог же её Олег погибнуть! Даже странно, отчего это бойцы подходят и снимают каски и пилотки.
— Нет... нет, этого не может быть! — прошептала она, опускаясь на колени.
— Анечка, — тихо подошёл к ней связист. — Прямое попадание было. Никто не выжил...
— Он же обещал... мы же собирались... — бормотала она, не слыша собственного голоса.
Этого не может быть! Она стояла на краю воронки, не чувствуя своего тела. Тот самый пожилой солдат, который советовал остерегаться снайпера, подошёл к ней и обнял за плечи:
— Хорошая могила досталась комбату, глубокая. Ты, девушка, не стой как каменная, поплачь, не жги сердце.
— Он же... он же сказал, что мы поженимся... — всхлипывала Анна. — Детишки у нас будут...
— Будут, дочка, будут. Он же в тебе остался, — старик гладил её по голове, как дочь. — Не зря вас Господь свёл.
Анна выла, кусая пальцы, лёжа на вагонной полке. Поезд уносил её в тыл, в ночь. Она ехала рожать Олегова ребёнка.
— Девушка, вы чего? — участливо спросила пожилая женщина с соседней полки. — Может, чаю горячего?
— Не надо... спасибо... — сквозь слёзы проговорила Анна.
— Понимаю, дочка. Сама мужа на фронте потеряла. Только ты держись, раз под сердцем носишь. Ради него держись.
Прошло много лет. Её дочь четырежды стала матерью. Бабушка Анна четырежды стала бабушкой. Сегодня у неё был радостный день. Младшенький внучек должен был навестить её.
На кухне было наготовлено всего самого любимого Олегом. Бабушка сидела в ожидании с альбомом на коленях, разглядывая фотографии. У старших внуков были уже и свои дети, её правнуки. Ей приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, кого как зовут и дни их рождения.
— Бабушка, я приехал! — раздался знакомый голос.
Темненькие, беленькие, всякой масти детские личики смотрели с чёрно-белых и цветных фотографий. А рыжий был только один. Она всех их любила одинаково. По крайней мере, она убеждала себя в этом. Но вот и долгожданный звонок. Она почти как в молодости, с лёгкостью покинула кресло, метнулась к двери. На пороге стоял морской офицер — её Олег, в золотых погонах, в золотых веснушках, он улыбался бабушке точь-в-точь как тот, погибший, самый дорогой ей человек...
— Здравствуй, бабуля! — он обнял её крепко, по-морскому. — Соскучился!
— Олежка, родной мой... — она гладила его рыжие волосы, и на мгновение ей показалось, что вернулся тот, фронтовой. — Как же ты похож на своего дедушку...
— Мама всегда так говорит. А расскажешь мне про него? Как вы познакомились?
— Расскажу, внучек, расскажу. Это была самая большая любовь в моей жизни...
Автор: Елена Стриж ©