Закавказье — этот исторически перегруженный отрезок земли между Черным и Каспийским морями, между империями, нарративами и маршрутами — сегодня переживает ротацию статуса. Регион, долгое время служивший транзитным узлом, точкой логистического скрещивания и символом глобальной интеграции, утрачивает свои прежние роли и входит в фазу геополитической переориентации. В условиях нарастающей фрагментации мира и возврата к логике блоков, транспортные коридоры становятся не мостами, а линиями фронта.
Долгое время проект "Запад–Восток", пролегающий через Закавказье, был частью инфраструктурной мечты о "новом шелковом пути". Он объединял интересы сразу нескольких акторов. Запад рассматривал этот маршрут как часть "стратегии анаконды" — обход России в поставках энергоресурсов и отсечение постсоветского пространства от Москвы. Турция видела в нем контур будущего "тюркского пояса" — от Анкары до Урумчи, с доминирующей ролью турецкой экономики и культуры. Китай включал кавказский сегмент в инициативу "Один пояс — один путь" как сухопутную артерию в Европу в обход нестабильного Ирана и стратегически враждебной России. Казалось, этот маршрут обеспечен консенсусом.
К середине 2020-х прежняя глобальная структура консенсуса начала заметно распадаться. Китай, сместивший фокус с инициативы "Один пояс — один путь", усилил внимание на Юго-Восточную Азию и Южно-Китайское море, вкладывая значительные ресурсы в проекты с более быстрым и осязаемым эффектом, отражая стратегию «ближайшего приоритета».
Европейский Союз, концентрируя усилия и финансовые потоки, переориентировался на поддержку Украины, что стало главным политическим приоритетом Брюсселя и вызвало перераспределение политического капитала в пользу Восточного фронта.
Турция же столкнулась с последствиями экономической нестабильности, инфляцией и внутренними политическими вызовами, что значительно ограничило её возможности закрепить региональные амбиции институционально, особенно в Закавказье и на Ближнем Востоке.
В результате исчезает прежний наднациональный "Запад–Восток", который поддерживал и модерировал транзитные коридоры и инфраструктурные проекты в кавказском регионе. В кавказском контексте это означает существенное ослабление роли транспортного маршрута Баку–Тбилиси–Карс: то, что раньше было жизненно важным коридором, сейчас превращается в "карту без рельефа", инфраструктурную иллюзию, не способную обеспечить прежнюю стратегическую значимость. Но об этом чуть позже.
Итак, на этом фоне обостряется внимание к другому вектору — "Север–Юг". Этот маршрут, в отличие от западно-восточного, не стремится соединить "цивилизации", а создаёт новое евразийское ядро. Он связывает Россию с Ираном, Индией и далее с Африкой, обходя не только нестабильные регионы, но и зону стратегического давления англо-американской морской инфраструктуры. Сухопутные дороги, железные магистрали, туннели, глубоководные порты — всё это не только часть логистики, но и архитектура политического доверия и долгосрочной суверенности. Через иранский порт Чабахар Индия стремится сократить зависимость от Пакистана и Китая; Иран, живущий под санкциями, получает выход к северным рынкам. Россия, в свою очередь, создаёт альтернативу морским маршрутам, контролируемым Западом, особенно в условиях атак на судоходство в Красном море и нестабильности Суэцкого канала.
Этот проект, в отличие от "Запад–Восток", не требует восторженной риторики. Он развивается из необходимости. А значит — устойчиво. И в этом новом рисунке мира Закавказье оказывается не в центре, а на периферии. Местные элиты — Армении, Азербайджана, частично Грузии — оказываются в ситуации, когда надо выбирать между ситуативной лояльностью и стратегическим одиночеством.
Поведение этих элит можно отчасти объяснить синдромом "периферийного прагматизма": когда отсутствуют реальные гарантии безопасности, акторы начинают играть в политику краткосрочных выгод. Шантаж, эмоциональные заявления, требования "подарков" — это язык отчаяния и слабого положения, а не силы. Армения при Пашиняне сделала выбор в пользу Запада, сознательно разрушая альянс с Россией. Вспомните только недавние учения Армении с американскими военными.
Этот выбор отчасти эмоционален, отчасти символичен. Однако он обостряет структурную уязвимость страны. Ведь членство в ОДКБ не аннулировано, договор 1997 года о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи с Россией продолжает действовать, а военная база в Гюмри, система ПВО и граница с Турцией всё ещё охраняются российскими силами. Но при этом в 2022 году Россия не направила даже наблюдательную миссию в ответ на запрос Еревана — этим занялся Европейский союз. Создан прецедент: обязательства взяты, но не исполнены.
В Азербайджане — противоположный процесс. Баку укрепляет союз с Анкарой, добивается военных успехов, но одновременно рискует стратегически. Азербайджан вступает в конфронтацию не только с Россией, но и с Ираном — страной, в которой проживают от 15 до 20 миллионов этнических азербайджанцев. При этом Иран остаётся региональной державой с развитой промышленностью и устойчивыми институтами. Недальновидность Баку в этом направлении может стать его уязвимостью в случае усиления давления с севера и юга.
Всё это происходит на фоне исторических травм. В армяно-турецких отношениях ключевым остаётся вопрос геноцида 1915 года. Уничтожение до полутора миллионов армян Османской империей, массовые депортации, целенаправленные этнические чистки — всё это зафиксировано как в научных источниках, так и в международных актах. Рафаэль Лемкин, автор самого понятия "геноцид", выводил его, среди прочего, из армянского опыта. Нацисты ссылались на безнаказанность османских преступлений при планировании Холокоста. Это не историческая случайность, а правовая и моральная линия. И сегодня признание геноцида нужно расценивать не только акт справедливости, но и как попытку предотвратить настоящее, как в случае с Сектором Газа, так и обезопасить будущее.
Евросоюз в этом ландшафте действует как актор тактический. Он предлагает Армении и Грузии гуманитарную и политическую поддержку, но не защиту. План на 2,6 млрд евро помощи Армении до 2027 года — это, по сути, долгосрочные программы развития. Для сравнения: Украине только в 2024 году выделено 50 млрд евро. Первая "нелетальная" помощь Армении от ЕС в размере 10 млн евро ушла на полевой госпиталь. Из этого можно заключить, что цели ЕС в регионе:
- Геополитические - ослабление российских позиций в регионе
- Символические - демонстрация альтернативы российскому влиянию для армянского населения
3. Санкционные - предотвращение обхода европейских санкций через армянскую территорию
ЕС не предлагает Армении членства, не может защитить её территорию, и не является геополитическим гарантом, не имея достаточных ресурсов для долгосрочного присутствия в регионе. Его влияние — символическое, уравновешивающее вакуум, образовавшийся после ослабления России. Это влияние — мягкая сила, которая позволяет западным ценностям укорениться в благодатной почве народа, который себя чувствует "отвергнутым Россией".
Как было сказано ранее, Грузия выступает важным стратегическим узлом на маршруте "Баку–Тбилиси–Карс", который изначально обещал ей экономический рост и повышение регионального влияния. Однако современные исследования показывают, что снижение глобального интереса к этому транспортному коридору обусловлено как изменением логистических приоритетов, так и общим экономическим и геополитическим контекстом.
Внутренне же Грузия переживает глубокую политическую турбулентность — рост поляризации между прозападными элитами и оппозицией с евразийской ориентацией, усиливающуюся социальную нестабильность и падение доверия к институтам власти. Эти факторы существенно ограничивают возможности Тбилиси эффективно использовать экономические преимущества и сохранять устойчивую стратегию развития.
Таким образом, Грузия оказывается в подвешенном состоянии: сохраняя декларативный прозападный курс, она одновременно теряет влияние через снижение транзитного потенциала и внутренние разногласия. Это превращает страну в сложный геополитический и внутренний узел, от стабильности и развития которого зависит не только региональная динамика, но и шире — баланс сил на южном Кавказе.
Как не раз показывало время, страны без союзов, без чёткой стратегии и без коллективной памяти оказываются первыми в списке геополитических поражений. Закавказье, утратив своё значение крупного транспортного перекрёстка, превращается в периферию — пространство, в котором пересекаются интересы более могущественных игроков, но где у самих локальных акторов всё меньше рычагов влияния.
Однако именно в этой периферии, в этих узлах "забытых" маршрутов и разрываемых противоречиями обществ, будет решаться главный вопрос XXI века: каким образом формируются и трансформируются зоны влияния — через прямую силу, через коллективную историческую память или через контроль над логистикой и экономическими потоками.
Каждый из этих факторов станет ключевым в борьбе за геополитическую субъектность. Перефразируя древнюю мудрость, периферия может оказаться не местом слабости, а пространством возможностей — если сможет возродить стратегическое видение, сформировать новые альянсы и сохранить свою историческую память как ресурс политической идентичности и устойчивости.
В первую очередь это касается Армении. Будет ли она к этому готова? Сможет ли она стать активным субъектом мировой политики, в особенности после турбулентных изменений последних лет, а не просто объектом влияния — пока остаётся открытым вопросом. В этом смысле слова французского мыслителя Алексиса де Токвиля звучат как предостережение, актуальное и для нашего времени:
«История учит, что народы без памяти и без объединённости обречены на падение».
Пока ясно лишь одно — в ближайшие десятилетия от того, как сложатся отношения между локальными элитами, внешними игроками и глобальными трендами, зависит не только судьба Закавказья, но и более широкая конфигурация сил на Евразийском пространстве. Ведь контроль над евразийскими транзитными путями ускорит крушение однополярного мира, погребая под собой обломки "конца истории".