Кухня у нас небольшая — две оконные створки, большой дубовый стол и стопка свёрнутых газет на подоконнике. За этим столом и Коля, и Женя делали уроки ещё в девяностых, а я — варила картошку, чтобы все почувствовали: сегодня просто хороший день.
Теперь мы собираемся здесь куда реже, лишь по большим праздникам или, вот как сегодня, назревает семейный ремонт. Мамин день рождения был вчера — подарили ей телевизор, и никто не успел обсудить, за чей счёт вдруг покрасят стены.
Мы уселись по привычке: Коля с газетой, будто и не причастен к «перекраске общего быта», Женя — сверкая маникюром и мобильником, я вроде лишняя, как будто пришла не на свой праздник.
Мама замешкалась возле чайника, медленно достала термос из шкафчика, шумно вдохнула и вдруг сказала тихо и как-то опустошённо:
— На новый ремонт скинулись все, кроме тебя, Ирина…
В голосе — ни укор, ни жалоба, а скорее смертельно уставшее признание, как будто просто говорит вслух о погоде — пасмурно, дождь будет. Короткая фраза пронзила кухню, как иголка: я резко отложила кружку, а Коля даже перестал шуршать газетой.
Неловкая пауза, время остановилось. Я смотрю на свои руки — ладони чистые, но почему-то ощущаю: будто бы запятнала себя чем-то непоправимым перед всеми. Стало неуютно, оказалось, будто стул подо мной стал на полсантиметра ниже…
Кто-то нервно стучал пальцем по подоконнику, Женя, не отрывая взгляда от телефона, вдруг улыбнулась:
— Мам, ну что ты… Ира наверняка потом принесёт, просто… — договорить не успела.
Я поймала её взгляд — тёплый, но в нём настороженность, понимала: разговор этот — не только между мной и мамой, он повис в воздухе для всех, мне стало ещё хуже.
Я глубоко вдохнула, и… ничего не ответила, только кивнула потому что в такие моменты всё уже сказано какими-то другими поступками — чёртов ремонт, деньги, забота… кого волнует, что за этими молчаниями скрыт настоящий шквал, который разыгрывается у каждого внутри?
Мама молча убирала пустые чашки, а я не решалась ни встать, ни остаться, руки потерялись на коленях.
Всю дорогу домой я шла под моросящим дождём — зонт забыла, как будто нарочно. Мелкие капли стучали по лицу, по волосам, в груди стало тесно, почему-то хотелось плакать, но — я взрослая, мне нельзя... да и кому от этого станет легче? Только самой себе, да и то — ненадолго.
Вечером пересматривала старый фотоальбом, а там — я в белой рубашке, мама молодая, улыбается на весь объектив, держит меня за плечо. Всё кажется простым, тогда не думали ни о ремонтах, ни о деньгах, мир был устроен иначе: если болит у кого-то — рядом все, если праздник — тоже все.
Я думала: как объяснить семье, что сейчас — для меня всё иначе? Что, если на лекарства в аптеке две сотни лишних нет… Неужели они правда не видят, что зарплаты моя разве что хватает на оплату коммунальных платежей, да — пару пакетов молока? Сердце сжимается, когда перечисляют, кто сколько положил: Коля двадцать тысяч, Женя — ещё больше, Олег привёз ведро краски... а я — только своё время, только заботу.
Но и это, оказывается, — мало.
Вечером звонок Женя.
— Ир, ну ты чего молчишь? Обиделась, что ли? Никто ж не хотел кажется…
Я невольно усмехнулась — так всегда бывает в семье: никто не хотел, но попадает почему-то всегда в самое слабое место.
— Я не обиделась… просто… я сейчас не могу позволить себе такие траты.
— Ну ты ж… взрослая женщина! Берёшь на себя — и находишь, если очень надо. Мы же все как-то выкручиваемся… — в её голосе легкая досада, а мне — совсем не легче.
Помолчали.
— Ты правда думаешь, что я не хочу помочь? — спросила я, не сдержав дрожь в голосе.
— Ир, знаешь… просто у нас всегда ощущение, что ты особняком. Ты и в гости не часто приходишь, и помалкиваешь обычно, а тут вот мама расстроилась.
Дальше слова с глухим эхом: «Ты всегда держишься в сторонке…» Эта фраза давно болит, но я не хочу больше быть виноватой за то, что не могу так, как они.
Ночью я бродила между двумя комнатами, смотрела в окно, слышала стук дождя. Казалось, даже стены мои — в пятнах времени, и всё — не красишь, не накрахмалишь, только потеряешь свой голос совсем.
И надоели мне и ремонт, и упрёки, и это чувство — будто по жизни, как по минному полю: не смей наступить не туда.
Завтра пойду к маме.
Скажу, как есть.
За окном стало светать, а у меня — на душе не легче.
Утро выдалось ясное, я выбрала своё обычное платье — серо-голубое. По пути к маминому дому купила булку свежего хлеба — как в детстве, когда всё счастье мерилось запахом выпечки.
У распахнутой двери меня встретил знакомый голос Жени — на кухне уже спорили за какие-то рулоны обоев, Коля курил на балконе и смотрел сквозь оконное стекло, словно ничего не происходит. Мама сидела у окна и что-то вязала на мелких спицах — привычное занятие для победы над тревогой.
— Привет, — сказала я тихо, устроившись напротив. Мама бросила короткий взгляд в мою сторону — усталый, но не колючий.
— О, Ира пришла... — отозвалась Женя. — Мы тут считаем расходы, ты только не обижайся, ладно, но...
Не дала ей договорить, сердце выпрыгивало из груди: наступил тот самый момент, когда нельзя уже больше молчать.
— Можно я скажу? — перебила их, чуть громче, чем хотела. Слова будто сами прорвались сквозь страх и вину. — Я понимаю, что вы ждёте от меня денег. Понимаю, что хочется разделить всё по-честному, но...для меня сейчас это невозможное дело, честно. Я сто раз считала — и не получается никак, я не жадная, просто… мне жить надо на что-то.
Нет, не слёзы — я сдержалась, просто голос дрожал, но я теперь уже не стыдилась своей дрожи.
— Вы вспоминаете, что я особняком… только почему вы не видите другое? — продолжала я, переводя дыхание: — Когда мама лежала в больнице, кто возле неё дежурил? Когда нужно было приготовить — я старалась. С продуктами помогала, когда Жене некогда было по магазинам, праздники устраивала, когда всё разъезжались… я ведь не отказывалась никогда заботиться, просто сейчас у меня... — запнулась, посмотрела на Колю — он с удивлением отставил сигарету, — ...другого способа помочь нет.
За столом повисла глухая тишина, даже чайник не свистел.
— Что ты, мы ж всё понимаем… — неловко начал Коля, но тут же замялся.
Женя отложила бумажку со списком покупок, встала и подошла ко мне:
— Прости, что сразу не подумали… тебе правда трудно?
— Трудно, — призналась я впервые.
Мама осторожно накрыла мою руку своей:
— Доченька… я, наверное, была несправедлива, иногда мне кажется, что единство — это когда все приносят что-то в корзинку... но я ведь знаю, кто больше всех сидел со мной, когда болела, кто варил суп, кто звонил просто так.
Я слушала маму — впервые за долгое время внутри появилось пространство для теплоты. Такое неожиданное, тихое. Я позволила себе улыбнуться — самой себе, им, жизни.
К вечернему чаю на столе уже стоял яблочный пирог — мама как будто почуяла перемену в воздухе: улыбалась спокойно, без того вчерашнего надлома. Женя включила чайник, ловко резала лимон, а Коля по-хозяйски возился с радиоприёмником: настроение было почти как в старые добрые субботы, когда после генеральной уборки все собирались и делились простыми радостями.
— Давайте, — сказала вдруг Женя, — пересчитаем всё заново, кто сколько может — тот столько и даст, а остальное доберём делом. Ирочка, ты ведь всегда управлялась с продуктами и закупками лучше всех, давай на тебе будет вся эта организационная часть и забота о маме?
Я смотрела на сестру, а внутри — смешалось всё: облегчение, благодарность, немножко робкой боли, что долго не понимали, но ещё больше — тепла, что наконец услышали, на душе сразу стало светло.
— Конечно, — кивнула я, — это я умею, список закупок напишу, всё посчитаю и сварю борщ!
Мама вдруг прижала меня к себе, покачала, как в далёком детстве, шепнула очень тихо:
— Главное, ты рядом, всё остальное — приложится.
Коля с Женей переглянулись, заулыбались.
— А я, — говорит Коля, — могу покрасить, если Женя обои поклеит…
— Договорились! — смеётся Женя, убирая волосы за ухо. — Ир, только не вздумай теперь уезжать: кто же будет координировать весь этот кипиш?
Смеялись долго, даже слёзы проступили — уже не от обиды, а от того легкого счастья, что бывает лишь в простом, честном разговоре.
Уже поздно вечером я вышла на улицу — небо было прозрачным, звёздное, над крышей тянулся дымок, как раньше. В голове не осталось тяжелых мыслей — только благодарность за то, что рискнула сказать, за то, что услышали, за то, что в доме, где стены требуют новой краски, всё же можно отыскать старое доброе единство — пусть не сразу, пусть окольными путями, зато — по-настоящему.
Я знала: впереди не только ремонт, но и время, когда каждый снова будет нужен, когда поддержка — это не только деньги, и даже не руки, а прежде всего — сердце.