1. А у неё нет целлюлита!
— У неё нет целлюлита, — сказал Дима, уставившись в экран телефона.
Я жевала бутерброд и пила кофе. У нас было утро выходного — уютное, домашнее. Пока не стало холодным.
— Смотри, вот «до и после». Вот была рыхлая, а теперь — просто бомба! Пресс, ноги, ягодицы. Такая девочка, молодец.
Он поднёс экран к моему лицу. На фото — обычная девушка в белье. До — мягкая, после — сухая, как вяленая вобла.
— Видишь, что делает дисциплина? Вот если каждый день работать над собой…
— Она и раньше была нормальной, — я отодвинула телефон.
— Да ты что? Целлюлит, живот, никакой формы. Сейчас — другое дело.
В груди стало тесно.
Я сидела на кухне, в пижаме, босиком, с уставшими глазами и чашкой кофе. А рядом — мой муж. Муж, с которым я семь лет. И вдруг я чувствую себя… на конкурсе.
— А у меня есть целлюлит? — спросила я.
Он замер, как будто я предложила ему признаться в измене.
— Ну… чуть-чуть. На бёдрах. Не критично. Всё можно убрать.
— А если не хочу?
Он смотрел так, будто я сказала, что больше не чищу зубы.
— Но почему ты не хочешь быть красивее?
— А я уже красивая.
— Но можешь быть ещё красивее.
И вот тут я поняла: я больше не женщина, которую он любит. Я — проект с потенциалом.
2. Любовь как проект
Когда-то он смотрел на меня так, будто я выиграла Олимпиаду по идеальности.
— У тебя всё на месте, — говорил, обводя взглядом мою фигуру. — Я вообще думал, такие, как ты, только в журналах бывают.
Мы познакомились в спортзале. Я пыхтела с гантелями, а он стоял рядом, как самодовольный Аполлон, и поправлял технику.
— Спину ровнее. Отлично.
— Это ты про осанку или про меня?
Он рассмеялся.
— Всё при тебе.
Жили вместе через две недели. Через год я уже знала, сколько протеина в его утреннем коктейле и какая у него чувствительность к глютену.
Потом началась взрослая жизнь. Ремонт у его родителей. Диабет у его мамы. Перелом у моей. Поликлиники, гипсы, кастрюли, отчёты.
Зал ушёл на второй план. Вместо тренажёров — сумки с продуктами. Вместо интервальных тренировок — ночные походы в аптеку.
Однажды я проснулась в три ночи от того, что держала в руке утюг. Заснула стоя.
Я больше не влезала в старые легинсы. Зато знала расписание трёх больниц и умела на глаз различать пять оттенков тёмной мочи.
— Ты изменилась, — сказал он, сжимая ложку.
— Мне тридцать три. Это нормально.
— А форму можно вернуть?
— Это моя форма. Просто теперь она мягче.
Он улыбнулся, но в глазах — осуждение. Он не мог привыкнуть, что я теперь не как раньше.
Он смотрел на меня, как мастер на плитку с едва заметным сколом.
3. Портрет жены. Ракурс третий
На следующее утро он появился на кухне, сияя.
— Я составил тебе программу!
На столе лежали аккуратные листы. Разделы: «Питание», «Тренировки», «Добавки», «Мотивация». Внизу — приписка от руки: «Через три месяца — ты в топе!»
— А если я не хочу быть в топе?
Он замер.
— Все хотят выглядеть лучше.
— А если я просто хочу жить?
— Лена, ну не преувеличивай. Час в день, дисциплина — и всё снова будет на уровне!
— А если я не хочу? Ни часа. Ни диеты. Ни “уровня”.
Он закатил глаза:
— Тебя как будто подменили. Раньше ты старалась. Ты же всегда была не как все.
— Так вот теперь — как все. Обычная. Живая. Уставшая.
Вечером он достал камеру. Профессиональную, с кольцевым светом.
— Фотосессия! Надо зафиксировать «точку А».
— Как в лаборатории?
— Просто чтобы видеть прогресс.
Он щёлкал затвором.
— Подбородок вверх. Живот подтяни. Бёдра назад. Отлично. А теперь — немного наклонись. Да, так видно…
— Целлюлит, — подсказала я.
Он немного смутился, но продолжил.
— Это просто неудачный свет. На фото всегда видно больше. Вот, смотри.
На экране — я. Чужая. Уловка освещения, позы и резкости. Вижу только недостатки. Ничего живого.
— А где я красивая?
Он щёлкнул пальцем по одному из снимков.
— Вот здесь. Хороший ракурс. Свет удачный.
— А ты меня с какого ракурса любишь?
Он растерялся.
— Со всех. Просто… с некоторых — больше.
Я ушла в ванную. Посмотрела на себя в зеркало.
В отражении — женщина, которую любят под углом сорок пять, при приглушённом свете и втянутом животе.
Я больше так не хотела.
4. Измерь это
— Купил весы, — сказал он утром. — Надо отслеживать динамику.
Я встала. 63.4 кг. Он записал.
— К лету минус пять. Реально.
Я молча достала рулетку.
— Что ты делаешь?
— Замеряю. Талия — восемьдесят два. Бицепс — тридцать шесть. Объём головы — пятьдесят восемь. Мозгов — ноль.
— Лена!
— Хочу, чтобы ты знал, как это — быть «под контролем».
— Я тебя измеряю из любви!
— А я — из выученной злости. Не волнуйся, пройдёт.
Он нахмурился.
— Лена, я просто хочу, чтобы ты снова была лучшей версией себя.
— А я хочу, чтобы ты полюбил ту, которая сейчас. Не будущую. Не улучшенную. А вот эту — которая сейчас стоит и держит в руке рулетку.
Он молчал.
Я поняла, что сказала это не ему. Себе.
5. Пирожное свободы
В субботу я ушла. Без скандала, без цели.
Кафе в центре, сироп в капучино, эклер с кремом. Никого рядом. Никаких взглядов, весов, углов обзора.
Я ела. Медленно. Не как бунт. Не как отчаяние. Как человек, который снова владеет собой.
В туалете посмотрела в зеркало. Женщина. Уставшая. Живая. Не богиня. Не глыба. Просто — я.
— Привет, — сказала отражению.
Оно улыбнулось в ответ.
6. Ракурс окончательный
Через месяц я съехала. Он не кричал. Он не просил.
— Ты же говорила, что любишь меня…
— Я любила. Пока поняла, что ты любишь версию меня. А не меня.
Теперь я живу в съёмной квартире. Вешу 65. Работаю, смеюсь, иногда ем пиццу и, да, хожу позировать на художественные курсы.
Художники любят тени, неровности, кожу, которая движется. Им не нужны идеальные ракурсы. Им нужно присутствие.
Недавно Дима прислал сообщение:
«Ты выглядишь потрясающе. Я был неправ. Прости».
Я не ответила. Потому что я больше не нуждаюсь в одобрении.
Я смотрю на себя в зеркало — с любого ракурса. И впервые не отвожу глаз.
И знаете что?
Целлюлит у меня есть. Но только если сильно прижать бедро к стеклу.
А стекло — это и был он.
Теперь у меня воздух.