Знаете, бывает такое странное ощущение — как будто человек, которого ты знаешь сто лет, вдруг выходит из телевизора и говорит: «Ну привет, это я. Да, тот самый». Вот так со мной было с Рожковым. Сначала он был просто фоном — мелькал в «Мухтаре», делал вид, что спасает мир с тату-машинкой в руках или носил халат врача с видом, будто сам его шил. А потом — бац. И он уже Антошин. Лучший друг Глухарева. И ты вдруг понимаешь: этот парень не просто выжил — он вытащил сам себя из творческого небытия. С мясом, с потом, с ознобом от безработицы. С рекламой для мужчин с проблемами ниже пояса. Не шучу.
Ему тогда было за тридцать. Театр — нищета. Кино — эпизоды. Денис Рожков медленно умирал как актёр. А потом случился «Глухарь». И вся страна стала звать его по имени, которого он сам не выбирал.
Но началось всё, конечно, раньше.
Он рос в обычной московской семье. Мать — учительница, отец исчез рано, так что мужская модель у Дениса была дедушка. Говорят, дед держал характер — не слащавый, не мягкотелый. Такой и вырос внук. Артистичный — да, но с жёсткой примесью реальности. Он ещё пацаном зависал в Тушино, в театре-студии, и там его заметила женщина по фамилии Ганыш. Сильная фамилия, кстати. В театре он познакомился с Павлом Майковым — тем самым, из «Бригады». И да, потом они действительно играли на одной сцене, но до этого было много попыток «войти в дверь», которая всё время захлопывалась.
ГИТИС его не взял. Ну, знаете — не ваш типаж, вы нам не подходите. Классика. Но на курс Табакова он всё же попал. И не в массовку, а в мастерскую. Это уже было серьёзно.
Окончил Школу-студию МХАТ — и что? И пошёл в реализм. Играл Ленского. Алёшу Карамазова. В театре — за идею. В кино — за копейки. Один эпизод, второй, третий. «Безмолвный свидетель», «Мухтар», «Next» — список, в котором и сам бы заблудился. А зритель и вовсе не замечал. Он был — но как будто сквозь стекло. И вот в этот момент он понял, что надо просто… выжить.
Выжить — значит зарабатывать. А где ты заработаешь, когда твоя профессия не котируется даже на уровне официанта? Вот и приходилось соглашаться. Например, на рекламу. Ту самую, про мужскую силу. Лицо его в кадре не светилось — снимали со спины. Но за это заплатили 300 баксов. А в театре таких денег за месяц не видели.
И всё равно — десять лет простоя. Десять. Почти вся нормальная карьера укладывается в такие сроки, а он в это время занимался... всем подряд. Был монтажёром, корреспондентом, отбирал народ для реалити-шоу. Сидел на съёмках «Голода-2». Думал — может, к чёрту эту актёрскую историю? И заняться делом? Монтаж — тёплое, понятное ремесло. Без истерик, кастингов, унижений.
Но, видимо, внутри что-то всё-таки горело. Даже когда казалось, что всё уже перегорело.
И тут ему звонят. Говорят — кастинг, сериал, роль друга главного героя. Ну, не главный, но почти. Он идёт. Без пафоса. Без надежд. Просто чтобы попробовать. А потом узнаёт: взяли. С этого момента жизнь делится на «до» и «после».
Сергей Антошин. Так его начали звать на улице. И Рожков, сам не свой, вдруг понимает — всё, приехали. Теперь он в кадре почти каждый день. 22 съёмочных смены в месяц. Москва—Питер, Питер—Москва. Он не высыпается. Он не живёт. Он существует в режиме сериального воина. Но при этом — дышит. Потому что вот оно — настоящее.
«Глухарь» стал его школой. Роль была не проходной. Там надо было держать характер, не скатиться в штамп, не сгореть. Он честно отыграл два года и не превратился в «звезду», хотя внутри что-то начинало зудеть. Сам признавался: «Иногда уже проскакивает…» Ну да, у кого бы не проскакивало, когда из нищего аниматора ты превращаешься в лицо сериала?
С Авериным они сработались на раз. С Болтнёвой — не сразу. Там было напряжение, может, характеры разные. Но на экране этого не видно. Это и есть актёрская профессия — прятать шторм под гладью.
А теперь — немного о боли. О той, что не из-за денег, не из-за безработицы. А из-за любви. Был у него роман. Девушка — Елена Попова. Рыжая, красивая, с мозгами. Философствующая. Та, что может в лицо сказать: «Мы все умираем в одиночку». Слушайте, ну как тут не поехать крышей?
Он влюбился по-серьёзке, на втором курсе. Ждал момента. Она — нет. Просто пригласила в гости. И всё — пошло, поехало. Два года — как американские горки. Ссоры, ревность, примирения. А потом — расставание. Не потому что измена или предательство. А потому что они были из разных планет.
Он — человек импульса, страсти. Она — ум. Рассудок. Больная на философию. Её «каждый человек одинок» не давало ему покоя. Он метался, спорил, кричал, а она глядела и говорила: «Ну вот видишь».
Потом она уехала в Штаты. Вышла замуж за инженера. А он остался. С пустотой внутри и чувством, что упустил кого-то важного. Но, как говорил сам Рожков, «наверное, она права — каждый всё-таки одинок». Грустно. Но по-взрослому.
Там, где мог начаться надлом, вдруг началась другая история. Спокойная, почти случайная. Он встретил Ирину.
Она была гримёром. 18 лет, стажёр. Пришла в Театр на Перовской. Он валялся на диване в курилке. Увидел её — и будто током ударило. Не пафос, нет. Просто искра. И всё. С тех пор он стал жить в её гримёрке. Возить домой. Помогать с париками. Драться с ухажёрами. Влюбился.
Разные по характеру — он пульс, она стабилизатор. Электрические заряды. Он говорит: «Мой человек. Просто мой». И этим всё сказано.
Они поженились. Родился сын. Жили бедно, но не жаловались. Он — Дед Мороз на ёлках. Она — Снегурочка. Вели праздники, вели детей за руку, шутили, ели гречку. Она не пилила. Не укоряла. Поддерживала. Молча, терпеливо. Даже когда он возвращался под утро, после запоев. Просто верила.
«Если б у нас всё было шоколадно, может, давно бы разбежались. А так — держались. И это сблизило», — говорит он. И это правда.
После «Глухаря» была волна. Сильная, быстрая, тёплая. Его начали звать везде, где надо было играть «мужика в форме». Прямолинейного, честного, усталого. Такие роли он делал не штампом — он проживал их. В «Чужом районе», в «Условном менте», в «Отделе». Он не ломал себя, не выёживался, не пытался казаться лучше. Он играл так, будто просто включили камеру и сняли его жизнь.
Но у этой волны был побочный эффект. Роль прилипала к тебе, как клей. Люди не видели актёра — видели «того самого из „Глухаря“». И Денису снова пришлось делать то, что он умел с детства: выживать. Уже не за еду — за самоуважение.
Он не закрылся, не стал ныть. Он просто пошёл и… взял в руки трубу. Настоящую, медную, джазовую. В 37 лет. Когда у многих уже потихоньку начинается кризис «всё ли я сделал в жизни», он начал учиться дуть в инструмент, как пацан. Без амбиций, просто потому что захотел. Просто потому что музыка — это тоже путь. Только тише, глубже. Без камеры.
«Не ради денег. Не ради славы. Просто я люблю джаз», — говорит он. А потом берёт инструмент и играет. Где-нибудь для друзей. Или перед поклонниками. Без гонорара. Потому что может.
Сегодня ему 49. За плечами десятки ролей. И одна — главная. Роль человека, который не сломался. Который не стал циником. Не запил. Не уехал в деревню заводить кур и блог.
Рожков остался. В профессии, в браке, в себе. И это редкость.
Да, у него были рекламы про импотенцию. Были кастинги, после которых хотелось рыдать. Были ссоры, запои, убогие корпоративы. Он не скрывает этого. Он вообще мало что скрывает — не тот типаж. Это не актёр из глянца, не «вечный герой» с вылизанными интервью. Это человек, который пахал, ошибался, любил, играл, боялся, смеялся. Всё как у нас. Только под светом софитов.
И в этом его сила.
Он не стал заложником одной роли, не исчез в тени. Он остался собой. Со своей Ириной. Со своей трубой. Со своей болью и иронией.
Иногда именно такие герои и остаются с нами надолго.