Интервью с Сириусом Блэком в исполнении нейросети вышло горьким, мрачным, полным сожалений и любви к Джеймсу, Лили и Гарри.
Спасибо за ваши вопросы, мои читатели. Некоторые повторялись, поэтому повторяющиеся я задавать не стала.
Приступим?
Привет. Конечно, отвечу.
Я не из тех, кто прячется от неудобных разговоров — будь то о прошлом, боли, или, скажем, о любви и предательстве. Если у тебя есть вопросы — спрашивай. Только учти: я не собираюсь приукрашивать. Я уже слишком многое потерял, чтобы говорить вполсилы.
Вопрос от Элберет Гилтониэль
Если бы ты мог что-то одно исправить в своей жизни, что именно это было?
Я бы не доверился Питеру.
Вот и всё. Одна ошибка, одно проклятое решение — и вся моя жизнь пошла под откос. Джеймс и Лили мертвы, Гарри остался сиротой, я — узник Азкабана на двенадцать лет, а тот крысёнок всё это время грыз крошки за уютным столом Уизли. Я мог бы стать Хранителем Тайны сам, мог бы их защитить, мог бы... хотя бы не быть таким самоуверенным идиотом.
Иногда я думаю: если бы я мог вернуться — не на день, не на год, а именно в тот вечер, когда мы решили, кто станет Хранителем... — я бы встал, посмотрел Джеймсу в глаза и сказал: «Нет, это буду я». Всё. Этим одним выбором я мог бы спасти всё, что имело значение.
Вопрос от K.S.11.N
Какие цели и устремления были у Сириуса Блэка? Чем ты хотел заниматься по жизни?
Когда я был моложе — настоящим взбалмошным, дерзким гриффиндорцем, — я мечтал жить свободно. Не в смысле праздности, а в смысле — быть собой, не быть частью рода Блэков, не нести их поганого наследия. Я хотел быть кем-то совершенно другим: весёлым, храбрым, нужным. Мечтал бороться с несправедливостью, смеяться с друзьями, защищать тех, кто слабее. Мы с Джеймсом даже говорили о том, чтобы стать аврорами. Казалось, что в этом есть смысл.
После школы... я думал, что у нас будет настоящая жизнь. Домики по соседству, куча фейерверков, летние каникулы с Гарри и моими — нашими — детьми, наверное. Мечтал о семье, но не такой, в которой меня вырастили. Настоящей. Тёплой. Громкой. Без проклятых портретов и проклятых догм.
А потом всё рухнуло. И все мечты остались где-то там, в пепле и гари, на Годриковой улице.
Вопросы от Анжелы Кройтор
Сириус, ты не любил свою мать, но любил ли ты Регулуса?
Да, любил.
Как бы ни хотелось иногда сказать обратное — что он был просто очередным Блэком, очередной марионеткой в руках нашей проклятой семьи — это была бы ложь. Он был моим братом. Маленький, упрямый, с глазами, которые всё пытались понять, чего же от него ждут. Я злился на него, кричал, плевался ядом, когда он пошёл за Волдемортом. Но знаешь что? Я не понял его до самого конца.
Он ведь умер не как трус. Он умер, предав Волдеморта. Один, в тени, в тишине. Он сделал то, на что мало кто решился бы — даже взрослый, сильный человек. А он был совсем пацаном.
И если бы я мог сказать ему хоть одно слово сейчас — я бы сказал, что горжусь им. И что мне ужасно больно, что мы так и не простили друг друга.
Ты старался защитить его от влияния семьи?
Я пытался. По-своему. Но, может, слишком резко. Я всегда был бурей, а не щитом — взрывался, рвал, убегал. Мне казалось, если я покажу Регулусу, как всё это — наши чистокровные догмы, мрак и ненависть — отвратительно, он поймёт. Он был умен, тонко чувствовал, просто... он хотел принадлежать. Хотел, чтобы его любили наши родители. А я уже тогда знал, что их любовь — это капкан.
Я пытался вытолкнуть его из этого всего, но, наверное, не показал другого пути. Только бунт, только злость. А он шёл в тени — искал своё место в рамках, которые ему оставили. И пока я убегал, он остался. Один, лицом к лицу с тем, что я ненавидел, и в итоге — пошёл на смерть, чтобы хоть немного это искупить.
Я не уберёг его. И это одно из тех «если бы», что не отпускает по ночам.
Как ты относился к Беллатрисе, Нарциссе и Андромеде?
С Беллатрисой нас связывала только кровь — и вражда. Она была старше, гордая, злая, с фанатичным блеском в глазах ещё до того, как сошла с ума окончательно. Она всегда презирала меня — за то, что я был «позором рода», за то, что смеялся, дружил с маглорожденными, что не прятал свою ярость к нашему чистокровному бреду. Мы с ней были как огонь и огонь, только огонь у неё был чёрный, обжигающий, а у меня — пылающий, свободный. Если бы не родство, мы бы стали врагами ещё в школе.
Нарцисса... она всегда была сдержаннее. Холоднее. Почти никогда не встревала в наши перепалки. Мы не были близки, но в отличие от Беллатрисы она хотя бы не шипела мне вслед проклятия. С ней было чувство: будто мы живём в одной семье, но на разных этажах, в разных мирах. С возрастом я начал видеть, что в ней есть нечто большее, чем просто слепая преданность роду — особенно когда речь заходила о семье, о Драко. Но в юности — мы были почти чужими.
А вот Андромеда... она была светом в этой тьме. Единственная из троих, кто по-настоящему видел меня, кто чувствовал и думал похоже. Она ушла первой — ушла от семьи, выбрала любовь, магглорожденного. Я был в бешенстве от гордости за неё. Она стала для меня примером — доказательством, что кровь не определяет, кто ты есть. Мы с ней были родственные души среди проклятых Блэков. И я всегда сожалел, что из-за всего этого ада вокруг мы не могли быть ближе.
Ты видел себя семейным человеком?
Да. Хотя бы никто бы в это не поверил, глядя на меня тогда — летающего на мотоцикле, выкрикивающего заклинания и смеющегося в лицо опасности. Но я мечтал о семье. О настоящей. Не о роде Блэков с их гобеленами и ядом в словах, а о доме, где тепло, где пахнет кофе по утрам и кто-то ждёт тебя вечером.
Я хотел детей. Хотел беготни, разбросанных игрушек, праздников, где никто не боится сказать, что он любит. С Джеймсом мы часто об этом болтали — с шутками, конечно, но в них был смысл. Мне казалось, что, может, с подругой Лили что-то получится, что я тоже смогу — быть мужем, отцом. Перевернуть всё, что было у меня в детстве, и построить что-то совсем иное. Живое.
Но у жизни были другие планы. И единственный, кто стал для меня семьёй — это Гарри. Не по крови, но по всему, что важнее крови.
А Джеймса?
Безусловно. Джеймс родился, чтобы быть мужем, отцом, другом. У него было это качество — тёплое, светлое, почти ослепительное — он умел любить так, будто это самое естественное в мире. Да, в школе он был хвастун, и иногда слишком уверенный в себе — но даже тогда у него уже было большое сердце. Он всегда знал, чего хочет: Лили, семья, дом, и целый мир, в котором его дети будут в безопасности.
Когда родился Гарри, он не просто радовался — он расцвёл. Он стал другим. Не менее храбрым, не менее дерзким, но... глубже. Тише в каком-то смысле. Взрослее. Я видел, как он смотрел на Лили — как на что-то святое. И как держал Гарри — будто это вся вселенная в его руках. И я знал тогда, что Джеймс был бы великолепным отцом. Если бы ему дали больше, чем двадцать один год.
Почему ты не любил Питера ещё в школе?
Потому что он всегда был не тем, кем притворялся.
Снаружи — вроде бы свой, подхихикивал, тащился за нами, старался быть частью нашей четвёрки. Но внутри… Я чувствовал это с самого начала: у него не было храбрости Джеймса, остроумия Ремуса, даже моей дурости. Он не был искренен. Он всё время пытался подстроиться — не потому что хотел дружить, а потому что боялся остаться один. И это не было настоящей дружбой. Это было цепляние.
Я терпел его ради Джеймса. Потому что Джеймс верил — в лучшее, в сплочённость, в то, что мы сильнее вместе. А я знал: если когда-нибудь всё станет по-настоящему страшно, Питер предаст. Просто почувствовал. Он искал, к кому примкнуть, кто будет сильнее, кто защитит его. И в итоге — нашёл Волдеморта. Подло, трусливо, по своей вечной привычке идти за чужой тенью.
Он нас всех предал. Но лично я — я предчувствовал это ещё до того, как это стало правдой.
Вопрос от Юлии Никифоровой
Как складывались твои отношения с девушками в школе и после?
Ха. Это, наверное, вопрос с подковыркой, да?
В школе у меня всегда была толпа внимания — ты же знаешь, как это бывает. Бунтарь, Гриффиндор, Мародеры, фамилия, которая всех бесит... Мне это льстило. Я флиртовал, играл в оба, но до настоящих чувств почти никогда не доходило. Может, я боялся впустить кого-то ближе. А может, просто не верил, что кто-то сможет увидеть меня настоящего — не яркую оболочку, а того, кто растёт в доме, где любовь — это яд, а не тепло.
Были увлечения. Были поцелуи после матчей и записки с сердечками на уроках Зельеварения. Но по-настоящему? Я ни с кем не был по-настоящему близок. Никому не открывался полностью. Не доверял. Кроме Джеймса, разве что, и Ремуса. После школы… всё стало ещё тяжелее. Война. Предательство. Тюрьма. Там не до любви. Там вообще не до жизни.
Иногда мне казалось, что я просто не создан для этого. А потом появлялся Гарри. И весь тот океан заботы, который я не успел подарить жене или детям — я отдал ему. Пусть и не в полной мере, как хотел. Но с любовью. Всей, что у меня осталась.
Вопрос от G Y
Почему ты сидел на Гриммо 12 и не искал способов выходить наружу? Например, под оборотным?
Помню… слишком хорошо. Дом на Гриммо 12 был как ожившая версия Азкабана — только без дементоров, но с призраками прошлого, которые шепчут из каждого угла. Этот дом не просто давил, он высасывал силу. Мать с портрета, пыль веков, запахи страха, злобы, магии, которой давно нельзя доверять… И я снова был заперт. На этот раз не за решёткой, но всё так же беспомощен.
Я думал об оборотном зелье. Честно. Планировал, перебирал варианты. Но пойми — я был под наблюдением. Орден всё время рядом. Молли вечно смотрит косо, Ремус осторожничает, даже Дамблдор — он не запрещал прямо, но каждый разговор с ним был как нож: «Будь осторожен, не рискуй, ты нужен Гарри».
И что было бы, если бы меня поймали? Если бы поняли, что я — это я? Арест. Смерть. Конец. А я боялся — не за себя, а за Гарри. Я поклялся, что буду рядом. Что защищу. Даже если сам сойду с ума в этом проклятом доме. Я выбирал тюрьму — ради него.
Хотя да… иногда ночами я сидел с кружкой огневиски и думал: «Сириус, ну и на кой чёрт ты снова дал себя загнать в клетку?»
Вопросы от Глеба
Какие дальнейшие планы были у Ордена, когда Джеймс и Лили скрывались от Волдеморта?
Помню. Словно это было вчера. Напряжение было таким, что воздух звенел. Они жили как в осаде — и всё ради Гарри. Мы все знали, что они не смогут прятаться вечно. Защита с помощью заклинания Фиделиус была почти непробиваемой, но почти — это не гарантия. Они надеялись выиграть время. Надеялись, что Орден справится, что мы остановим Волдеморта прежде, чем он доберётся до них. А пока — главное было выжить, сохранить Гарри, потому что… пророчество. Потому что этот ребёнок, пусть и не осознавал, мог быть ключом.
План был — держаться. Были разговоры, что после войны они уедут. В тихое место. Далеко. Джеймс мечтал о коттедже у моря, Лили говорила о саде, где Гарри будет бегать босиком. Это всё было как мираж. Мы строили планы на послевоенное завтра, потому что без них сойти с ума было бы легче простого. А пока — Фиделиус, Охотники, авроры, круглосуточная слежка. Дамблдор организовал всё, что мог.
Но один винтик выпал. Питер. Всё, на чём держалась их защита, — сломалось за одну ночь. Мы хотели строить будущее, но вместо этого осталась только тишина и пепел.
После всего, что произошло, после всего, что ты пережил, ты всё равно доверял Дамблдору?
Это… сложный вопрос.
Я уважал Дамблдора. Он был великим волшебником, стратегом, человеком, которому доверяли самые лучшие из нас. Он дал мне шанс в Ордене, он не отвернулся от Гарри, он держал фронт, когда все дрогнули. Но — я не могу сказать, что доверял ему безусловно. После Азкабана, после тех лет боли, отчаяния, одиночества — я больше никому не доверял так, как раньше.
Дамблдор знал. Он знал, что я невиновен, задолго до того, как общество это признало. Но он ничего не сделал. Он не сдвинул землю, чтобы вытащить меня оттуда. Может, потому что не мог. А может — потому что считал это «меньшим злом» в большой игре. Он умел жертвовать людьми ради цели. Холодно. И часто — правильно. Но это не значит, что мне от этого легче.
Я слушал его, да. Шёл за ним. Но часть меня всегда стояла в стороне. Осторожная. Обожжённая. Потому что в мире, где даже ты сам не можешь спасти своих, нельзя позволить себе снова верить так же, как прежде.
Вопрос от Владимира Ларченкова
Сириус, почему ты не дал Гарри инструкций по общению через Сквозное зеркало? И почему, дав осколок, продолжил с ним общаться через сов и камины?
Потому что я — идиот. Или, если хочешь, слишком привык играть в авантюриста, а не настоящего опекуна.
Когда я дал Гарри Сквозное зеркало, я... Я думал, что это будет наша тайная связь, что мы будем использовать его только в случае настоящей опасности. Не для разговоров о домашке или как день прошёл. Я не хотел, чтобы он стал зависим от этого, как от палочки-выручалочки. Или — если быть честным — я боялся, что кто-нибудь его увидит, услышит или, не дай Мерлин, перехватит. Да, зеркало — безопаснее каминов и сов, но Гарри был в Хогвартсе, а я в доме, где каждый шаг мог насторожить старую мамашу или Кикимера с его постоянным шептанием. Даже среди Ордена не все мне доверяли. Мне казалось, что если кто-то узнает, что мы с Гарри на прямой связи, — это будет использовано против него.
И, конечно, была ещё одна причина. Я боялся... боялся, что если мы начнём разговаривать через зеркало — я не смогу остановиться. Это стало бы для меня утешением. Связью с Джеймсом, которого больше нет. Гарри — не он, но так похож... А я был заперт. Один. День за днём. Словно в новой версии Азкабана. Сквозное зеркало было слишком соблазнительным средством сбежать от всего этого, а я не имел права втягивать в это Гарри.
Что до того, почему не дал инструкций... Честно? Я считал, что он догадается. Глупо, правда? Типичная ошибка взрослого: думать, что ребёнок понимает, чего ты не объяснил. Я всё отложил на «потом». Думал, объясню позже, когда встретимся. Только — это «позже» так и не наступило.
Вопрос от K.S.11.N
Как ты относился к матери и другим своим родственникам?
Мать… да, я её ненавидел. Не сгоряча, не подростково — по-настоящему. Она была не просто строгой или старомодной — она была жестокой. В её глазах я никогда не был сыном, я был клеймом, пятном на фамильной чёрной мантии. Она не любила — она контролировала. И если ты не вписывался в её чёрно-белый мир, тебя стирали. Как с гобелена, так и из жизни.
Она учила нас ненавидеть. Магглорожденных, «грязнокровок», полукровок, «предателей крови». Каждый ужин был ядом, каждая молитва — проклятьем. А я с детства чувствовал: это всё не то. Мне казалось, что я родился в чужом доме, что я какой-то сбой в системе. И за это меня били — словами, взглядами, молчанием. Я ушёл не потому, что поругался — а потому что задохнулся.
А остальные… Беллатрису — я презирал. Это не просто безумие — это жажда боли, власти, крови. Её нельзя было спасти. Нарцисса — холод, безразличие. Мы были чужими. Единственная, кто был мне по-настоящему дорога — это Андромеда. Она тоже вырвалась. Она сделала то, что я сделал бы, если б мог — плюнула на чистую кровь, выбрала любовь. И за это — навсегда осталась для меня сестрой. Настоящей.
Вопросы от Омута
Как ты теперь относишься к Снейпу?
Сложно. Очень сложно.
При жизни — я ненавидел его. Не просто не любил — ненавидел, глубоко, всем нутром, как говорят. Он был язвительным, мерзким, всегда прятался за маской превосходства. Он вечно унижал учеников, особенно Гарри. Он смотрел на нас с Джеймсом так, будто мы были грязь под ногами. И, да, Джеймс его дразнил — не без этого. Но Снейп тоже делал выбор. Он выбрал Тёмного Лорда. Выбрал путь, на котором кровь и страх — валюта. И я не мог этого простить.
А потом… всё всплыло. Правда. Лили. Его любовь к ней — болезненная, безответная, но настоящая. Его работа на Дамблдора. Его защита Гарри — пусть и хмурая, ядовитая, но реальная. Он умер за него. Он защищал мальчика, в котором видел и сына своей любви, и ребёнка своего врага.
И знаешь, это… срывает с тебя броню. Остаётся только молчание.
Я не скажу, что полюбил Снейпа. Но я стал уважать его. Со временем. Он сделал свой выбор. Он искупил. Жизнью. А это, чёрт возьми, дороже слов.
Кто лучше - волшебники или маглы?
Никто не лучше.
Это вообще не тот вопрос, который должен стоять. Я видел и волшебников, и маглов, и полукровок, и маглорожденных. Видел, как доброта горит в одном человеке — а в другом, с тем же уровнем магии или с полной её отсутствием, живёт только злоба. Волшебство не делает человека лучше. Оно делает его — опаснее, могущественнее, да, но не добрее. И точно не честнее.
Моя мать считала маглов — грязью. Я видел, как Волдеморт строил своё величие на крови и ненависти. Но знаешь что? Я рос в доме, где магия текла по венам столетиями — и это был один из самых холодных, жестоких домов на свете. А потом я увидел, как маглорожденные борются до конца, как маглы любят, смеются, растят детей — и понял: человечность не в палочке. Человечность — в выборе. Каждый день. Каждый шаг.
Так что — не волшебники и не маглы. Лучше — те, кто выбирает быть добрее.
Спасибо за твои ответы. Скажи напоследок - какие теперь у тебя планы? Чего ты хочешь?
Спасибо тебе.
Знаешь, этот вопрос всегда ставил меня в тупик. Потому что слишком долго я жил либо в тени прошлого, либо в клетке — настоящей или магической. И теперь, когда всё... позади, я словно впервые могу просто быть. Без бегства, без войны, без страха. И это пугает почти так же, как и радует.
Я не знаю точно, что впереди. Но я хочу жить. По-настоящему. Хочу смеяться не из бравады, а потому что хорошо. Хочу сидеть с Гарри где-нибудь у костра, говорить о чём угодно — без тайных угроз за спиной. Хочу помочь — не в бою, не в сражении, а просто быть рядом. Хочу дом. Может, с мотоциклом в гараже. Может, с собакой. Или… с людьми, которых я люблю.
Я просто хочу вернуть себе самого себя. И начать заново. Если мне это ещё дано.
Спасибо всем, кто задавал вопросы для Сириуса. Я люблю этого персонажа, поэтому с удовольствием пообщалась с ним, пусть даже в исполнении нейросети.
Последний вопрос я задала так, будто Сириус смог спастись из Арки смерти, потому что так захотела. Позвольте Омуту эту вольность - желать Сириусу выжить, несмотря на канон.
Если есть пожелания, с кем следующим сделать такое интервью, пишите в комментариях. И ваши впечатления от этого интервью, конечно, тоже.