— Мам, это Лера, моя невеста,— сказал Роман, придерживая дверь. — Она у нас немного стесняется, но, думаю, найдёт с тобой общий язык.
Татьяна Викторовна вытерла руки о полотенце и посмотрела на девушку. Лет двадцать пять. Худенькая, глаза — с вызовом. Одежда — как с витрины ТЦ, только не местного. И встала так, будто это её квартира.
— Здравствуйте, — сказала Лера, не улыбаясь. — Я с пустыми руками, не знала, надо ли.
— Не страшно, — ответила Татьяна, спокойно, — проходите.
Она не обняла её, не расспрашивала. Просто поставила чайник и ушла на кухню. Сын пошёл за ней.
— Ну как тебе? — спросил, будто речь шла не о человеке, а о платье.
— Сам смотри, пока не понятно, — коротко ответила Татьяна. — Я человек не модный. Может, просто не разбираюсь.
Лера села на краешек дивана и достала телефон. Ни слов благодарности, ни интереса. Только беглый взгляд по комнате — ковер, старый сервант, фото в рамках. Потом снова — в экран.
Татьяна молча разлила чай, достала из холодильника домашний пирог, с которым Рому встречала с самого детства.
— Не ешь мучное, — заметила Лера, когда он потянулся за куском. — Ты ж сам жаловался, что вес набираешь.
— Мам, есть что-то несладкое? — добавил Рома, будто забыл, где находится.
Татьяна Викторовна почувствовала, как в ней поднимается волна. Но — глотнула чай и ничего не сказала.
Роман с Лерой остались ночевать. Сын заранее позвонил: «Я с девушкой, приедем на пару недель. У меня между проектами пауза. Решил тебя повидать, соскучился, заодно и познакомить».
Ей и в голову не пришло возражать. Он — её единственный.
Но наутро началось странное. Лера не просто «осваивалась» — она меняла вещи местами, отодвинула кресло, которое стояло у окна двадцать лет, чтобы «не мешало свету».
— Надеюсь, вы не против, — сказала она, даже не глядя на хозяйку.
А через пару дней Татьяна Викторовна заметила, что в ванной появились какие-то баночки, фен, чужие полотенца. Потом — блузка на стуле в её спальне.
— Это ты оставила? — спросила она у Леры, показывая на вещь.
— А, да, — отмахнулась та. — Там просто зеркало удобнее.
Татьяна старается не вмешиваться, верит, что сын взрослый, разберется. Но всё больше деталей режут глаз: Лера не работает, но носит брендовые вещи. Роман платит за всё — от еды до косметолога. Разговоров о чувствах девушка не ведёт, зато часто говорит о своём блоге и упоминает его “айтишные зарплаты”.
Первый серьёзный звоночек прозвенел вечером, когда Татьяна проходила мимо комнаты, где Лера говорила по видеосвязи.
— Ну, это квартира его мамы, — уверенно рассказывала та. — Пока мы тут поживём. Я уже её почти уломала на то, чтобы сделать ремонт за их счёт. Всё равно старьё.
— Серьёзно? — хихикала подруга на экране.
— Ну а что, я же не просто так сюда ехала, нужно войти в доверие, прицениться.
Татьяна застыла. Она чувствовала, как внутри всё сворачивается в узел. Она хотела выйти, сказать: «Собирайтесь и уходите». Но промолчала. Роман был в душе. Не хотела делать скандал.
Она легла, но заснуть не могла. Утром увидела в телефоне случайно открывшуюся сторис. Фото её зала. Подпись:
«Живём пока тут. Хозяйка старается — мило, хоть и по-пенсионерски».
Татьяна Викторовна не сдержалась. Она не кричала, не устраивала сцен. Просто дождалась вечера.
Когда Лера снова зашла на кухню, в халате, с телефоном в руке, она сказала:
— Лера, давай поговорим.
— Ой, что опять не так Танюха? — устало бросила та.
— Разговаривай со мной на “вы”, раз живёшь в моей квартире, — ровно сказала Татьяна. — И, пожалуйста, в мою спальню больше не заходи.
— Да вы что, серьёзно? — расхохоталась Лера. — Я думала, у вас с чувством юмора получше.
— Я не шучу.
Именно в этот момент в кухню вошёл Роман. Он услышал лишь часть фразы.
— Мам, ну чего ты начинаешь?
— Твоя девушка фотографирует мою квартиру и выставляет её с подписями вроде “по-пенсионерски”.
— Вы ничего не понимаете... Публике такое заходит.
— Она просто пошутила…
— И называет меня “Танюха”, как подружку.
— Да что вы зацепились за ерунду?
Татьяна Викторовна молча развернулась и ушла к себе. Но впервые за много лет — не со слезами. А с ледяной решимостью.
После той сцены на кухне Татьяна Викторовна не поднимала голос и не спорила. Просто отдалилась.
Она по-прежнему готовила ужин, мыла посуду, подметала — как всегда. Но больше не спрашивала, что купить, не предлагала чай, не интересовалась, как дела.
Лера, казалось, даже не заметила. Ходила по квартире как по гостинице, могла надеть на себя мамины тапочки, могла говорить по громкой связи прямо в зале, не спрашивая, удобно ли это.
— Тут хоть кондиционер будет? — спросила она однажды, заходя в комнату. — А то душно.
— Открой окно, — отозвалась Татьяна.
— Да у вас же окна выходят во двор. Там дети орут.
Татьяна тогда только сжала губы. Даже не удивлялась — поражалась. Иначе как «воспитательная слепота» это не назовёшь.
На третий день после разговора на «вы» Лера снова устроила звонок. Только на этот раз — с трансляцией по видео.
— Вот кухня, — рассказывала она, водя камерой. — Тут, конечно, всё не по феншую, но ничего. Жить можно. Главное — терпеть осталось недолго.
Татьяна Викторовна стояла в коридоре и слушала. До боли в груди. До отвращения.
А вечером Роман подошёл:
— Мам, не обижайся, но Лера сказала, что чувствует себя нежеланной. Может, ты как-то смягчишься?
— Я уже и так смолкла.
— Но ты стала какой-то… холодной.
— Ром, скажи честно: тебе не странно, что человек, который живёт у нас третью неделю, не сказал ни разу «спасибо»?
Роман только пожал плечами. Он выглядел уставшим, раздражённым.
— Да я между двух огней. И ты на нервах, и она… ну, она такая. Своя.
— Она — не своя, Рома. Она чужая, — сказала Татьяна тихо. — И ведёт себя так, как будто уже хозяйка.
На следующий день, в субботу, Татьяна Викторовна вышла с утра — сходить на рынок, купить себе новых простыней и фруктов. Возвращалась с пакетами, усталая, но довольная.
Входная дверь была не заперта. Она вошла и замерла. По квартире ходила Лера с подругой.
— …а вот тут спальня, — говорила она. — Хочется всё снести и сделать по-нормальному. Но это надо уговаривать старшую. Пока не идёт на контакт. Вот только стану хозяйкой...
Татьяна не поверила ушам. Она не просто смотрела — впивалась взглядом.
— Кто дал вам право устраивать здесь экскурсии? — спросила она наконец.
Подруга моментально исчезла из поля зрения. Лера пожала плечами:
— Я думала, раз мы здесь живём…
— Вы здесь живёте, потому что мой сын попросил, — перебила Татьяна. — И поверь, не надолго.
Вечером она поговорила с Романом. Спокойно. По-взрослому.
— Ты взрослый. Хочешь жить с ней — пожалуйста. Но не в моей квартире. Мне неприятно, когда человек, который здесь даже не прописан, говорит обо мне в третьем лице. И показывает мою спальню чужим людям.
— Мам, да перестань. Ну подружка пришла. Что в этом такого?
— Серьёзно?
— Да.
— А ты хочешь, чтобы я, к примеру, пошла в твою комнату, когда ты в душе, и стала показывать твою одежду соседке?
— Ну это другое…
— Нет, это то же самое. Просто с твоей стороны.
Он ушёл к себе, а Лера больше не выходила до ночи. Но в доме повисла такая тишина, будто кто-то умер. Только не человек — уважение.
Через два дня Лера съехала. Внезапно. Без объяснений. Просто утром собрала вещи и ушла, оставив на столе записку:
«Спасибо за приём. Извините, если была лишней. Надеюсь, у вас всё будет хорошо. PS: не думала, что такая формальность убивает отношения».
Татьяна Викторовна прочитала, потом скомкала и выбросила. И даже не почувствовала облегчения. Только пустоту.
Роман уехал к другу. Обещал вернуться через день. Он не звонил. Не писал. Видимо, размышлял.
Татьяна тем временем переставила обратно кресло, убрала чужую зубную щётку из ванной, открыла окно настежь и впервые за две недели вдохнула полной грудью.
Прошла неделя. Роман заехал лишь однажды — забрать какие-то вещи. На вопросы матери отвечал односложно. Вид у него был мрачный, под глазами — синяки, будто всё это время спал по два часа.
— Не переживай, я просто немного запутался, — бросил он на прощание.
— Я не переживаю. Просто жду, когда ты снова станешь собой.
Он слабо улыбнулся, но не ответил.
На десятый день Татьяна Викторовна вышла из душа, и, вытирая волосы, услышала стук в дверь.
На пороге стояла Лера. С чемоданом. В тонкой куртке, бледная, губы — синие от холода.
— Можно? — тихо спросила она. — Всего на пару дней. Я… осталась ни с чем. Подруга выгнала. Денег нет. Жить негде.
Татьяна не сразу ответила.
— Рома знает?
— Нет. Он меня тоже заблокировал. Сказал, ему нужно время.
Татьяна стояла молча. Лера уже начала было отворачиваться. И вдруг — услышала:
— Заходи. Только вещи в прихожей пока оставь.
Место Леры теперь было в бывшем кабинете. Маленькая комната с диваном и узким окном.
Татьяна выдала ей чистое бельё, старый плед и зубную щётку в упаковке.
— У нас так не принято, — сказала она. — Но ты ведь уже знаешь.
Лера кивнула. И молча ушла в комнату.
Первый день прошёл почти мирно. Лера старалась не попадаться на глаза. Ни громких разговоров, ни визитов, ни телефонов на громкой связи. Только тень по квартире — осторожная, будто боялась сломать воздух.
Татьяна вела себя сдержанно. Не давала советов, не задавала вопросов. Она не забыла — просто решила наблюдать.
Но на третий день тишина кончилась.
Утром Татьяна зашла в ванную — и обнаружила, что её любимый крем, который стоял на полке за зеркалом, исчез. Вместо него — тюбик Леры.
На кухне Лера сидела в халате и пила кофе.
— Ты брала мой крем?
— Да. Он просто лучше по текстуре. Я свой не нашла. Надеюсь, ты не против?
Ответ был прост.
— Против. И я уже просила — на “вы”. Пока ты в моей квартире, ты не подруга. Ты — гость.
Лера поставила чашку, глаза сузились.
— Вы всегда такая? Или только со мной?
— Я всегда такая, когда нарушают границы.
— Вы вечно всех строите, и, наверное, думаете, что так воспитаете кого-то. Но знаете… у вас ничего не выйдет. Ни со мной, ни с Ромой.
— Возможно, — ответила Татьяна. — Только вот я не собираюсь никого воспитывать. Я просто не дам себя топтать.
Через полчаса Лера начала собирать вещи. Без крика. Без истерик. Словно сама знала, что дольше остаться не получится.
Роман появился ближе к вечеру. Уставший, с серым лицом.
— Я слышал, она опять пришла?
— Уже ушла.
— Почему ты не сказала?
Татьяна Викторовна развела руками:
— Потому что знала, чем всё кончится. И не хотела тебя снова втягивать.
Он сел к столу. Долго смотрел в одну точку.
— Я дурак, мам. Прости. Я… как будто одурел. Мне казалось, что если я не удержу её, то всё потеряю. А потом понял — это не любовь. Это страх быть одному. И привычка платить за то, чтобы тебя «любили».
Татьяна положила руку ему на плечо.
— Главное, что понял. Не у всех на это уходит всего месяц. У некоторых — вся жизнь.
На следующий день они пошли на рынок вдвоём. Купили рыбы, зелени, тёплых пирожков. Татьяна впервые за долгое время почувствовала: рядом — не просто сын, а взрослый человек.
— Мне нужно уехать по работе, — сказал он. — Не потому что ты меня гонишь. Просто хочу строить жизнь сам. С нуля. И я понял, что мне нужно не просто кого-то любить, а уважать — в первую очередь. И себя, и тебя.
— Вот теперь ты действительно взрослый, — ответила она.
А через год он заехал… с девушкой.
Скромная. Без громких слов. Без лишнего макияжа. На кухне после ужина она спросила:
— Где у вас полотенце? Можно я помогу с посудой?
И в тот момент Татьяна подумала:
«Вот так и должно быть. Не с короной, а с уважением»
Теперь это был дом, где каждая вещь — на своём месте. Где никто не повышает голоса. Где у каждого есть своё «вы». И где уже никто не путает вежливость с холодом, а границы — с гордостью.