— Серьёзно, опять пересолила? У мамы всегда вкусно, а у тебя — как будто назло.
Я не ответила.
Он продолжил:
— Да ты специально так, да? Ну не может человек столько лет готовить и не научиться! Мама вот — с первого раза вкус попадала.
— Может, потому что ты не её уши ел, а её любовь? — сказала я вдруг. Тихо, но чётко.
Он вздохнул, раздражённо отложил вилку:
— Опять началось... Всё тебе не так. Я просто говорю, как есть. У мамы было уютно. У тебя — просто еда.
— А ты пробовал делать уют сам? Или только мама умеет? Или я должна стать мамой, чтобы ты наконец почувствовал себя дома?
Он фыркнул:
— Да что ты несёшь вообще…
Я не продолжила. Слова больше не имели смысла. Молчание оказалось громче.
Он ел. Вилкой — как лопатой. Привычно. Не поднимая взгляда. А я смотрела на его спину — отстранённую, чужую, словно он сидит в другой комнате.
И в голове вдруг зазвенело:
А я вообще здесь зачем?
—
Когда мы только съехались, он не говорил про маму. Улыбался. Носил мне кофе в постель. Говорил:
— Ты такая настоящая… такая тёплая. Знаешь, с тобой спокойно. Ты как дом.
Я верила. Глупо, наивно. Верила, что я и есть этот дом. Его дом. Сначала ведь всё действительно так и было.
А потом мама позвонила. Первый раз. Потом — ещё. А потом — он сказал:
— Поехали, а то обидится. Она скучает.
Я не знала тогда, что именно в тот вечер села на скамейку запасных. Просто не поняла сразу, как медленно, но уверенно, я начинаю проигрывать в чужой игре.
С тех пор всё стало немного не так.
— Ты не так гладишь рубашки, — говорил он, отбрасывая рукав, — мама всегда делала со стрелками. Ты гладь по диагонали. Так лучше держится.
Или вот:
— Что за мясо? Жёсткое. Мама бы сказала: «Соль — это энергия. У тебя вечно всё недосолено или пересолено. Ты как будто мстишь еде».
— А это ты дочке выбрала платье? Слишком яркое. Мама говорит, девочкам скромность к лицу.
Он не кричал. Он сравнивал. Холодно. Ровно. Мерно, как электронные весы. Не чтобы взвесить — чтобы доказать:
— Ты пока не дотягиваешь. Вот мама…
И я тянулась. До изнеможения. Смотрела, какие шторы нравятся свекрови. Училась варить бульон — по её рецептам, из её слов. Пыталась обставить кухню так, чтобы пахло не моим — её детством.
— У мамы всегда уютно…
— У мамы на кухне пахнет теплом…
— У мамы рука лёгкая. Всё само получается…
Я была не женой. Я была практиканткой. Стажёром. Без права на ошибку. Без срока окончания.
И в какой-то момент я поняла: в этом доме даже воздух не мой. Я дышу им — и будто извиняюсь. Плед пахнет её духами. Бульон по её почерку. А когда он говорит:
— Купи новое постельное. Такое, как в детстве…
Я понимаю: я живу с мужчиной, который хочет вернуться в утробу. Только вместо мамы — я.
Я уже и не жила. Я участвовала в кастинге. На роль идеальной копии. Только всё равно слышала:
— Не подходишь.
—
Сегодня был обычный день. На кухне пахло чесноком — терпко, с оттенком чего-то домашнего. Я старалась. Правда старалась. Нарезала всё мелко, как он любит, положила лавровый лист по рецепту его мамы, даже поставила тарелки с бортиком — как у неё.
Он сел за стол. Надкусил. Прожевал. Медленно. С выражением вселенской печали на лице. Я замерла — ждала. И он не подвёл:
— Слушай, ты бы у мамы поучилась. Она же из ничего делает шедевр. А ты — сколько лет вместе, а всё руки кривые.
Я смотрела, как он ест. Как будто совершает подвиг. Как будто сдерживает отвращение, но терпит ради мира во вселенной. Смотрела — и будто отдалялась. С каждой его фразой, с каждым упрёком, с каждым «мама бы…».
— Ты правда не слышишь, как это звучит? — тихо спросила я.
— В смысле? Я просто хочу, чтобы было вкусно. Чтоб по-человечески.
— А по-человечески — это по-маминому?
— Ну извини, что у меня есть с чем сравнивать!
Я встала. Молча. Без истерик. Но с дрожью в пальцах, с комом в горле. Сняла его тарелку со стола. Ровным движением. И пошла. Не в ванную — к мусорному ведру. Открыла крышку. Наклонилась. И опрокинула содержимое туда, как чужие претензии, навязанные мне годами.
Он вскинулся:
— Эй! Ты с ума сошла?! Что ты творишь?!
Я вернулась. Не быстро. Не угрожающе. Просто — вернулась. Посмотрела на него. Спокойно. Словно внутри вдруг включился рубильник правды:
— Я освобождаю тебя. Теперь пусть мама тебя и кормит.
Я поставила рядом его телефон. Экран светился. Открыт чат.
«Мама».
Сообщение уже написано. Я нажала отправить.
«Твой сын скоро освободится. Вкус у него требовательный. Но тебе-то ведь не привыкать.»
Я ушла в спальню. Не быстро. Без эффектных шагов. Просто — ушла. Он сидел. Не понимал. Как будто у него забрали декорации. Стол. Жену. Уют. Всё, что он считал — будет по умолчанию.
— Ты чего? — Его голос звучал глупо и растерянно. — Обиделась, что ли?..
Я не ответила. Даже не обернулась. Только достала из шкафа пальто.
— Ты опять драму устраиваешь? Может, поговорим нормально?
Я застёгивала пальто. Спокойно. Молча. Но пальцы дрожали. Не от страха. А от освобождения. Как у птенца, впервые вылетающего из клетки.
— Я домой.
Он замер. Затем встал, глядя на меня, как на странную загадку:
— В смысле? Ты же... дома.
Я повернулась. Не спеша. Словно взвешивала каждое слово:
— Нет. Дом — там, где тебя не сравнивают. Где любят, а не оценивают. Где не надо заслуживать право на тепло.
Он подошёл ближе. Тихо:
— Послушай, ты просто обиделась. Завтра всё уладится. Я... переборщил, ладно.
Я покачала головой. Медленно:
— Не в этом дело. Это не о соли и не о борще. Это о годах. О том, как ты всё время выбирал между мной и ней. Только я всё это время даже не знала, что участвую в конкурсе.
Он опустил взгляд:
— Я не хотел… я просто…
— Ты просто хотел, чтобы я была ею. Только чуть моложе. И без претензий.
Он снова поднял глаза:
— Так что теперь?
Я улыбнулась — впервые за долгое время. Тепло. По-настоящему:
— А теперь я иду туда, где меня не надо переучивать. Не надо исправлять. Где я — не черновик, а уже состоявшийся текст.
И ушла. Не хлопая дверью. Потому что финал не требует грома.
Я шла, не оглядываясь.
В кармане — ключи. От квартиры, которую я снимала для работы. Маленькая студия. Но такая, где можно быть собой. Там пахнет моими книгами. Моим утренним кофе. Там никто не говорит, что я недостаточно… чего-то.
В голове — тишина.
А внутри — впервые за долгое время нет ощущения, что я кого-то подвела. Потому что в этой роли я была хороша. Я пыталась. Я правда старалась быть той, с которой «уютно, как у мамы». Только он не жену искал. Он искал маму 2.0.
А я больше не собираюсь быть обновлением чьей-то прошивки.
—
Он останется. С сообщением. С тишиной. С вопросом:
— А что я сделал не так?.. Я же просто хотел, как лучше. Чтобы уют был. Чтобы как у мамы…
А я — начну жить.
— Без «мама бы…»?
— Да. Без этого. Без «у тебя не так». Без «руки кривые». Без постоянной проверки на соответствие.
— А как?..
— Просто быть. Без оглядки. Без страха, что меня снова сравнят.
— То есть... ты правда уходишь? Насовсем?
— Нет. Я возвращаюсь. К себе. Я слишком долго была в гостях у чьих-то ожиданий.
— А жить?
— Буду. Только не по инструкции. Не по образцу. Не как «надо». А как чувствуется.
Я пройду мимо витрин. Куплю себе цветы. Позвоню подруге. Посмотрю кино, где никто не сравнивает героиню с матерью главного героя. Я буду плакать — и никто не скажет: «Ты опять в своих эмоциях». Я буду смеяться — и никто не спросит: «Почему ты так громко?»
— И что теперь?..
— А теперь ты свободен. Найди себе ту, у кого всё — как у мамы. А я найду себя.
Любовь — это не контроль качества. Это — принятие.
А я выбрала — принимать себя.
—
Я не борюсь с его мамой.
Я просто вышла из этой игры. Пусть теперь сам ищет победителя.