***
Катя торопливо шагала по заснеженной улице, сжимая в руках пакет с продуктами. Зима в Новосибирске выдалась суровой, и ветер пробирал до костей, несмотря на толстый пуховик. Она уже третий день подряд навещала отца, Ивана Петровича, в его маленькой квартире на окраине города. Что-то в его поведении настораживало её: он стал забывчивым, часто молчал, глядя в одну точку, а вчера утром она застала его спящим на диване в пальто, будто он собирался куда-то идти, но передумал.
Катя вошла в подъезд, отряхивая снег с ботинок. Запах сырости и старой краски ударил в нос. Поднявшись на пятый этаж, она постучала в дверь. Тишина. Постучала громче — снова ничего. Сердце ёкнуло. Она достала запасной ключ и открыла дверь.
— Папа? — позвала она, скидывая сапоги в прихожей.
Иван Петрович сидел за кухонным столом, держа в руках пустую кружку. Его взгляд был устремлён в окно, где за стеклом кружились снежинки. Он не обернулся.
— Пап, ты в порядке? — Катя подошла ближе, заметив, что его пальцы слегка дрожат.
— А? Да, всё нормально, — он улыбнулся, но улыбка вышла вымученной. — Просто задумался.
Катя нахмурилась. Отец всегда был энергичным, любил рассказывать истории о своей молодости, о работе на заводе, о том, как они с мамой, покойной, строили дачу. Но последние недели он стал каким-то отстранённым. Она вспомнила, как вчера он забыл, где оставил очки, хотя они лежали на столе перед ним.
— Пап, ты давление мерил сегодня? — спросила она, доставая тонометр из сумки. После смерти мамы она настояла, чтобы отец регулярно проверял давление. Гипертония у него была уже лет десять.
— Да зачем? Я же нормально себя чувствую, — буркнул он, но послушно протянул руку.
Тонометр показал 160/100. Высокое. Слишком высокое. Катя закусила губу, пытаясь скрыть тревогу.
— Пап, надо к врачу. Это не шутки, — сказала она твёрдо.
— Да ну, Кать, что ты начинаешь? Подумаешь, давление скачет. Это возраст, — Иван Петрович отмахнулся, но его голос дрожал.
Катя настояла. Они спорили минут десять, пока отец не согласился хотя бы записаться к терапевту. Она смотрела на него, на его седые волосы, морщины, которые стали глубже за последний год, и чувствовала, как в груди растёт ком. Что-то было не так. Не только давление. Что-то большее.
Она осталась до вечера, готовя ужин и слушая, как отец вспоминает старые анекдоты. Но даже в его шутках чувствовалась какая-то пустота. Уходя, Катя обняла его крепче обычного.
— Пап, я завтра заеду, — сказала она, стоя в дверях.
— Давай, дочка, — он кивнул, но его взгляд снова ушёл куда-то вдаль.
Катя вернулась домой поздно. Её муж, Сергей, уже был дома, смотрел новости по телевизору. Их двухкомнатная квартира в спальном районе была уютной, но тесной. На стене висели фотографии: свадьба, первые годы жизни их сына Миши, который теперь учился в университете в Томске.
— Как папа? — спросил Сергей, не отрываясь от экрана.
— Странный он какой-то, — Катя села рядом, устало потирая виски. — Давление высокое, а он отмахивается. И взгляд у него… пустой.
— Может, просто устал? Возраст, Кать. Ему же под семьдесят, — Сергей пожал плечами.
— Это не просто возраст, — отрезала она. — Завтра запишу его к врачу.
Сергей кивнул, но Катя видела, что он не воспринимает её беспокойство всерьёз. Она легла спать, но сон не шёл. В голове крутились мысли: что, если это не просто давление? Что, если отец серьёзно болен? Она вспомнила маму, как та угасала от рака, и сжала кулаки под одеялом. Только не это. Только не снова.
На следующий день Катя снова поехала к отцу. Он встретил её с улыбкой, но она заметила, что он не помнит, о чём они говорили вчера. Когда она напомнила про врача, он удивлённо поднял брови.
— К врачу? А что случилось-то? — спросил он, и в его голосе не было ни капли сарказма.
Катя замерла. Это был не просто склероз. Это было что-то серьёзнее. Она настояла на визите к терапевту, несмотря на его протесты. Вечером, сидя за ноутбуком, она искала информацию о симптомах. Рассеянность, забывчивость, сонливость… Список возможных причин пугал. Она закрыла ноутбук, чувствуя, как сердце колотится. Нужно было действовать.
***
День рождения Ивана Петровича всегда был важным событием для семьи. В этом году ему исполнялось 68, и Катя хотела сделать всё, чтобы отец почувствовал себя любимым. Она с утра пекла его любимый медовый торт, а Сергей помогал украшать квартиру шариками. Их сын Миша приехал из Томска на выходные, привезя с собой гитару — отец любил, когда он играл старые песни Высоцкого.
Квартира наполнилась запахом жареной курицы и звуками смеха. Соседи, тётя Люда и дядя Коля, тоже заглянули с бутылкой домашнего вина. Иван Петрович, казалось, ожил: шутил, рассказывал истории о молодости, даже спел с Мишей «Охоту на волков». Катя заметила, что он выглядит лучше, чем в последние недели. Терапевт выписал ему новый препарат от давления, и, кажется, он помогал. Отец был бодрым, глаза блестели, и она почти поверила, что всё наладится.
— Катька, ты торт как мама делала, один в один, — похвалил отец, отрезая себе второй кусок.
Катя улыбнулась, но в груди всё ещё сидело лёгкое беспокойство. Она следила за отцом весь вечер, подмечая мелочи: как он иногда задумывался посреди разговора, как переспрашивал одно и то же. Но праздник шёл своим чередом, и она отгоняла плохие мысли.
Поздно вечером, когда гости разошлись, а Миша с Сергеем убирали посуду, Катя сидела с отцом на кухне. Он вдруг посмотрел на неё и спросил:
— А что за повод-то был? День рождения чей?
Катя замерла, держа в руках чашку чая. Её сердце сжалось.
— Пап, твой же день рождения был, — тихо сказала она, надеясь, что он шутит.
— Мой? — он нахмурился, потом рассмеялся. — Ну, старый стал, забыл совсем!
Но его смех не успокоил Катю. Она легла спать с тяжёлым чувством. Ночью ей позвонил отец. Его голос был растерянным.
— Кать, ты где? Я проснулся, а тебя нет. Что-то случилось? — спросил он.
— Пап, я дома, — ответила она, стараясь говорить спокойно. — Мы же праздновали твой день рождения. Ты что, не помнишь?
Тишина в трубке длилась так долго, что Катя подумала, что связь оборвалась.
— Праздник? — наконец сказал он. — А, ну да… Ладно, спи, дочка.
Она не спала до утра. В голове крутился его вопрос: «День рождения чей?». Это было не просто забывчивость. Это было что-то страшное. Она вспомнила, как мать перед смертью тоже начала путаться, но тогда всё списали на химиотерапию. А что, если с отцом происходит то же самое?
Утром она поехала к нему. Иван Петрович встретил её как ни в чём не бывало, но Катя не могла отделаться от мысли, что он что-то скрывает. Или не осознаёт. Она решила, что больше не будет откладывать — отца нужно показать неврологу.
***
Неврологическая клиника пахла антисептиком и чем-то неуловимо больничным. Катя сидела в коридоре, нервно теребя ремешок сумки. Рядом Сергей листал телефон, пытаясь отвлечься. Иван Петрович был внутри, у врача. Катя настояла на обследовании, несмотря на его возражения. «Я не сумасшедший, чтобы к мозгоправам ходить», — ворчал он, но всё же согласился.
Врач, пожилая женщина с усталыми глазами, вышла через час. Она пригласила Катю и Сергея в кабинет. Иван Петрович сидел там, глядя в пол.
— У вашего отца признаки начальной стадии деменции, — сказала врач, не смягчая слов. — Вероятно, болезнь Альцгеймера. Мы провели тесты, МРТ показывает изменения в головном мозге. Это необратимо, но можно замедлить прогрессирование.
Катя почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она ожидала чего угодно — инсульта, проблем с сосудами, но не этого. Деменция. Слово звучало как приговор. Она посмотрела на отца, который молчал, словно не понимая, о чём речь.
— Что это значит? — спросил Сергей, его голос был хриплым.
— Это значит, что со временем его память, мышление, ориентация будут ухудшаться. Пока он может жить самостоятельно, но нужно наблюдение. Лекарства помогут замедлить процесс, но… — врач замялась, — полностью остановить его нельзя.
Катя не слышала, что было дальше. В голове крутилось: «Необратимо». Она вспомнила, как отец учил её кататься на велосипеде, как они вместе ездили на дачу, как он всегда был её опорой. А теперь он будет угасать, и она ничего не сможет сделать.
Дома она плакала, уткнувшись в подушку, чтобы Сергей не слышал. Ей было стыдно за свою слабость, за то, что она не заметила раньше, за то, что не настояла на обследовании год назад. Может, тогда было бы легче? Сергей пытался её успокоить, но его слова казались пустыми.
— Мы справимся, Кать. Мы всегда справлялись, — сказал он, но она видела в его глазах ту же растерянность.
На следующий день она поехала к отцу. Он встретил её с улыбкой, но в его глазах было что-то новое — страх. Он знал. Или чувствовал.
— Кать, я не хочу быть обузой, — вдруг сказал он, когда они пили чай.
— Пап, ты никогда не будешь обузой, — ответила она, но голос дрогнул.
Она понимала, что жизнь изменилась. Теперь всё будет по-другому.
***
Катя проснулась от звука будильника в шесть утра. За окном ещё темнело, и в Новосибирске начинался очередной морозный день. Она потянулась к телефону, чтобы проверить сообщения, но вместо этого её взгляд упал на пустую чашку кофе на прикроватном столике — вчера она так и не легла спать вовремя, разбирая документы для работы. Её жизнь теперь напоминала бесконечный бег по кругу: работа, забота об отце, дом, снова работа. Ипотека, коммунальные счета, лекарства для Ивана Петровича — всё это навалилось тяжёлым грузом на её плечи.
Решение забрать отца к себе далось нелегко. Его квартира на другом конце города была слишком далеко, чтобы Катя могла заезжать туда каждый день, а оставлять его одного становилось опасно. Иван Петрович всё чаще забывал выключить газ или закрыть дверь. Однажды соседка, тётя Люда, позвонила Кате в панике: отец вышел в подъезд в тапочках и пытался открыть чужую квартиру, уверяя, что это его дом. Тогда Катя поняла, что выбора нет.
Переезд прошёл сумбурно. Они с Сергеем перевезли вещи отца в их двушку, отдав ему комнату Миши, который теперь жил в общежитии в Томске. Старый диван, потёртый ковёр, коробки с книгами и фотографиями — всё это заняло половину гостиной, пока они не разобрались, что оставить. Катя старалась сделать комнату отца уютной: повесила его любимую картину с пейзажем Алтая, поставила на тумбочку фотографию с мамой, но Иван Петрович всё равно выглядел потерянным. Он бродил по квартире, словно гость, и иногда спрашивал, где его спальня.
Катя наняла сиделку, Светлану, женщину лет пятидесяти с добродушным лицом и громким голосом. Светлана работала в больнице, но подрабатывала сиделкой, чтобы оплачивать учёбу дочери. Она казалась надёжной, но уже через неделю стало ясно, что всё не так просто. Иван Петрович капризничал, отказывался принимать лекарства, а однажды даже кричал на Светлану, обвиняя её в том, что она украла его очки. Катя извинялась, но видела, что сиделка на грани.
— Катерина, я стараюсь, но он меня не слушает, — пожаловалась Светлана однажды вечером, теребя край своего кардигана. — Говорит, что я чужая, что ему никто не нужен.
Катя кивнула, чувствуя, как внутри всё сжимается. Она понимала отца: он всегда был гордым, независимым, а теперь его жизнь зависела от чужих людей. Но она не знала, как объяснить ему, что иначе нельзя.
Финансовое бремя тоже давило. Зарплаты Кати, бухгалтера в небольшой фирме, и Сергея, инженера на заводе, едва хватало на ипотеку, коммуналку и лекарства. Они отказались от подписки на кабельное телевидение, перестали ездить на выходные за город, а Катя забросила свои курсы керамики. Её гончарный круг, который она купила три года назад, пылился в углу кладовки. Иногда она смотрела на него с тоской, вспоминая, как лепила вазы и чашки, как глина под пальцами помогала забыть о проблемах. Теперь времени не было даже на сон.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Катя застала отца сидящим на кухне с пустой тарелкой. Он смотрел на неё, словно не узнавая.
— Пап, ты поел? — спросила она, ставя сумку на пол.
— А? Да, поел, — ответил он, но Катя заметила, что еда в холодильнике осталась нетронутой.
Она сдержала слёзы, разогрела борщ и села рядом, наблюдая, как он ест. Он ел медленно, будто забыл, как держать ложку. В тот момент Катя почувствовала себя бесконечно одинокой. Сергей задерживался на заводе, Миша был далеко, а она сидела в этой тесной кухне, пытаясь удержать жизнь, которая рушилась на глазах.
— Кать, тебе надо отдыхать, — сказал Сергей, когда вернулся домой. Он выглядел не лучше: тёмные круги под глазами, усталый голос.
— А когда? — огрызнулась она. — У меня нет времени даже подумать.
Сергей замолчал. Их брак, когда-то полный тепла и шуток, теперь трещал по швам. Они редко разговаривали о чём-то, кроме счетов и отца. Катя знала, что он старается, но её силы были на исходе. Она ложилась спать, чувствуя, как усталость проникает в каждую клетку, но сон не приносил облегчения. Ей снились кошмары: отец, заблудившийся в снежной буре, или она сама, бегущая за ним, но не успевающая.
Однажды Светлана не вышла на работу. Она позвонила и извинилась, сказав, что её дочь заболела. Катя не винила её, но в тот день ей пришлось взять отгул, чтобы остаться с отцом. Иван Петрович весь день был раздражённым, требовал отвезти его на дачу, которую продали два года назад. Катя пыталась объяснить, но он не слушал.
— Ты мне врёшь, Катька! — крикнул он, стукнув кулаком по столу. — Я знаю, где моя дача!
Она ушла в другую комнату, чтобы он не видел её слёз. В тот вечер она впервые подумала, что, может быть, они не справляются. Но мысль о пансионате казалась предательством. Она вспоминала, как отец всегда был рядом: когда она болела в детстве, когда провалила экзамены в институте, когда хоронила маму. Как она могла сдать его в чужие руки?
***
Был обычный четверг, когда всё рухнуло. Катя задержалась на работе — начальник попросил срочно закончить квартальный отчёт. Она пыталась дозвониться Светлане, чтобы та осталась с отцом подольше, но телефон сиделки был выключен. Катя отправила сообщение, но ответа не последовало. В груди росло беспокойство, но она заставила себя сосредоточиться на цифрах. Когда она наконец вышла из офиса, на улице уже стемнело, и снег скрипел под ногами.
Дома её встретил крик Сергея:
— Кать, скорее сюда!
Она бросила сумку в прихожей и вбежала в коридор. Иван Петрович лежал на полу, держась за ногу. Его лицо было бледным, глаза полны страха. Рядом валялась трость, которую он редко использовал.
— Папа! Что случилось? — Катя опустилась на колени, пытаясь помочь ему подняться.
— Я… хотел в ванную, — пробормотал он. — Споткнулся…
Сергей уже звонил в скорую. Катя держала отца за руку, чувствуя, как его пальцы дрожат. Она винила себя: если бы она не задержалась, если бы Светлана ответила, если бы она настояла на другой сиделке… Мысли путались, сердце колотилось.
Скорая приехала через полчаса. Врачи осмотрели отца и сказали, что перелома нет, но ушибы серьёзные. Они посоветовали больше не оставлять его одного. Катя кивала, но внутри всё кричало. Она не могла быть с ним 24 часа в сутки. Она не могла бросить работу. Она не могла всё.
Когда врачи уехали, Катя уложила отца в постель. Он выглядел таким маленьким, таким хрупким. Она вспомнила, как он когда-то носил её на плечах, как они вместе катались на санках. Теперь он едва мог дойти до ванной.
Ночью, когда Сергей уснул, Катя сидела на кухне, глядя на пустую чашку. Она не плакала — слёз не осталось. Вместо этого в голове крутились тёмные мысли. Что, если она не справится? Что, если лучше было бы просто исчезнуть? Она отгоняла эти мысли, но они возвращались, как тени в углах комнаты.
— Кать, ты чего не спишь? — Сергей вошёл на кухню, потирая глаза.
— Не могу, — ответила она тихо. — Я всё делаю не так, Сереж. Я не справляюсь.
Он сел рядом, взял её за руку.
— Ты делаешь всё, что можешь. Мы вместе справимся.
Но Катя не верила. Она чувствовала, что тонет. Вспомнила, как мать перед смертью просила её быть сильной. Но где взять эту силу? Она смотрела в окно, где снег падал бесконечным потоком, и думала, что, может быть, проще было бы просто сдаться.
Утром она позвонила Светлане. Та извинилась, объяснив, что её телефон сел, а дочь заболела. Катя не винила её, но попросила найти замену на пару дней. Она знала, что нужно что-то менять, но не знала, с чего начать. В тот день она впервые позволила себе подумать о пансионате. Не всерьёз, а как о далёкой возможности. Но даже эта мысль казалась предательством.
***
Катя сидела за ноутбуком, листая сайты пансионатов для пожилых. Каждый клик сопровождался чувством вины, но она заставляла себя продолжать. Она больше не могла притворяться, что справляется. Последний месяц был адом: отец падал ещё раз, Светлана уволилась, а новая сиделка, Галина, оказалась ещё менее терпеливой. Катя брала отгулы, чтобы быть с отцом, но это только усугубляло её проблемы на работе. Начальник уже намекал, что её постоянные отсутствия мешают.
Она нашла пансионат в пригороде Новосибирска, в Бердске. На сайте были фотографии светлых комнат, сада с лавочками, улыбающегося персонала. Отзывы были хорошими: «Заботливые медсёстры», «Домашняя атмосфера». Но Катя знала, что реальность может быть другой. Она позвонила, чтобы узнать детали, и женщина на том конце провода терпеливо объяснила условия: стоимость, режим, визиты. Цена была высокой, но они с Сергеем могли потянуть, если откажутся от отпуска и сократят расходы.
Самым сложным было рассказать о своём решении другим. Дядя Саша, брат отца, живущий в Барнауле, был категорически против. Катя позвонила ему, чтобы обсудить, но разговор быстро перерос в ссору.
— Ты что, Кать, в дом престарелых отца сдашь? — кричал он в трубку. — Это же позор! Мы так не делаем! Он тебя растил, а ты теперь его выкидываешь?
— Дядь Саш, я не выкидываю! — Катя старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Я не справляюсь. У меня работа, ипотека, Сергей. Я не могу быть с ним 24 часа.
Дядя Саша замолчал, но Катя чувствовала его осуждение даже через телефон. Она бросила трубку, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Сергей тоже был не в восторге. Он считал, что они должны справляться сами, что это их долг. Но Катя видела, как он сам измотан, как их разговоры превратились в краткие обсуждения счетов и лекарств.
— Сереж, я больше не могу, — сказала она однажды вечером, когда они остались одни. — Я чувствую, что умираю вместе с ним.
Сергей долго молчал, потом кивнул.
— Если ты считаешь, что так лучше, я с тобой, — сказал он тихо.
На следующий день они поехали смотреть пансионат. Здание оказалось лучше, чем на фото: чистое, с запахом свежей выпечки в столовой. Медсестра, Ольга, показала им комнаты, рассказала о распорядке дня. Катя пыталась представить отца здесь, но каждый раз в груди сжималось от чувства вины. Она вспоминала, как он учил её кататься на велосипеде, как они вместе сажали картошку на даче. Как она могла оставить его здесь?
Но выбора не было. Она подписала договор, чувствуя себя предателем. Дома она собрала вещи отца: его любимую кепку, фотографии, несколько книг. Иван Петрович смотрел на неё, не понимая.
— Кать, мы куда-то едем? — спросил он.
— Да, пап, в хорошее место, — ответила она, избегая его взгляда.
***
Переезд в пансионат прошёл тихо, почти незаметно. Иван Петрович не спорил, но его молчание резало Кате сердце сильнее любых слов. Она помогала ему собирать вещи, стараясь не смотреть в его глаза. Ей казалось, что он всё понимает, но не хочет говорить. В коробку легли его любимая кепка, старый свитер, который он носил дома, и фотография с мамой, сделанная на Алтае в молодости. Катя держала эту фотографию в руках, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.
Дядя Саша приехал из Барнаула . Он обнял брата, но с Катей говорил холодно.
— Ты делаешь ошибку, — сказал он, стоя в дверях. — Он бы для тебя такого не сделал.
Катя молчала. Она знала, что он не поймёт. Она устала доказывать, что у неё тоже есть право на жизнь. Сергей держал её за руку, и это было единственным, что удерживало её от слёз.
В пансионате их встретила Ольга, медсестра, которую они видели во время осмотра. Она была молодой, с тёплой улыбкой и лёгким сибирским акцентом. Она сразу нашла общий язык с Иваном Петровичем, пошутив про его кепку.
— Иван Петрович, вы с этой кепкой как артист! — сказала она, и он неожиданно улыбнулся.
Катя наблюдала за этим, чувствуя, как в груди смешиваются облегчение и боль. Она оставила отца в комнате, обещав приезжать каждую неделю. Когда они с Сергеем вышли на улицу, она наконец дала волю слезам.
— Я предатель, Сереж, — прошептала она.
— Ты не предатель, — ответил он, обнимая её. — Ты сделала всё, что могла.
Дома Катя впервые за месяцы достала гончарный круг. Она включила музыку — старые песни Цоя, которые любил отец, — и начала лепить. Глина под пальцами была холодной, но успокаивала. Она лепила простую вазу, и с каждым движением чувствовала, как возвращается к себе. Сергей заметил это и улыбнулся.
— Ты молодец, Кать, — сказал он. — Мы справимся.
Чувство вины не ушло. Оно, наверное, никогда не уйдёт. Но Катя начала видеть свет в конце тоннеля. Она знала, что сделала всё, что могла. Она начала ездить в пансионат каждые выходные, привозя отцу его любимые пирожки. Он не всегда её узнавал, но иногда улыбался, и этого было достаточно.
Однажды, сидя в саду пансионата, она смотрела на отца, который кормил голубей, и подумала, что, может быть, теперь у неё будет шанс начать новую главу. Не без боли, не без потерь, но с надеждой.