— Ты опять с этой своей тетрадкой? — голос Елены дрожал от раздражения, но в нём сквозила привычная забота. Она стояла у окна маленькой кухни, глядя на серый ноябрьский двор, где ветер гонял опавшие листья.
— Гриш, сколько можно? Пишешь, пишешь, а потом рвёшь всё в клочья.
Григорий сидел за столом, сжимая ручку. Его пальцы, натруженные годами работы инженером, чуть дрожали. Он поднял взгляд на жену, но не ответил. Вместо этого отложил тетрадь, где аккуратным почерком были записаны первые строки рассказа.
— Это… помогает думать.
Елена вздохнула, подошла к столу и поставила перед ним кружку с горячим чаем. Аромат мяты мягко разливался по кухне.
— Думать? О чём ты думаешь, Гриша? О той поездке? Опять? — Она села напротив, её взгляд смягчился.
— Сколько лет прошло? Пять? Шесть?
— Семь, — поправил он, глядя в кружку, словно там мог найти ответы. — Семь лет, Лена.
***
Семь лет назад Григорий, тогда ещё крепкий пятидесятилетний инженер, отправился в командировку в незнакомый для него город на севере. Работа была рутинной: проверка оборудования на заводе, встречи с коллегами, бесконечные чертежи и отчеты.
Днём он был погружен в дела, а вечера проводил в одиночестве, гуляя по улицам чужого города. Ужинал он всегда в одной и той же столовой — уютной, с деревянной мебелью и чистыми скатертями. Там подавали простые, но вкусные блюда, и Григорий, следивший за здоровьем после давнего приступа гастрита, ценил это место за диетическое меню.
Однажды, возвращаясь с работы, он заметил у магазина пожилого человека. Старик стоял у входа, в поношенном, но аккуратном пальто, с выцветшей кепкой на голове. В его осанке было что-то гордое, несмотря на протянутую руку. Григорий остановился. От старика не пахло ни грязью, ни алкоголем — только усталостью и чем-то неуловимо знакомым, как запах старых книг.
— Простите, не могли бы вы… — начал старик, но замолчал, словно стыдясь.
Григорий, не раздумывая, достал кошелёк. Но вместо того, чтобы сунуть купюру и уйти, он вдруг сказал:
— Пойдёмте со мной. Поужинаем вместе.
Старик удивленно моргнул, но кивнул. Так началась их странная дружба. Пять вечеров подряд Григорий приводил его в столовую. Старик, представившийся Николаем Петровичем, заказывал всегда одно и то же: овощной суп, гречневую кашу и чай с лимоном.
Он ел медленно, аккуратно, словно боясь пролить каплю. Разговоры их были короткими, но искренними. Николай Петрович рассказывал о своей молодости, о работе учителем литературы, о книгах, которые любил.
Григорий слушал, удивляясь, как легко ему с этим человеком, которого он знал всего несколько дней.
В последний вечер, перед отъездом, Григорий пожал старику руку.
— Спасибо вам, — сказал он, сам не зная, за что благодарит.
— Вот, возьмите. — Он вложил в ладонь Николая Петровича несколько купюр. Тот попытался отказаться, но Григорий настоял.
— И вам спасибо за помощь, — тихо добавил старик, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое, почти отцовское.
Домой Григорий решил возвращаться поездом. Захотелось неспешности, чтобы переварить мысли, что накопились за неделю. Но путешествие обернулось испытанием.
В купе его соседями оказались трое мужчин — шумных, грубоватых, с красными лицами и бутылками на столе. Они сразу принялись отмечать какую-то сделку, громко хохоча и предлагая Григорию присоединиться.
— Давай, брат, за удачу! — гудел один из них, размахивая бутербродом с колбасой.
— Спасибо, не могу, — вежливо, но твёрдо отвечал Григорий. — Желудок шалит.
Он чувствовал, как воздух в купе становится тяжёлым от запаха еды и спиртного. Читать было невозможно, спать — тем более.
Проводница, к которой он обратился за помощью, лишь развела руками:
— Все места заняты, извините.
Начальник поезда был не менее категоричен:
— У нас учёт строгий. Ничего не поделаешь.
Григорий смирился, решив переждать в коридоре, глядя в окно на мелькающие огни. Но тут к нему подошёл пожилой мужчина. Худощавый, с тяжёлой сумкой в руках, он выглядел растерянным.
— Молодой человек, не поможете? — попросил он. — Сумка тяжёлая, а рука что-то ноет. На платформу бы вынести.
Григорий удивился — его купе было в другом конце вагона, но отказать не смог. Поезд остановился на крупной станции, и он помог старику спуститься, придерживая его под локоть.
На платформе старик поблагодарил и быстро скрылся в толпе.
Григорий вернулся в вагон и замер. В его купе творилось нечто невообразимое: его соседи лежали на полу, стонали, держась за лица. Столик был опрокинут, вещи разбросаны. Пахло хаосом.
— Что тут… — начал он, но его прервал голос проводницы.
— Ох, беда какая! — причитала она. — Какие-то парни зашли, сказали, к знакомым. А потом… вот это!
Григорий понял: кто-то вычислил его соседей. Возможно, конкуренты по их «дельцу». В купе ворвались, устроили разборку и ушли, оставив за собой погром.
Он вдруг осознал, что, если бы не просьба старика, он мог бы оказаться в этом купе в самый неподходящий момент.
И тут произошло ещё одно чудо. К нему подошёл начальник поезда, тот самый, что недавно отказал в помощи.
— Пойдёмте, — сказал он. — Есть место в двухместном купе. Свободное.
Григорий перешёл в новое купе — чистое, с мягкими диванами и тишиной. Он лёг, глядя в потолок, и за долгое время почувствовал облегчение. Старик с сумкой спас его. Случайность? Или что-то большее?
***
— И ты до сих пор думаешь о том старике? — Елена смотрела на мужа, её голос стал мягче. — Гриша, ты же не знаешь, кто он был. Может, это просто совпадение.
Григорий покачал головой.
— Не совпадение, Лена. Я это чувствую. Тот старик в столовой, Николай Петрович… он был такой же. Чистый, скромный. И этот, в поезде… Я не знаю, как объяснить. Но добро, оно… возвращается.
Елена молчала, глядя на мужа. Она знала, что он не из тех, кто верит в мистику. Но в его глазах была такая убеждённость, что она не стала спорить.
— А что ты пишешь в своей тетради? — спросила она, наконец.
Григорий улыбнулся, впервые за вечер.— Хочу записать эту историю. Чтобы не забыть. Чтобы, может, кто-то другой прочитал и тоже поверил, что добро не пропадает зря.
Елена коснулась его руки.— Тогда пиши, Гриша.
Он кивнул, открыл тетрадь и снова взялся за ручку. За окном шёл дождь, но в кухне было тепло. И в этом тепле Григорий чувствовал, что его история — не просто случай. Это была нить, связывающая его с чем-то большим, чем он сам.