Его звали просто Дед. Никто не помнил настоящего имени. Он жил под железнодорожным мостом, там, где шум поездов заглушал тишину одиночества. Его «дом» был углом между бетонной опорой и ржавой оградой, прикрытым куском брезента и картонными коробками, пропитанными запахом дождя и времени.
Каждое утро Дед совершал свой ритуал. Аккуратно сворачивал «постель» – тонкое одеяло, подаренное когда-то сердобольной старушкой. Складывал в рюкзак, выцветший до неопределенного цвета, самое ценное: банку тушенки на черный день, потрепанную книжку стихов Есенина, найденную на помойке, и фотографию. На фото – улыбающаяся женщина и девочка с бантами. Кто они? Жена и дочь? Сестра и племянница? Соседи? Он никогда не говорил. Фотография была стерта до белизны по краям от постоянного касания пальцев.
День он проводил в движении. Не попрошайничал. Не лез в драки за теплый угол у котельной. Он работал. Обходил знакомые помойки за продуктовыми магазинами, выискивая не совсем просроченный хлеб, чуть помятые фрукты, иногда – целую пачку печенья. Помогал разгружать машины у мелких ларьков – носил ящики, и благодарные хозяева совали ему пару рублей или булку. Иногда подметал тротуар у кафе – хозяин бросал ему остатки супа в пластиковый контейнер. Он делал это молча, тщательно, с достоинством.
Единственной его слабостью была библиотека. Раз в неделю, в среду, он приходил туда, тщательно вытирал ноги о рваный коврик снаружи, даже если они были в грязи. Снимал в тамбуре потрепанную куртку, стараясь выглядеть менее заметным. Заходил в читальный зал, садился в самый дальний угол и брал с полки книгу. Часто – ту же, сборник Есенина. Сидел неподвижно, впитывая строки, пальцы осторожно перелистывали страницы, словно боялись их повредить. Библиотекари знали его, молча кивали, не задавая вопросов. Это был его час покоя, час, когда он не был тенью под мостом, а был просто человеком с книгой.
Люди его не замечали. Он был частью городского пейзажа, как фонарный столб или скамейка в парке. Иногда кто-то бросал мелочь в его старую жестяную банку из-под кофе, стоявшую у входа в подземный переход. Он тихо говорил «спасибо», не поднимая глаз. Дети иногда тыкали в него пальцем и смеялись. Взрослые спешили мимо, отводя взгляд или морщась от запаха, который неизбежно сопровождал его, несмотря на все попытки умыться снегом или в фонтане летом.
Он редко говорил. Но если кто-то, потерявшийся турист или такой же потерянный пьяница, заговаривал с ним, Дед отвечал тихо, внятно, удивительно правильным русским языком. Иногда в его глазах мелькала искра давно забытого юмора или глубокая, неизбывная грусть. Что сломало его жизнь? Разбитая любовь? Потеря работы? Война? Болезнь? Он унес эту тайну с собой.
Однажды утром под мостом было пусто. Картон и брезент аккуратно сложены. Рюкзака не было. Никто не заметил его исчезновения сразу. Только библиотекарь в среду с удивлением обнаружила, что привычное место в углу читального зала свободно. А старая жестяная банка у перехода простояла еще неделю, пока дворник не выбросил ее в мусоровоз вместе с опавшими листьями.
Город жил дальше. Под мостом скоро появился кто-то другой. А Дед просто растворился, как тень на рассвете. Еще одна неприметная жизнь, оборвавшаяся в безмолвии улиц. О нем не написали в газетах. Не оплакивали. Он просто был. А потом – перестал. И только ветер под мостом иногда выл чуть тоскливее, напоминая о том, что и у тени когда-то было имя и своя, пусть и сломанная, история.