Виктор Петрович жил среди призраков. Не тех, что гремят цепями и завывают в трубах, а призраков тихих, пыльных, заключённых в плотные картонные переплёты и хрупкие листы пожелтевшей бумаги. Его квартира, старая «сталинка» с высокими потолками, была не столько жилищем, сколько личным архивом, мавзолеем ушедшей эпохи. Он, отставной профессор истории, посвятил свою пенсию тому, что умел лучше всего — разговорам с прошлым.
Он всегда говорил себе:
«На то, что происходит и произойдет, ищи ответы в прошлом».
Прошлое он видел как ворота в мир, где всё кристально чисто видно, если знать куда смотреть. Он работал над статьёй о психологическом значении парада 7 ноября 1941 года. Государственный архив прислал ему оцифрованные в высочайшем разрешении негативы знаменитого фотографа Эммануила Евзерихина и др. фотографов.
Фотографий было очень много, среди них сотни негативов, которые никогда в жизни не проявлялись.
Виктор Петрович рассуждал вслух:
«Всё-таки фотокарточки — величайшее изобретение человечества. Никакие портреты не заменят снимка, даже нечеткого и неудачного. Ведь фотоаппарат не выдумывает образы — он их запечатляет такими, какими они были в моменте, — история, застывшая во времени!»
Он всматривался в лица солдат, уходящих с Красной площади прямиком на фронт, в нескольких десятках километров от которого уже стоял враг. Молодые, обветренные, серьёзные. В их глазах не было ни страха, ни пафоса — лишь суровая, глухая решимость. Он увеличивал изображение, переходя от одной группы лиц к другой, пытаясь уловить то, что не могла передать ни одна хроника — дух момента.
И тут он его увидел.
Сначала это было просто несоответствие, деталь, за которую зацепился взгляд. Среди однотипных пальто, ушанок и платков, в толпе провожающих у ГУМа, стоял человек. Он был одет… странно. Куртка из гладкой, чуть блестящей тёмной ткани без воротника, с капюшоном, откинутым назад. Короткая стрижка, а не причёска 40-х. Но не это поразило Виктора Петровича.
Человек держал в руке небольшой чёрный прямоугольник и смотрел на марширующие колонны сквозь него. Это явно был какой-то прибор направленный прямо на проходящих мимо героев ВОВ.
Сердце историка, привыкшее к ровному, размеренному стуку, пропустило удар, а затем забилось часто-часто, как у мальчишки. Дрожащей рукой он увеличил фрагмент до предела. Пиксели поплыли, но суть осталась ясной. Это был не портсигар. Не записная книжка. Форма, хват руки, поза — всё кричало о том, что это смартфон. Человек в толпе 1941 года снимал парад на телефон.
— Бред, — прошептал Виктор Петрович в тишину комнаты. — Артефакт сканирования. Дефект плёнки. Монтаж… Быть этого не может. Что там делает человек явно из 21 века? Я что схожу с ума?
Он открыл другие фотографии с того же парада, сделанные с других ракурсов. Ничего. Но на этом снимке, самом чётком и известном, «гость» стоял как влитой.
Первым порывом было позвонить коллегам, поднять на уши весь архив. Но что он им скажет? Что сошёл с ума на старости лет? Что нашёл путешественника во времени? Его поднимут на смех. Нет. Сначала нужно было поговорить с кем-то, кто не принадлежал к его академическому миру. С кем-то, чей ум был гибок и не закостенел в догмах.
Он набрал номер Лены, своей аспирантки, которая помогала ему с оцифровкой материалов.
— Леночка, здравствуй, голубчик. Извини за поздний звонок.
— Виктор Петрович? Всё в порядке? У вас голос странный.
— В полном. Лена, мне нужна твоя помощь. Твой свежий взгляд. Можешь заехать завтра? У меня тут… казус с одним снимком.
— Конечно, буду после обеда, — в её голосе слышалось беспокойство. — Только не сидите до утра, вам вредно.
Но Виктор Петрович не спал всю ночь. Он сидел перед светящимся экраном, словно у костра, и вглядывался в лицо человека из другого времени. На лице «туриста» не было ни удивления, ни восторга. Только глубокая, почти болезненная сосредоточенность и какая-то вселенская печаль во взгляде. Он не просто фиксировал событие. Он его переживал.
«Если существует хотя бы малейшая вероятность, что этот человек — наблюдатель из другого времени, то почему никто и никогда не видит их в реальной жизни? Если путешествия в прошлое возможно, то почему наше время не завалено туристами оттуда? Или этот попался совершенно случайно, удачный момент, сбой в его маскировке или ещё что...»
Лена приехала на следующий день, и с её приходом Виктор почувствовал уже XXI век. Вот она, та самая небрежность в одежде, современные гаджеты, но тот же огонь в глазах и жажда исследований. Такие люди не переведутся ни в одной эпохе. Виктор был рад, что молодёжь тоже испытывает интерес к истории.
— Ну, показывайте вашего призрака оперы, профессор, — весело сказала она, стряхивая капли с волос.
— Не иронизируй, — беззлобно проворчал Виктор Петрович, указывая на монитор. — Смотри.
Он вывел на экран тот самый снимок. Лена несколько секунд изучала общую панораму.
— Великий кадр. Сила какая. Мороз по коже от этих мальчишек… Так, а в чём казус?
— А ты увеличь. Вон там, у колонны.
Лена ловко орудуя мышью, приблизила указанный участок. Её улыбка медленно сползла с лица. Она наклонилась ближе к экрану, потом откинулась на спинку кресла. Повторила маневр.
— Так, — произнесла она наконец, совсем другим тоном. — Это что за розыгрыш? Чья-то дипломная работа по фотошопу?
— Если бы... Это скан оригинального негатива из Госархива, Лена. Я проверил трижды. У них хранится и контрольный отпечаток. Всё идентично.
— Но… это же невозможно. Куртка, стрижка… И эта штука в руке. Это же айфон какой-то, ну или что-то похожее. Виктор Петрович, это стопроцентная мистификация. Кто-то в самом архиве мог… подшутить. Или это более поздняя, отретушированная копия, которую по ошибке загрузили в базу.
Её аргументы были логичны. Виктор Петрович и сам прокручивал их в голове всю ночь. Но было одно «но».
— Посмотри ему в глаза, Лена. Просто посмотри. Разве так выглядит шутник? Или турист, сделавший селфи на фоне динозавров? Посмотри на его скорбь. Он пришёл в этот момент не просто так. Возможно, там марширует его дед или прадед...
Лена снова увеличила лицо. Они молчали несколько минут, нарушаемых лишь тиканьем старых настенных часов. Ветер за окном стих.
— Да, — тихо сказала она. — Вы правы. Взгляд… будто он кого-то из этих ребят. Будто он пришёл не на парад, а на панихиду.
И тут Виктора Петровича пронзила мысль. Простая и одновременно ужасающая в своей глубине.
— А что, если он не турист? — сказал он медленно, словно пробуя слова на вкус. — Мы мыслим примитивно: если путешествия во времени возможны, то люди будут использовать их для развлечения или наживы. Посмотреть на гладиаторов, подслушать Пушкина, сделать ставку на верную лошадь. А если… если цель совсем другая?
— Какая? — Лена смотрела на него, полностью поглощённая его идеей.
— Сохранение. Не факта, не картинки — для этого есть хроника. А сохранение ощущения. Памяти. Представь, что в будущем человечество научилось оцифровывать не только информацию, но и чувства. Эмоции. Весь спектр переживаний конкретного момента. И есть люди, Хранители, чья работа — отправляться в ключевые точки истории и… записывать их. Не вмешиваясь. Просто стоя в толпе и чувствуя то, что чувствовали все. Вглядись, люди рядом как будто его не видят.
Он встал и подошёл к окну. Снег медленно кружился в свете фонаря.
— Подумай сама. Этот парад. Это ведь не просто марш. Это квинтэссенция духа. Смесь отчаяния и надежды. Осознание почти неминуемой гибели и ледяная воля к сопротивлению. Как передать это потомкам через тысячи лет? Никакой учебник, никакой фильм не справится. Только прямое переживание. И вот он стоит там, наш гость. Чтобы больше не повторилось. Понимаешь? Новые поколения склонны забывать за что сражались их отцы и деды.
— И поэтому у него такое лицо, — прошептала Лена. — Он не смотрит. Он… пропускает всё это через себя. Это же какая чудовищная ноша. Видя это новой трагедии не захочется - это надо показывать детям и молодым людям, чтобы больше никогда!
— Именно. Это не развлечение. Это работа. Возможно, самая тяжёлая и самая важная работа в истории человечества. Быть свидетелем. Не судьёй, не участником, а просто свидетелем. Чтобы память не стала сухой строчкой в базе данных. Чтобы через века кто-то смог подключиться и на несколько минут почувствовать, каково это — стоять на Красной площади 7 ноября 1941 года. Понять, какой ценой была оплачена его жизнь.
Они снова посмотрели на фотографию. Теперь человек в современной куртке не казался чужеродным. Он стал неотъемлемой, даже необходимой частью этого момента. Он был там, чтобы этот момент не умер окончательно, не превратился в чёрно-белый миф.
— Что нам делать, Виктор Петрович? — спросила Лена. Голос её дрожал.
Виктор Петрович медленно подошёл к столу и навёл курсор на иконку корзины.
— Ничего, Леночка. Абсолютно ничего. Оставим всё как есть, а негатив уничтожим.
Одним щелчком мыши он удалил файл с фотографией. А затем очистил корзину. На экране монитора остался лишь рабочий стол с фотографией его покойной жены Анны. Он смотрел на неё, улыбающуюся, на дачной веранде много лет назад.
— Знаешь, — тихо сказал он, обращаясь то ли к Лене, то ли к самому себе. — Если бы у меня была такая машина, я бы не отправился на Куликово поле или в космос к Гагарину. Я бы вернулся в тот августовский день 1985 года. И я бы не стал ничего менять. Просто стоял бы в стороне, за яблоней, и смотрел бы, как Аня смеётся, щурясь от солнца. И я бы записывал. Записывал бы это ощущение счастья. Чтобы оно никогда не исчезло. Я бы всё отдал, чтобы хотя бы раз перед смертью пережить тот момент, когда сделал ей предложение в летнем саду и как мы всю ночь просидели под звёздами, разговаривая обо всём на свете.
Лена молчала. Она понимала, что жить на свете стоит даже ради одного момента счастья, возможно, именно в этом и великое таинство бытия. В этот вечер она на всю оставшуюся жизнь поймёт, что все события во вселенной имеют четкую взаимосвязь, как переходящие кадры кинопленки, но не каждому дано эту связь уловить. Но она непременно существует. Мы все существуем во всех временах одновременно и творим свои «кадры бытия», превращая их в свои лучшие моменты жизни!
Лайки помогают развитию проекта. Спасибо!