Серебряную свадьбу они не отмечали. Двадцать пять лет - дата громкая, требующая гостей, тостов и фальшивых улыбок. А у них в последние годы все стало тихим. Даже любовь.
Марина сидела в своем кресле у окна. За четверть века она до мельчайших трещинок изучила узор на подоконнике, сроднилась со скрипом третьей слева паркетной доски и научилась определять погоду по цвету неба над крышей соседней пятиэтажки. Ее мир был размером с двухкомнатную квартиру на окраине Зареченска. А центром этого мира всегда был он. Виктор.
Он вошел в комнату, бесшумный, как всегда. Поставил на столик перед ней чашку с чаем - ее любимую, с отколотым краешком, которую он отказывался выбрасывать.
- Замерзла? - его голос был ровным, заботливым. Таким же, как вчера. И год назад. И двадцать лет назад.
Марина кивнула, хотя дело было не в холоде. Их дочь, Дашка, неделю назад уехала учиться в Питер. И вместе с ее чемоданами, красками и шумным смехом из квартиры будто выкачали воздух. Осталась только эта оглушающая тишина, в которой каждый невысказанный вздох мужа звучал как упрек. Раньше, когда Дашка была здесь, эта тишина казалась уютом. Теперь - пустотой.
Она посмотрела на Виктора. На его руки. Широкие, сильные ладони, которые двадцать пять лет были ее ногами, ее опорой, ее жизнью. Но сейчас она впервые заметила, как густо их покрывает сетка вздувшихся вен и как незнакомо, по-стариковски, легли на костяшки пигментные пятна. Он поймал ее взгляд, быстро, почти виновато, спрятал руки в карманы домашней куртки. И в этот момент она впервые почувствовала не благодарность, а леденящий душу ужас. Кто этот человек? Человек, который отдал ей всю свою жизнь без остатка. И что стало с ним самим?
Они познакомились в юности, в сером казенном доме, который вежливо называли «реабилитационным центром». Он - после армии, с ранением, временно прихрамывающий. Она - с диагнозом, который звучал как приговор. Он увидел ее, тоненькую, с огромными испуганными глазами в инвалидном кресле, и пропал. Их роман был похож на вспышку, на отчаянный протест против несправедливости мира.
«Я буду носить тебя на руках», - шептал он, и это не было красивой метафорой. Он носил. В ЗАГС, из ЗАГСа, по крошечной съемной комнате в коммуналке. Когда родилась Дашка, соседки ахали и качали головами. «Сгинет мужик, сбежит». Не сгинул. Не сбежал.
Он научился всему: пеленать вертлявую дочку одной рукой, второй придерживая Марину, готовить три разных блюда одновременно, угадывать ее боль по малейшему изменению дыхания. Он был ее богом, ее спасителем, ее незыблемой скалой. Все в их жизни подчинялось одному закону: «чтобы Марине было удобно». Он отказался от повышения на заводе, потому что новая должность требовала командировок. Продал старенький «москвич» деда, потому что пандус к подъезду был важнее. Его жизнь стала служением. А она… она принимала эту жертву как должное. Как можно не принять в дар воздух, которым дышишь?
Пустота, оставленная Дашкой, требовала заполнения. Марина решила разобрать антресоли. Пыльные коробки, старые елочные игрушки, подшивки журналов. В самом дальнем углу она наткнулась на плоский деревянный ящик, перетянутый бечевкой. Она никогда его не видела. С трудом, ободрав ногти, развязала узел.
Внутри, на потертом бархате, лежала гитара. Не простая, семиструнная. Шестиструнная, с узким грифом, как у заграничных рок-звезд. Ее корпус из темного дерева был испещрен царапинами, а на деке виднелась выцветшая надпись «V.I.K.».
Марина замерла. Она знала, что когда-то, в прошлой жизни, до нее, Виктор играл в какой-то группе. Но он всегда отмахивался, говорил, что это было «детство, баловство». Она никогда не придавала этому значения.
Под гитарой лежала тонкая школьная тетрадь. Марина открыла ее. И строчки, выведенные знакомым, но еще угловатым, юношеским почерком, ударили ее под дых.
«Небо взорвется тысячей гроз, когда я коснусь струны…»
«Дорога зовет, и рвется мотор моей души…»
«Я променяю тихий уют на рев стадиона…»
Это были не просто стихи. Это были песни. Десятки песен. О ветре, о свободе, о дорогах, о городах, которые он мечтал увидеть. О жизни, которой у него никогда не было. В конце тетради был вклеен выцветший газетный обрывок: «…победителем городского рок-фестиваля стала молодая группа «Перекресток», солист которой, Виктор Ивлев, поразил жюри…».
Марина сидела на полу среди пыли и прошлого, и слезы катились по ее щекам. Но это были не слезы жалости к себе. Она плакала о нем. О том мальчике с горящими глазами, который мечтал о реве стадионов, а получил тишину двухкомнатной квартиры. Она вдруг с оглушительной ясностью поняла: ее великая история любви была его великой трагедией. Он не выбрал ее. Он просто в какой-то момент перестал выбирать себя.
Вечером он, как обычно, готовил ее ко сну. Расстелил постель, помог пересесть из кресла. Его движения были отточены годами, доведены до автоматизма. Он уже собирался уйти, погасить свет, когда Марина тихо позвала:
- Витя.
Он обернулся. Она смотрела на него так, как не смотрела никогда. Без обожания. Без благодарности. Она смотрела с болью и пониманием. Она протянула ему тонкую тетрадь.
Он увидел ее и застыл. Его лицо на мгновение потеряло привычную маску спокойной заботы. На нем проступило что-то забытое, мальчишеское, уязвимое. Он не спросил, откуда она. Он все понял.
- Это… это было давно, - сказал он глухо, не беря тетрадь. - Глупости все.
Они молчали. Тиканье старых часов на стене отсчитывало секунды их двадцатипятилетней тишины. И в этой тишине Марина задала единственный вопрос, который имел значение. Она не спросила «ты жалеешь?». Она не спросила «почему ты молчал?».
Она посмотрела на его руки, те самые руки, которые носили ее, мыли, кормили, и тихо, почти шепотом, спросила:
- Они, наверное, совсем забыли, как держать гитару?
Виктор не ответил. Он просто медленно опустился на край ее кровати, взял ее ладонь в свои руки и крепко сжал. И так они сидели вдвоем посреди своей тихой квартиры, и впервые за четверть века эта тишина не разделяла, а соединяла их. Она была наполнена невысказанной болью, невыплаканными слезами и правдой, такой горькой и такой необходимой. Марина закрыла глаза, чувствуя на своей щеке его слезу. Она поняла, что ее сказка закончилась. И только теперь, возможно, у них появится шанс на настоящую, не выдуманную жизнь.
А можно ли считать любовь подвигом, если за него заплачено целой жизнью, которой так и не случилось?
Всем большое спасибо за лайки, комментарии и подписку❤️