— Я просто не понимаю, что тут думать! — Ирина Петровна хлопнула сумкой по столу, встала, как в театре перед монологом, и указала пальцем в потолок. — Участок шесть соток, родной, земля плодородная, огурцы там по полкило, не меньше! А цена — ну просто смех! Вам бы сказать спасибо, а вы крутите носом, как будто я вам дохлую крысу в полиэтиленовом пакете принесла!
Настя молча размешивала сахар в кружке. Кофе уже остыл, а у неё не доходили руки выпить. Рядом сидел Сергей, привычно откинувшись в кресле и сделав вид, что внезапно потерял слух и обоняние. Если бы ему сейчас предложили выбор — участвовать в драке без правил или слушать, как мама пытается «впарить» им заброшенный участок — он бы, пожалуй, выбрал драку. Там хотя бы правила понятнее.
— Ирина Петровна, — наконец подняла глаза Настя. Голос был вежливый, но уже с той лёгкой натяжкой, как у учителя, который в шестой раз объясняет, что 2+2 — это четыре, а не «я так вижу». — Вы говорили, участок "в ухоженном состоянии". А потом выяснилось, что три года туда никто не приезжал, и соседка Людмила Михайловна, с которой я созвонилась, сказала, что там теплица обвалилась, а туалет — простите — стоит наперекосяк, как будто его пьяные матросы строили.
— Ах, Людмила! — воскликнула Ирина Петровна, заламывая руки. — Вот уж кто змея подколодная! Всю жизнь завидует! Мой участок — самый ровный! А туалет — это вообще легко исправить. Один день работы, и всё. А теплица — ну, кто сейчас с теплицами-то?! Вы бы лучше на перспективу смотрели.
Сергей кашлянул и потянулся за печеньем, как будто надеялся спрятаться за ним.
— Мам, а почему ты именно нам хочешь продать? — сказал он неуверенно. — Ну, ты же говорила, что ты сама хочешь "на пенсии на природе".
— Ой, Серженька, — вдруг тихо, почти ласково сказала она и даже села обратно. — Знаешь, в каком я возрасте? Я уже хочу не грядки, а плед, сериал и чтоб не дуло. А за участком нужен уход. А я — одна. Всё на мне. И налоги, и членские, и эти их долбаные собрания в "Ромашкино", где половина стариков вообще думает, что они в Госдуме. Мне бы избавиться — и забыть, как страшный сон...
Настя встала, пошла к окну. Она не была злобной или жестокой. Просто умела считать. А считать в этой ситуации было что:
Участок — 280 тысяч по маминым словам.
Долгов — 190 тысяч, по факту.
Домик — ветхий, без документов.
Соседка — говорила, что за него даже 150 никто бы не дал.
И где же тут «выгодное вложение», как утверждала Ирина Петровна?
— А кто долги копил? — спокойно спросила Настя, не оборачиваясь. — Мы же там не жили.
— Это обстоятельства, — буркнула свекровь. — У меня был кризис. После развода с отцом Сергея, между прочим. Я не железная, чтобы всё тянуть. Хотела как лучше...
— Как лучше — это когда честно, — отозвалась Настя.
— Да что ты заладила, как в суде! — Ирина Петровна встала снова, теперь уже намертво. — Я, между прочим, не чужим продаю, а вам! Чтоб внуки бегали летом босиком, чтоб клубнику с грядки ели, а не в «Пятёрочке» по 500 рублей за килограмм!
Сергей пытался что-то вставить, но обе женщины его игнорировали. Он уже жалел, что вообще родился, женился и что в этой жизни всё имеет последствия.
— Мы подумаем, — попытался он, но Настя перебила:
— Мы не будем покупать участок с долгами, Ир. Петровна. Ни в этом месяце, ни в следующем. Если бы вы честно рассказали про ситуацию с самого начала — мы, может быть, даже помогли бы. А так выходит, что вы решили сделать из нас банкомат с функцией "нажми — и спишется".
— Я мать, Настя, — с нажимом сказала Ирина Петровна, глядя ей прямо в глаза. — МАТЬ. А ты кто мне? Так… жена на время. А семья — это навсегда. Но тебе этого не понять. У вас сейчас модно: пожила, ушла. А я Сереже всю жизнь отдала!
Сергей фальшиво засмеялся и развёл руками.
— Мам, да ты ещё и живая, между прочим. Не начинай, ладно?
— Да если бы не я, вы бы этот ремонт не сделали, — резко продолжила Ирина Петровна, сбиваясь уже на крик. — Кто вам 200 тысяч дал в прошлом году, а? Я! И не просила вернуть! Хотела, чтобы вы нормально жили. А теперь, значит, как только мне что-то нужно — сразу в игнор, да? Удобно устроились!
— Вы не давали, вы в лицо бросали, — вспыхнула Настя. — И потом месяц приходили проверять, "на что пошли деньги". Что это за помощь, когда за неё каждый день платишь чувством вины?
Тишина накрыла кухню. Даже холодильник, казалось, замолчал.
Сергей взял кружку с холодным чаем, отпил, поморщился, поставил обратно.
— Мам, давай ты просто расскажешь нам всё честно, — тихо сказал он. — Сколько долгов? Какие документы? И что ты хочешь на самом деле?
Ирина Петровна села. На лице было всё: обида, усталость, злоба и то самое чувство, когда тебя застукали на горячем и ты не знаешь — оправдываться или нападать снова.
— 190 тысяч, — выдохнула она. — И ещё взнос за этот год — 24. И налоги. Домик без техпаспорта, да. Ну… да, в общем, если по-честному — участок неликвид. Но вам бы он подошёл. Места там хорошие. Речка рядом…
— Мам… — тихо сказал Сергей, но Настя подняла руку.
— Спасибо, что сказали, — кивнула она. — А теперь — без обид. Мы не покупаем. И, может, сядем все вместе, посчитаем, как тебе выбраться из этого. Но обманывать — больше не надо.
Ирина Петровна посмотрела на неё долго. Потом встала, взяла сумку, бросила:
— Лучше бы я кота завела. От него хотя бы честности больше.
И хлопнула дверью.
Когда дверь захлопнулась, Сергей медленно повернулся к Насте:
— Ну, ты, конечно, терминатор.
— Зато теперь честно. — Настя допила холодный кофе. — И ты бы, кстати, уже начал говорить своей маме "нет", а не смотреть на меня глазами хомяка перед мясорубкой.
— Это семейная травма, — буркнул он. — У нас в роду все боятся её, даже бабушка.
— Тогда мы в твоём роду будем первыми, кто с этим что-то сделает.
— Слушай, а может, действительно ей помочь? По уму? Продать как есть, найти какого-нибудь хипстера с лопатой…
Настя вздохнула. Где-то внутри — чуть-чуть — ей даже было жаль Ирину Петровну. Но только чуть-чуть.
— Помочь — да. Купить — нет. И давай сделаем вывод: если свекровь приносит тебе «выгодную сделку», надо сначала проверить, не лежит ли под этой сделкой полено с гвоздём.
Сергей рассмеялся.
Настя улыбнулась. Но потом уже серьёзно добавила:
— Мы свою семью строим, а не мины разминируем. Пусть и с родней.
***
Утро началось с тревожного звонка. Точнее, с семи. Семь пропущенных от Ирины Петровны.
— Может, кто-то умер? — сонно пробормотал Сергей, переворачиваясь на другой бок.
— Кто-то умер — это максимум один звонок. Семь — это когда кто-то обиделся, но не знает, как признать, что был не прав, — отрезала Настя, уже просматривая список вызовов.
Она не спешила перезванивать. Было воскресенье, семь утра. Даже в аду, вероятно, в это время дают поспать.
Телефон завибрировал снова.
Сергей вздохнул:
— Давай ответим, а то она поедет сюда.
— Уже едет, — хмуро сказала Настя, глядя на экран. — "Через 10 минут буду. Откройте, есть разговор".
Сергей застонал так, будто ему только что ампутировали отпуск.
— Я в ванную, — сказал он. — До конца месяца.
Ирина Петровна пришла с коробкой. Белой, пластиковой, слегка надломленной с одного края.
— Вот! — сказала она, водрузив её на кухонный стол. — Это всё, что у меня есть по «Ромашкино». Все документы. Кадастровая, фото участка, старые справки, даже счета по долгам. Хотите — проверяйте. Хотите — сожгите. Но! — она подняла палец, — слушайте внимательно.
Настя скрестила руки. Сергей присел рядом, как школьник на родительском собрании, внутренне молясь, чтобы это оказалось не так плохо, как выглядит.
— Я продаю участок. Но не вам.
— Мы только радуемся, — кивнула Настя.
— А вы мне поможете. Бесплатно.
Настя заморгала. Даже Сергей замер.
— Простите?
— Поможете, — спокойно повторила Ирина Петровна, доставая из сумки рекламный проспект. — Я нашла агента. Специалист по загородной недвижимости. Молодой парень, зовут Глеб. Ему 25, но очень пробивной. Я уже с ним созвонилась. Он сказал: нужно всё привести в порядок. Оформить домик, поставить его на учёт, долги — реструктуризировать. Тогда, говорит, можно будет продать хоть за 300. А пока — максимум 120.
— Логично, — кивнула Настя. — Так что вы от нас хотите?
— Поехать со мной. Завтра. В Ромашкино.
— С какой стати? — подняла бровь Настя.
— А вы — молодая, с языком, — вздохнула Ирина Петровна. — Там в правлении сидит одна стерва, её надо убедить, чтобы они не начисляли пени, а дали время. У меня не получается — она меня терпеть не может. А вы ей понравитесь.
— Почему вы так решили?
— Потому что у вас лицо такое… хищное. Женщина женщину сразу оценивает.
Сергей захихикал и тут же притих, наткнувшись на взгляд жены.
— И это всё? — недоверчиво спросила Настя. — Ради этого вы утром воскресенья устроили "семь звонков и грозу"?
— Нет, — пожала плечами Ирина Петровна. — Это — план "А". Есть ещё "Б". Если вы откажетесь — я скажу Сергею, что вы наговариваете на меня, специально. Чтобы его от меня отдалить. Ну и, возможно, случайно проболтаюсь вашей маме, что вы взяли мой подарок и на следующий день купили себе ноутбук за сорок тысяч.
— Это был рабочий инструмент! — вскинулась Настя. — И мы договаривались, что это не обсуждается!
— Я просто сказала, что возможно проболтаюсь. Зависит от вас. — Ирина Петровна мягко уселась за стол. — Ну так что?
В "Ромашкино" пахло сыростью, мокрым деревом и обманутыми ожиданиями.
Настя стояла по щиколотку в грязи рядом с тем самым туалетом, что, по словам Людмилы Михайловны, "стоит наперекосяк". Он действительно стоял. И действительно наперекосяк. Как будто в нем кто-то боролся за свою жизнь и проиграл.
— Вы с ума сошли, — прошептала она, глядя на это архитектурное недоразумение. — Это же не домик. Это — доказательство, что гвозди не вечны.
— Выдохни, — сказал Глеб, агент. Парень был энергичный, с белыми кроссовками и уверенной улыбкой. — Тут не место, тут — потенциал. А потенциал — это главное. Превратим всё в "дачу мечты", сделаем фотосессию на закате, напишем "уютное местечко с характером". Сейчас такие тексты хорошо заходят.
— А долг? — мрачно спросила Настя.
— Ну… — Глеб потянулся, — с долгом я ничего не сделаю, если его не оформят в рассрочку. Так что… где ваш председатель?
— Там, — буркнула Ирина Петровна. — В вагончике, что с вывеской «Правление».
— Идём? — сказал Глеб.
Настя посмотрела на свекровь.
— Я не хочу тебя вытягивать из этого болота. Я сюда поехала, потому что мне не всё равно, как живёт твой сын. И чтобы он потом не винил себя за то, что оставил мать в долгах.
— Ну так и скажи спасибо, что я тебе такую возможность дала.
Настя закрыла глаза и сосчитала до пяти. На шесть — шагнула вперёд.
Разговор с председателем шёл плохо.
Валентина Николаевна, женщина в клетчатом жилете и с голосом как у тракториста, была настроена воевать.
— Мы что, будем под каждую должницу прогибаться? — рявкнула она. — Сегодня одной реструктуризация, завтра другой — и что? Я так скажу: плати всё сразу, или не выпустим справку!
— Вы не правы, — спокойно сказала Настя. — Если человек не может заплатить — он не заплатит. А если может, но позже — и вы дадите шанс — и он закроет долг, и вы продадите участок. Это выгодно всем. А если будете упираться — она просто перестанет платить вообще. И долг станет невозвратным.
— Умная, да? — Валентина Николаевна прищурилась. — Тоже юрист?
— Хуже. Я — жена сына этой женщины.
— Вот оно как, — сказала председатель, а потом вдруг улыбнулась. — Хорошо. Один шанс дам. Но только потому, что вы — не как ваша свекровь. Вы хотя бы разговаривать умеете, а не обвинять всех подряд в порче помидоров.
На обратном пути в машине было тихо.
— Спасибо, — вдруг тихо сказала Ирина Петровна. — Без тебя они бы меня послали.
Настя кивнула.
— Но я всё равно на вас зла, — добавила свекровь.
— За что?
— За то, что вы меня поймали на обмане.
— А вы злитесь не на нас. На себя.
— Ну, возможно. Но вы ближе, вот и достаётся вам.
Сергей обернулся с водительского кресла:
— Мам, ты чего такая честная вдруг?
— Я старею, Серженька. Старею. И когда стареешь, уже не так легко врать. Потому что потом забываешь, что соврала, и всё рушится, как тот туалет на участке.
Настя улыбнулась. Впервые — по-настоящему.
— Значит, ещё не всё потеряно?
— Потеряно. Но есть шанс, что кто-то это откопает и приведёт в порядок, — усмехнулась Ирина Петровна.
— Как и ваш участок?
— Как и моя жизнь, деточка. Может, и моя жизнь тоже…
Они ехали в тишине. И впервые — не врагами.
Впереди ещё была продажа, долги, бумажная волокита.
Но впервые за долгое время Настя подумала, что, возможно, эта история закончится не дракой, а перемирием.
***
Настя шла по тропинке к участку и уже знала: не продастся он ни за сто, ни за двести. Даже бесплатно его бы не каждый взял.
Огород напоминал поле, по которому недавно прокатился взвод танков. Забор кто-то подпёр палкой. Гвозди торчали наружу, как угрозы.
Ирина Петровна стояла у калитки в каком-то удивительно нарядном виде: рубашка в цветочек, прическа как после салона, губы — яркие, губы, как у актрисы, готовой к съёмке в сериале про сильных женщин после развода.
— Привет, — кивнула она. — Ну что, пришли прощаться?
Настя остановилась.
— Прощаться?
— Я решила не продавать.
— Что? — Настя замерла.
— Не продам. Пусть остаётся в семье. Участок. Дом. Всё.
— Это шутка?
— Нет. Я оставляю его… Сергею.
— Ты с ума сошла?!
Голос Насти сорвался.
Сергей, подошедший следом, чуть не выронил бутылку воды.
— Мама, ты уверена? Мы ж только что... договорились!
— Да. А потом я подумала. Этот участок — моя жизнь. Мои годы. Мой Валерий его строил. Мой папа копал тут грядки. Моя мама сварила первый борщ на этой печке.
Я не могу продать это первому встречному. Да, я в долгах. Да, мне тяжело. Но если я уйду — и это исчезнет, то что останется? Какие у меня, к чёрту, воспоминания — кроме этой дыры и тебя, Серж?
Настя выпрямилась. Голос её стал стальным.
— Ты сейчас что делаешь? Назад откатываешь? Опять на жалость? После того как мы унижались перед председателем? После реструктуризации, договора с агентом, всех этих слов про «спасибо»?
— Я решила. Сергей — мой сын. Пусть у него будет.
— А мы? — Настя сделала шаг ближе. — Мы что — это просто временные пользователи?
— Вы — семья. Поэтому и будет у вас. Но формально — на нём. Внуки пусть растут. Я, может, даже им травку посажу. Газончик. Качельку.
Сергей нервно почесал затылок.
— Подождите. Мам. Ты только что хотела продать. Мы тебе помогли. А теперь ты хочешь отдать мне с долгами?
— Я их перекрою. Часть. Остальное — размажем. Там всего-то сто сорок.
— Всего-то? — Настя уже не кричала. Теперь она была ледяной. — Мы сами с ипотекой. Ты об этом не думала?
— Я думала, что вы — семья. А не юристы в чужих мантиях.
— Мама, — осторожно сказал Сергей, — ну… ты правда уверена?
— На сто процентов, — твёрдо сказала Ирина Петровна. — Я вчера ночью сидела, смотрела на фото Валеры… и поняла — я не отдам эту землю. Я её сохраню. А если не смогу — вы сохраните. Ты, Серж. Ты — мой сын.
— А я? — голос Насти дрожал. — Я кто в этой конструкции? Обслуга, которая оформляет бумаги и улыбается председателям?
— Ты — жена. Ты — молодец. Я ценю. Но сейчас — это моё решение.
Настя отвернулась. И тихо прошептала:
— Знаешь, ты манипулятор. Страшный. Холодный. И, кажется, несчастный. И ты таскаешь всех за собой в это болото, называя это "памятью".
Но память — это не туалет, который вот-вот рухнет. Память — внутри. И я не обязана жить в твоём музее несчастья. Я не твоя тень. Я не должна спасать тебя каждый раз, когда ты опять решила "всё передумать".
Ирина Петровна в первый раз за всю беседу поникла.
— Я не хотела…
— Знаю, — оборвала её Настя. — Ты никогда не хочешь плохого. Оно просто выходит. Как ожог от старого утюга — не специально, но больно.
Сергей молчал.
— Что скажешь? — повернулась к нему Настя.
— Я… — он потёр виски. — Я не знаю. Это же мамин участок.
— И ипотека — тоже «наш дом». А ты «не знаешь». Вот и живи — между.
— Не делай так, Настя…
— А как? Держать лицо, пока твоя мать раз за разом делает из нас спасателей её вечных пожаров?
Настя посмотрела на участок.
На ржавый мангал, на облезлый забор, на тот чёртов туалет.
— Хочешь оставить это в семье? Оставляй. Но не втягивай нас.
Мы не мусорщики. Мы — люди. И мы не обязаны разгребать твою вину за всю жизнь.
Она пошла к машине. Сергей остался стоять между двумя женщинами — растерянный, как подросток между родительским криком и первой влюблённостью.
Ирина Петровна долго молчала. Потом тихо сказала:
— Может, я действительно старею.
— Может, — отозвался он. — А может, ты просто не умеешь отпускать.
— А ты?
— Я — учусь.
И пошёл вслед за Настей.
Когда дверь машины захлопнулась, Настя вздохнула.
— Прости, что так…
— Не извиняйся. Всё правильно.
Она посмотрела на него.
Смотрела долго. Потом кивнула.
— Поехали. Нам ещё жизнь свою строить. А не чужие руины латать.
Машина тронулась с места, оставив за собой только пыль, прокопчённый забор и женщину в цветастой рубашке, стоящую посреди прошлого.
Возможно, однажды она снова наберёт их номер.
Возможно — нет.
Но сегодня — конец.
И это было честно.
Конец.