1. Деревня, которой нет
Галушки. Название это давно уже не значилось ни на одной карте, даже на тех пыльных, что висели в сельсовете под слоем мух и времени. Деревня медленно умирала — дома покосились, как старые пьяницы после запоя, огороды заросли бурьяном. А последний магазин закрылся, когда продавщица Матрёна упала за прилавком и больше не встала.
Лишь дымок из трубы избушки Ерофея свидетельствовал, что здесь ещё теплится жизнь. Дом его стоял на отшибе, будто стесняясь соседства с другими развалюхами. Крыльцо скрипело жалобно, словно просило пощады. Но дед, похожий на высохший гриб-дождевик, каждый вечер выходил на него покурить, не обращая внимания на стоны древесины.
2. Камень судьбы
У самого крыльца, вросший в землю по самые бока, лежал настоящий Куриный бог — серый камень, с гладким, будто специально высверленным отверстием посередине. Размером с хорошую сковородку, но тяжелее — поднять его одной рукой не получалось даже у молодых парней. Когда те, напившись, пытались проверять старинные поверья.
Но у Ерофея в кармане ватника всегда лежал другой камень — точная копия, только меньше, с ладонь величиной. Дед выточил его прошлой зимой из куска плоского камня, когда понял, что настоящий артефакт рано или поздно кто-нибудь попытается украсть.
Местные называли его Куриным богом, хотя куры в Галушках давно перевелись. Одни говорили, что камень этот — остаток древнего капища, другие — что его принесла река в половодье, а третьи и вовсе шептались, будто он упал с неба в ту самую ночь, когда сгорел колхозный склад.
Старуха Дарья, последняя, кто ещё иногда захаживала к Ерофею, мусолила эту историю каждый раз, как садилась на крыльцо отдохнуть:
— Мой покойный свёкор, царствие ему небесное, говаривал, что камень этот — глаз земли. Мол, глянешь в дырку — и увидишь, что тебе суждено. Одним судьбу показывает, другим — смерть. А иным и вовсе пустоту...
Она закатывала глаза, делая паузу для важности.
— Вот Петька-плотник, помнишь, глянул — и увидел себя с полным кошельком. На следующий день в город уехал, и правда, слышно, разбогател. А Машутка наша, глупая, посмотрела — и завыла: гроб свой увидела. Через месяц под поезд попала...
Ерофей лишь хмыкал в ответ, выпуская сизые кольца дыма. Он-то знал правду. Большой камень был обычным. А маленький — и вовсе подделкой. Настоящая магия была в людях — в их готовности верить. А верили они охотно. Особенно в то, что хотели увидеть.
3. Торговец
Петрович приезжал в Галушки с завидной регулярностью — каждые три месяца, словно по какому-то внутреннему календарю, который вел отсчет не дням, а степени отчаяния в его голосе. Его "Волга", когда-то лакированная до зеркального блеска, теперь больше походила на больного старика — краска облезла, хромовые детали покрылись рыжими язвами коррозии. А двигатель на холостых оборотах кашлял так, будто вот-вот выплюнет последний клубок дыма прямо на пыльную деревенскую дорогу.
Он всегда парковался одинаково — заезжал передними колесами прямо на траву у дома Ерофея, выходил, громко хлопая дверью (которая все равно не закрывалась с первого раза), и начинал свой привычный ритуал:
— Ну что, старик, созрел? — Петрович вытирал пот со лба засаленным платком, хотя на улице мог стоять и ноябрьский холод. — Даю последнюю цену, больше никто не предложит! Пятьсот долларов! Настоящие зеленые, не то что эти... — он мотнул головой в сторону райцентра, где рубль за последний год успел трижды умереть и возродиться.
Ерофей, не отрываясь от своего занятия (то ли чинил старую ловушку для ондатр, то ли просто ковырялся в земле палкой), отвечал одним и тем же:
— Не продаётся.
— Да кому он вообще нужен, этот булыжник? — Петрович разводил руками, его пиджак с продранными локтями трепетал на ветру, как крылья дохлой вороны. — Ты хоть понимаешь, что на эти деньги можно новый дом построить? Или в город перебраться? Или... — он понижал голос, — бутылок на пять лет вперед купить!
Дед лишь пожимал плечами, будто в его костлявых плечах скрипели те же ржавые пружины, что и в машине торговца. Он прекрасно помнил, как двадцать лет назад этот же Петрович, тогда еще молодой и бойкий, предлагал за камень пятьдесят рублей — и точно так же размахивал руками, точно так же клялся, что это "последняя цена".
Но самое забавное было в том, что Петрович никогда не просил просто посмотреть в дырку большого камня у крыльца. Ни разу. Будто боялся увидеть что-то важное. Или, что более вероятно — не увидеть ничего.
4. Учёный
Молодой человек в очках появился в Галушках так неожиданно, что даже вороны на покосившемся заборе перестали каркать, поражённые непривычным зрелищем. Его серебристая "Тойота", ещё пахнущая салонным пластиком, сверкала на солнце. Как космический корабль, случайно приземлившийся посреди деревенского пейзажа, состоящего из грязи, ржавых крыш и вечного запаха навоза.
Он вышел из машины с осторожностью городского жителя, боящегося испачкать ботинки. И сразу же достал блокнот в кожаном переплёте и дорогую ручку, которая даже здесь, в глуши, продолжала писать без единой кляксы.
— Я исследую народные поверья, — заговорил он, и его голос звучал так, будто он читал лекцию перед невидимой аудиторией. — Ваш артефакт, известный как Куриный бог, представляет огромный интерес для этнографии. Он может перевернуть представления о...
Ерофей, не дослушав, медленно полез в карман и достал маленький камень — свою подделку. Парень замер, удивлённый такой простотой. Потом, с видом учёного, впервые берущего в руки древний артефакт, медленно поднёс его к глазу. Его пальцы слегка дрожали — то ли от волнения, то ли от страха увидеть что-то настоящее в этом мире, где всё давно стало бутафорией.
И вдруг он вскрикнул, отпрянув так резко, что чуть не уронил камень. Его лицо побелело, а глаза за очками расширились, будто он увидел не просто будущее, а нечто, что переворачивало все его представления о реальности.
— Я... я видел... себя... — он задыхался, словно пробежал километр, — в кабинете... с этим камнем на столе... и... диссертацию... и даже... — он умолк, не решаясь сказать вслух, сколько нулей было на том гранте, который он держал в руках в своём видении.
Ерофей хрипло рассмеялся, и его смех звучал как скрип старого дерева.
— Ну, значит, купишь.
Парень, всё ещё дрожа, сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил толстую пачку купюр. Он отсчитывал деньги торопливо, будто боялся, что старик передумает. Его пальцы не слушались, путались в новеньких хрустящих банкнотах. В воздухе стоял запах типографской краски и чего-то ещё — может, страха, а может, жадности.
Когда сделка была завершена, молодой человек схватил камень, почти побежал к машине и уехал, поднимая тучи пыли, как будто за ним гнались сами Галушки, не желающие отпускать свою легенду.
А Ерофей остался сидеть на крыльце, пересчитывая деньги, и его лицо не выражало ничего, кроме лёгкой усмешки. Он знал, что продал всего лишь кусок камня. Но самое ценное — веру в него — он оставил при себе.
5. Развязка
Через неделю Петрович приехал в последний раз. Его "Волга" подкатила к избе как-то неестественно медленно, будто сама машина понимала, что везёт хозяина в последний раз. Когда торговец вылез из машины, Ерофей сразу заметил — что-то было не так. Лицо Петровича имело цвет мокрой золы, а глаза смотрели куда-то сквозь деда. Он подошёл к крыльцу и замер, уткнувшись взглядом в большой камень у крыльца. Пальцы нервно перебирали пуговицы пиджака, на котором теперь красовались не только потёртости, но и пятна чего-то тёмного. Он словно увидел что-то за гранью возможного.
— Ты... ты знал... — прошептал он, и его голос звучал как скрип несмазанных дверей в пустом доме. — Я посмотрел... в твой камень... и увидел...
Ерофей молча кивнул, не задавая лишних вопросов. Он давно уже знал, что люди видят в дыре камня только то, что хотели больше всего увидеть в себе. Бедняки — богатство, больные — здоровье, а такие как Петрович... Ну, Петрович увидел то, что заслужил.
На следующий день в райцентре только и говорили, что торговец антиквариатом скоропостижно скончался. "Сердце", — вздыхали соседи, крестясь и спеша перевести разговор на что-то более живое. "Сердце", — повторял фельдшер, заполняя бумаги. Хотя все знали, что Петрович пил как лошадь и курил как паровоз уже лет тридцать. Но "сердце" звучало приличнее, чем "испугался до смерти".
А дед сидел на своём крыльце, раскуривая последнюю папиросу из пустой пачки "Беломора". Ветер играл с целлофановой обёрткой, кружил её в воздухе, затем бросал в грязь, поднимал снова — точь-в-точь как судьба играла с людьми. Левой рукой Ерофей нащупал в кармане ватника очередной маленький камень — как тот, что он подсунул этнографу. У него таких заготовок было несколько.
Парень-этнограф, кстати, действительно защитил диссертацию. Через месяц в областной газете вышла статья о его сенсационном открытии, а ещё через полгода его показывали по телевизору — стоящим рядом с каким-то важным чиновником и тем самым камнем под стеклянным колпаком.
Петрович... Ну, что Петрович — сердце.
А большой Куриный бог? Он так и остался лежать у крыльца — немой свидетель человеческой глупости. И Ерофей знал — пройдёт ещё немного времени, и к его крыльцу подъедет новая машина. Из неё выйдет кто-то ещё — может, важный бизнесмен, может, очередной учёный, а может, просто богатый чудак. И дед снова достанет из кармана маленький камень. И снова кивнёт, когда его спросят: "А правда, что если посмотреть в дырку..."
Потому что в этом мире есть две непреложные истины: люди будут верить в чудеса, а старики — знать, когда и как эти чудеса им продать.
Друзья! Подписывайтесь на мой канал! Я рада новым читателям!