Стены мастерской впитывали свет, как чёрная вата. Не просто пыль – это был прах времени, осыпавшийся с бесчисленных мертвых часов, уставивших полки до потолка. Он, часовщик с пальцами, изъеденными машинным маслом и вечной дрожью, копошился над карманным хронометром. Тик-так. Тик-так. Звук бился о стены, возвращался эхом, уже чужим, насмешливым.
«Существует ли оно?» – мысль прокралась, как таракан по жирной тарелке. Не о часах. О Нём. О Времени. Он отшвырнул пинцет. Мерзкий металлический звон затих в мгновение, поглощенный тишиной, которая была гуще и тяжелее любого звука. Он поднял голову, уставился на старинные стенные часы с маятником. Маятник замер. Не просто остановился, он завис, будто картинка на экране с трещиной. Стрелки не дрогнули.
Потом стены мастерской потекли. Не плавились, нет. Каменная штукатурка повела себя, как старая кожа, собранная в складки, а затем распрямившаяся. Пол под ногами стал волнообразным, как язык гигантской ящерицы. Часы на полках замигали циферблатами – одни показывали глубокую ночь, другие – полдень, третьи – даты, которые еще не наступили или давно канули в небытие. Тик-так. Но звук шел не от них. Он исходил изнутри его собственной грудной клетки, глухой, неровный, как работа изношенного насоса.
Он закричал. Или подумал, что закричал. Звук растворился в тягучем безмолвии прежде, чем достиг его собственных ушей. В углу, где раньше была куча бракованных шестеренок, сгустилась тень. Не просто отсутствие света, а нечто плотное, пульсирующее, лишенное формы, но обладающее вниманием. Оно наблюдало. И в этом наблюдении была древняя, холодная пустота.
Он бросился к двери. Ручка, холодная латунь, не поддавалась. Она стала частью стены, как будто ее отлили вместе с камнем тысячу лет назад. Он бил кулаками по древесине, но удары не издавали звука, лишь оставляли на поверхности влажные отпечатки, которые тут же впитывались, как вода в песок. Время не текло. Оно лежало здесь. Оно было мастерской. Оно было им самим.
Он посмотрел на свои руки. Кожа под ногтями была синей. Вены под ней не пульсировали. Они были… статичны. Как дороги на старой карте. Он судорожно расстегнул манжет рубашки. Кожа запястья была гладкой, неестественно бледной. Никакого намека на пульс. Только… шрам? Нет. Это была линия. Четкая, тонкая, как царапина от часовой стрелки, опоясывающая запястье. Он ткнул в нее пальцем и ощутил под кожей твердый, холодный выступ. Шестеренку. Крошечную, золотую.
Паника, ледяная и беззвучная, поднялась из живота. Он рванул рубашку на груди. Кожа была испещрена такими же тонкими линиями-шрамами. Под ними, в мякоти тела, угадывались твердые, геометрические формы. Циферблаты? Пружины? Он был не человеком. Он был механизмом. Заведенным когда-то, а теперь… ломающимся? Или просто остановившимся?
Тень в углу сгустилась. Она не двигалась к нему. Она разливалась, как чернила в воде, заполняя пространство не тьмой, но отсутствием всего. Отсутствием движения. Отсутствием смысла. Отсутствием вопроса «до» и «после». Это и было Оно. Истинное лицо. Не река, не стрела. А вечный, неподвижный Момент. Всегда. Никогда. Одно и то же.
Он поднял глаза к замерзшему маятнику больших часов. В черном, как смоль, стекле циферблата отразилось не его лицо. Там плавала пустота. Бесконечная, завершенная, самодостаточная. Пустота, которая смотрела на саму себя. В ней не было ни прошлого, чтобы сожалеть, ни будущего, чтобы бояться. Только безупречный, ужасающий покой.
Последняя мысль, не его собственная, а словно вложенная извне, пронеслась: «Время – это не движение. Это иллюзия движения в неподвижности. Тюрьма без стен и срока. И ты…» Он посмотрел на свои руки, превращающиеся в латунь и стекло. «…ты всего лишь сломанная шестеренка, которую забыли заменить».
Тень накрыла мастерскую. Золотые шестеренки под кожей часовщика на мгновение вспыхнули холодным, мертвым светом, явив последний тик умирающего механизма. Потом погасли. Навсегда.
В неподвижном воздухе повис запах машинного масла, старой пыли и чего-то нового, невыразимо древнего и пустого. В углу, на полке, карманный хронометр, над которым он копошился, вдруг громко щелкнул. Его стрелки побежали вперед, с безумной скоростью, сжигая года в секунды, пока тонкий механизм внутри не лопнул с тихим хрустом. Осколки стекла упали на пыльный пол, не издав ни звука.
Тик-Так больше не существовало. Существовало только оно. Вечное. Неподвижное. Истинное. А мастерская? Мастерская была. Всегда была. Всегда будет. Просто… ящик. Для ненужных деталей.