Я была третьим ребёнком в семье, младше меня были Таисия и Вероника. Отец очень хотел сына, но вышло так, что было пять девочек. Папа и мама очень нас любили, при каждой возможности баловали сладким, а младшеньким ещё и игрушки доставались. Жили мы в большом селе, мама со старшими дочерьми работала в совхозе, папа в составе бригады строителей работал в городе, что-то там восстанавливали. Я училась в школе, заботилась о младших сёстрах и хозяйстве. Сейчас такие отношения назвали бы идеальными, но они и вправду такими были.
В один из дней, в конце сентября 1940 года, в наш дом пришли сваты. Родители кузнеца сватали нашу старшую сестру. Отец выслушал гостей, а потом помахал головой, мол, нет и всё тут. Мы с сёстрами удивились, а вот мама нет.
- Папа, мы любим друг друга, почему ты против? - спросила не состоявшаяся невеста Маша.
- Они в Бога не веруют, а значит, их ждёт суровая кара! Моя любовь отеческая, а не как у вас - телесная. Моё слово последнее! - сказал, как отрезал отец.
Маше пришлось смериться с волею отца, но это ей далось с большим трудом.
Про нашу семью следует упомянуть один факт: мы были верующими. Точнее сказать, в семье все были верующими, кроме меня и младших сестрёнок, которые в этом ещё ничего не понимали. В селе была церковь единственная на всю округу. По большим церковным праздникам прихожане не помещались в стены храма, молились на улице. В 1936 году нашего священника арестовали. Два грузовика что-то вывезли из храма, люди говорили, что это были иконы и церковная утварь. Церковь опустела, старики приходили к закрытым дверям храма и молились возле них, не имея возможности попасть внутрь. Правление совхоза устроило в церкви мучной склад. Прошёл год, два, надо было ухаживать за строением, но никому до этого дела не было. В тридцать восьмом, после трёхдневных дождей кровля храма не выдержала и протекла. Большой запас муки был испорчен напрочь. Арестовали директора совхоза. Прихожане церкви тишком говорили, что это ему за богохульство воздалось. Теперь каждый молился у себя дома, мы в их числе. Не желая расстраивать родителей, я исправно молилась, неоднократно осеняя себя крестным знамением.
В мае 1941 года, сразу после посевной, в совхоз на два дня приехала музыкальная бригада. Лишённые каких либо развлечений, селяне собрались на выступление артистов. Был и баян, и гитара, под которую пели задушевные песни, и на ложках играли. Весело было. Вечером завели патефон – танцы! Ко мне подошёл молодой парень.
- Григорий, - представился он.
- Варвара, - ответила я.
- Потанцуем?
- Нет.
- Почему?
- Папа говорит, что у нас будут телесные отношения.
- Чушь! Это ведь просто танец!
- Но ты же до меня дотронешься?
- Конечно.
- Вот тебе и ответ на твой вопрос. Это у вас городских просто, здесь ни так.
Господи. Да я бы кружилась с ним в танце хоть до самого утра! Он мне ещё на полянке, когда ложками стучал, понравился, НО, на меня смотрели мои родители и старшие сёстры.
Артисты уехали, началась рутинная совхозная работа. У меня день проходил так: с утра кружка воды натощак, колодец, хлев, дойка, колодец, печь, покормить сестёр, школа, колодец, огород, колодец, хлев, покормить сестёр, ужин, спать. Думаете, я пропустила обед? Нет. Его не было. Забыла сказать: за моё поведение с Григорием на танцах, отец меня похвалил, вот только его похвала была сродни шепотки соли на кровоточащую рану.
Двадцать второе июня 1941 года. Новость о войне мы узнали из громкоговорителя, который был установлен на столбе возле правления совхоза. Те, кто не слышал сообщения Молотова, узнавали его из десятых рук, с большой долей вранья, сама слышала. В селе паники не было, кто-то молча грузил свои пожитки на телеги, кто-то безучастно за этим наблюдал.
День двадцать шестое июня прошёл как обычно. Управившись с матерью в загоне у поросят, дождались старших сестёр с фермы, отца дома не было. Поужинав без него, легли спать. Я проснулась ночью от шуршания. «Мыши опять угол проели, праздник что ли у них, так шумят?!» - подумала я, но прислушавшись, поняла, что это шёпотом разговаривают мои родители.
- В городе говорят, что немец совсем скоро будет у нас, - мой родитель говорил как можно тише.
«А, так вот, где отец пропадал!»
- Скоро, это когда? – спросила мама.
- Скоро – это скоро!
- Что делать будем?
- Воевать не пойду! Завтра спозаранку я на реку, рыбачить. Утону. Но ты не пугайся.
- Так тебе и поверят!
- Тебе поверят! И свидетели найдутся. Кричи, реви, как взаправду мужа потеряла. Поняла?
- Поняла. А дальше что?
- Потом разберёмся. Спи.
Не знаю, уснула ли мама, но я до утра не смогла.
На момент начала войны я не была комсомолкой или даже пионеркой. Красный галстук повязывали тем, кто исправно посещал школу и имел хорошие оценки, я ни тем, ни другим похвастаться не могла. Но я хорошо помнила уроки о капитализме, врагах Революции, убивших Ленина, борьбе рабочих и крестьян за хорошую жизнь для всего трудового народа.
В школе почти никого не было. На пороге стояли мои одноклассники.
- Не будет, Варя, занятий, директор только что сказал, - предупредил меня один из них.
- А чего тогда здесь стоите?
- Думаем, что делать.
- Пойдёмте к Константину. Расскажет нам про войну, - предложила я, трое товарищей меня поддержали.
Константин Заречный, как и его родня, жил на улице Заречной. Говорили, что когда-то село именно с этой улицы и начиналось. Был он старше нас лет на шесть, а может больше, но мы подростки обращались к нему на «ты». Чем он для нас ценен был? Порвалась школьная сумка в снежных боях, значит, дома жди крика. Одна дорога к Константину. Он «цыганской иглой», так залатает, что лучше прежнего будет. А ещё его очень девчонки наши ценили. Ушивал юбки, платья, ну и их ремонт – тоже за ним, это была великая сельская тайна. Константин был призван в армию в 1938 году, воевал в Финской войне, лишился обеих ног, кто как ни он мог рассказать нам о войне?!
Константин внимательно выслушал нашу просьбу. Обведя нас глазами, свесил с кровати культи.
- Вот ты, - обратился он к мальчишке, - представь, что ты в доме, двери и окна закрыты, а он горит. Пламя касается тебя, жжёт, поджигает твою одежду, волосы горят. Как?
- Страшно! - мальчишка поёжился.
- А вот ты. Земля на тебя валунами сыпется, грохот стоит такой, что и в грозу не услышишь!
- Страшно! – ответил второй мой одноклассник.
- А тебе как такое? - теперь вопрос был обращён ко мне, - шмели летают, бьют в голову, в грудь, по ногам и рукам, только те шмели свинцовые.
Я промолчала.
- А теперь, ребята, представьте, что всё это одновременно происходит. В одну минуту, в одну секунду. Вот что значит ВОЙНА!
Вернувшись домой, я увидела на лице отца звериный оскал. Именно звериный! Надо сказать, что за всю мою жизнь я не помнила случая, чтобы он крикнул на кого-то из нас. «Милочки мои!» - так он нас называл, а тут такое!
- Ты где была?! – спросил он таким тоном, что у меня затряслись колени.
- В шшколе, - я начала заикаться.
- Мать ходила, тебя там не было!
- Мы с ребятами в парке сидели. Обсуждали что происходит.
Разговор с Константином я решила утаить.
- И чего решили?
- Ничего не решили. Боятся все.
- А ты?
- И я боюсь.
Я ведь и правда боялась. Нагнал Константин на нас страху.
Немцев, про которых говорил отец, в селе ещё не было. Я пошла к колодцу, рядом с которым играла малышня. Едва я только подняла ведро, как ко мне подбежал малец, я его знала, Сашкой звали, сын доярки, а следом за ним остальные.
- Тебя Никита за «баяном» ждёт! – шепнул он, а потом громко добавил, - тёть, дай попить.
Я наклонила ведро, Сашка и его товарищи напились вдоволь.
- Что тебе сказали? – раздался голос за моей спиной.
Повернувшись, я увидела отца, он очень строго на меня смотрел.
- Пить попросили. Дала.
- Вылей, набери новое.
Я сделал так, как велел родитель. Мальчишки продолжали свои игры в дорожной пыли.
«Баяном» у нас в селе называли высокий штабель брёвен на берегу реки. Может когда-то они так и лежали, но со временем раскатились по земле, образуя полукруг, чем со стороны напоминали развёрнутые меха баяна. Я знала, что кузнец именно там спрашивал согласие моей старшей сестры на замужество. Да и не он один. Место от глаз далёкое, если специально туда не придёшь, то ничего не увидишь.
Никита был главным сельским задирой. Парню было восемнадцать лет, но в армию его почему-то не взяли. Местные голову об это ломали. «Отец механизатор, мать вся в хозяйстве, а сына в армию не приняли!» - судачили бабульки возле колодцев. Я решила сходить на встречу. Вечером отпросилась у матери к подружкам, та отпустила, но с условием, что как начнёт темнеть, я буду дома.
Встретилась я с Никитой. Он сидел на выступающем бревне, курил. Судя по мундштукам папирос, лежащим на земле, ждал он меня долго.
- Чего хотел? – спросила я без «здрасти», мы не дружили, так, знались.
- Видел, как ты сегодня с ребятами к Константину ходили. О чём разговаривали? – задал он вопрос таким тоном, как будто мы в чём-то провинились.
- Тебе зачем?
- Затем, что враг близко, очень близко.
В подтверждении его слов где-то далеко два раза ухнуло. Небо чистое, грозе откуда взяться?
- Мне что с того?
- А с того, Варя, что мы с ним драться должны!
- Так я крещёная, не ты ли меня возле церкви дразнил, «крестиком» называл?!
- То давно было…
- А я помню!
- Помни. Теперь все едины, что крещёный, что нет. Доверие у меня к тебе есть. Пойдёшь в партизаны?
- Куда?! Это с вилами что ли? Дурак ты, Никита, хоть и старше меня. Домой мне пора!
Наш разговор ничем толковым не закончился.
Прошло два дня. Рано утром тишину и сон селян нарушил гул моторов. Собаки рвали цепи, облаивая чужаков. ПРИШЛИ НЕМЦЫ!
Ничего в селе с приходом врага не изменилось, по крайней мере неделю. Я носила воду, готовила еду, сёстры и мама рано утром уходили доить коров, младшие играли на полу дома, только вот отца не было. Пустил кто-то слух, что утонул он на рыбалке, нашлись те, кто по их словам видел это. Мама не плакала, не причитала, будто и не случилось ничего. Вечером, на колодце набирая в ведро воду, я заметила немецкого солдата. Он шёл ко мне. Подойдя, знаками предложил помощь, я отказалась. Он повторил попытку с улыбкой. «Чёрт с тобой, доставай ведро!» - решила я. Немец быстро справился с задачей, хотя не сразу понял в какую сторону крутить. Наполнив мои два ведра, он предложил мне их донести. Я замахала руками, отказывая. Немец ушёл.
А вот через неделю всё и началось! Уже почти стемнело, как в село вошли другие немецкие солдаты, а почему другие? А потому, что эти держали своё оружие в руках, а не на плече. То, что я увидела в окно, заставило меня вздрогнуть, да и не меня одну. Сёстры попятились, крестились, смотрели на иконы в углу комнаты, как будто они могли помочь. В немецком строю шёл наш отец. Он показывал на дома, к ним тут же подходили немецкие солдаты. Они выбрасывали из своих рюкзаков бельё, показывая женщинам знаками, что это нужно стирать.
Утром немцы собрали сход. Пришёл народ, долго ждал, уже хотел расходиться, но немецкие солдаты преградили путь, показывая стволами своего оружия, что нужно вернуться на место. Наконец на крыльцо сельсовета, где красный флаг сменили на тряпку с крестом, вышел немец в идеально отглаженной форме.
- Мы рады вам сообщить, что на вашей земле больше нет Советской власти! – сказал он на чистом русском языке, - вы можете…
- Так ты что? Русский? – крикнула из толпы Серафима, сельская скандалистка, которой всё и все не нравились, - а чего мундир сменил?
Немец указал солдату на Серафиму, толпа расступилась, солдат выстрелил, убив и Серафиму, и стоящую за ней женщину.
- Теперь всем понятно, что происходит или ещё урок нужен?
Понятно, стало, что нас ждёт. Я вспомнила слова Никиты: «…Мы должны драться…!».
Наступил сентябрь. После уборки урожая, к которому было привлечено всё местное население, и за которым следили, как немцы, так и полицаи, почти всю молодёжь посадили в грузовики и увезли на восток. Отец сказал, что они едут строить для немцев укрепления, так как Красная армия решила наступать. Забрали Машу и Глушу. Не посмотрели, что их отец в полицаях ходит! Меня оставили при коровах на ферме. Мы с мамой и другие женщины работали каждая за троих, плюс ещё мужская работа. Мои младшие сестрёнки целый день сидели одни голодом. Хорошо если отец зайдёт, покормит.
Через две недели в село вернулись пять ребят и Глуша. Её ночью к нам в дом привёл Димка. С первого взгляда было видно, что сестра не в себе. Она всё время повторяла одно слово: «Больно». Осмотрев её, мама сказала, что девушку насиловали. Что случилось с сестрой, Глуша рассказать не смогла. Через несколько дней Глуша умерла. Я думала отец обозлится на немцев, но он молчал, когда было положено, выходил в патруль.
В отличие от многих в селе, с едой у нас было хорошо. Нашу живность немцы не тронули, только двух поросят мы лишились, но это по воли отца. Сделал он подарок местному начальству. Я доила корову, кормила кур. Мама сказала, чтобы я зерна им много не давала. «Кидай больше травы, а зерно береги!» - так она говорила. Как-то отец принёс ей платок. Красивый такой, весь в цветах, я вспомнила, что видела такой до войны у Натальи, матери жениха Маши. Отец настаивал, чтобы мама его надевала, выходя на улицу. Мама постирала его и повесила возле печки сушить, а когда ворошила угли в печи, «по не аккуратности» прожгла его кочергой. Я видела, что она это сделала специально. Отец долго ругался.
В ноябре, кажется, это было в двадцатых числах, ночью меня разбудила мама.
- Уходи, дочка! – сказала она шёпотом.
- Куда? – спросила я, ещё не отойдя ото сна.
- Куда угодно. Уходи, чувствует моё сердце, что будет худо. Я вот собрала тебе в дорогу, - мама придвинула ко мне ногой мешок.
- Так куда мне идти?!
- Не знаю. Вторую Глушу я не переживу.
Я, наверное, не до конца понимала, что делаю, так как молча оделась и вышла из дома.
Ночь. Холодный ветер быстро мне напомнил, что на улице поздняя осень. Я совершенно не представляла, что мне делать дальше. Вдруг я вспомнила про Константина, он-то точно посоветует то что нужно! Прошла огородами до нужного дома, тихонько постучала в окно. Мне долго не отвечали, я постучала ещё раз. Между занавесками показалось лицо мамы Константина, она испугалась, увидев меня, но дверь открыла.
- Где Константин? – спросила я.
- Чего пришла?! – почти крикнула женщина.
Мне здесь были не рады, я очень надеялась, что не все. Не спрашивая разрешения, я прошла в угол, где стояла кровать Константина. Он не спал, смотрел на меня.
- Я к тебе. Примешь?
- Что случилось?
Я вкратце рассказала. Константин минуту молчал, а потом сказал матери, чтобы она меня спрятала. Так я оказалась в сарае, но всё равно на улице.
Практически в полной темноте, помогал лишь лунный свет, который пробивался через щели в досках, я сгребла в угол сарая проеденные крысами тряпки. Получилось что-то вроде гнезда. Подвесив на гвоздь свой мешок, закрыла голову воротником пальто и уснула.
Очнулась я утром от громких криков на немецком языке. Вскочив, не сразу сообразила, где нахожусь. На улице уже было светло, в щель я разглядела немецких солдат, которые шли вдоль забора по высокой траве. Они явно кого-то искали! Кого? Конечно же меня! Возле ворот в сарай послышались шаги, я насторожилась. Покрутив головой, заметила стоящие в углу вилы. Вооружилась, не зная, смогу ли я победить врага таким оружием. Скрипнула одна из воротин, в проём просунулась голова в каске. Воротина открылась шире, в сарай вошёл немецкий солдат. Прежде чем он успел меня заметить, я со всей силы воткнула в его живот вилы. Мне показалось, что немцу совсем не больно, на его лице было только удивление. Осев на пол сарая, он несколько раз дёрнулся и затих. А что делать дальше? Сняв с шеи солдата автомат, я с трудом, но смогла дотащить его до своего «гнезда». Закидала тряпками, гнилыми досками. Едва отдышавшись, услышала голос отца: «Здесь она, ищите лучше. Кто найдёт, тому четверть самогона!». «Недорого меня оценил!» - подумала я. Стараясь не шуметь, забралась под крышу сарая, автомат взяла с собой, а вот мешок с припасами так и остался висеть на гвозде. Улеглась на доску, узкая, но потерпеть можно. В сарай вошли трое полицаев. Поводили в стороны своим оружием и вышли. Может непьющие?
В сарае, боясь пошевелиться, я пролежала до вечера. Мне показалось, что я даже задремала. К жизни меня вернул знакомый голос.
- Варя, ты здесь?
Это был Дима, он привёл Глушу домой.
- Здесь, Дима, только я сама не смогу слезть. Тело затекло и замёрзла очень.
- Я сейчас, Варя, я сейчас!
Парень подставил лестницу, влез по ней до меня.
- Ого! А автомат откуда? – удивился он.
- Меня сними, расскажу.
Натрогался Димка девичьего тела, пока помогал мне спуститься. С трудом, но я смогла разогнуть спину.
- Так автомат, откуда? – повторил он свой вопрос.
- Там, - кивнула я на кучу тряпья, - его хозяин.
Димка оказался сообразительней меня. Снял с пояса трупа немецкого солдата запасные магазины к автомату.
- Мешок мой забери, - я показала на стену.
Через несколько минут я сидела возле горячей печки в доме Константина, пытаясь обхватить замёрзшими пальцами кружку с чаем.
Настало время разговоров. Димку, как и других парней, увезли на рытьё окопов. По его словам моих сестёр и ещё двух девушек направили на кухню, парни часто слышали женские крики с той стороны. Через неделю ребята задумали бежать, но кто-то выдал их замысел. Немцы всех закрыли в большом сарае и поставили охрану. Улучив момент, когда на солдат напал послеобеденный сон, ребята сбежали. Глуша перед этим принесла им воду, Димка подхватил её под руку и утащил за собой. Пока охрана опомнилась, ребята были уже далеко, да и не очень то, по словам Димки, их старались искать.
- Здесь вас искать будут, - сказала я.
- Знаем, поэтому попрятались. Что с Глушей?
- Умерла, - я отхлебнула кипятка настоянного на травах, - про Машу что слышал?
- Ничего. Не слышал, не видел, - Димка опустил голову, я знала, что он был влюблён в Глушу.
- Уходить вам, ребята, надо, - сказал своё слово Константин, - и сегодня. Сейчас!
- Как же я уйду?! У меня мамка, братик! – встревожился Димка.
- Не уйдёшь, вас на одной виселице повесят!
Я не узнавала Константина, теперь это был волевой человек, в голосе которого слышались приказные нотки.
- Так припасы с собой надо взять! – чуть ли не ныл Димка, - домой зайти!
- Думаю, что тебя там ждут. Зайди, если не веришь.
- Хватит моих припасов, - сказала я, - ты, Димка, лучше ребят оповести, которые с тобой бежали. Встретимся через час возле «баяна».
- Здесь встречайтесь! Думаешь, твой отец не знает, где молодёжь собиралась? Все ко мне и чтобы до рассвета. Мама, согрей ещё воды, будут гости, - Константин был настроен решительно.
Димка ушёл, а я прилегла на лавку возле окна. Мама Константина положила мне под голову подушку, только я этого уже не почувствовала, уснула. Через час пришёл Димка. Он сказал, что смог найти только Лёшку, но тот отказался уходить из села. Константин посмотрел на ходики и тут же раздался чуть слышный стук в окно. Хозяйка поспешила к двери. «Мне так быстро не открыли!» - подумала я. В дом вошли трое мужчин, их лица были скрыты, двое с карабинами, один, он, наверное, был старшим, с таким же немецким автоматом какой я добыла у солдата.
- Оружие есть? – спросил старший.
- Есть, вот! – Димка положил на стол автомат и три магазина к нему.
- Чей? – продолжал расспрашивать старший из гостей.
- Её! – Димка указал на меня, - она немца в сарае убила!
«Вот так сразу и выдал меня незнакомым людям!» - подумала я.
- Пошли, - приказали мне.
Я посмотрела на Константина одновременно с гостем, тот кивнул. Только вот не понятно - кому. Димка подхватил мой мешок с припасами.
- Я понесу, - в его голосе была какая-то мальчишеская радость, будто на лесную полянку с классом собрался.
- Дима, ты со мной останешься. Нужен пока ещё здесь, - охладил его пыл Константин.
Перед нашим уходом, Константин и старший из гостей о чём-то недолго говорили, слов я не слышала. Меня вывели из дома, да именно вывели, потому что я шла будто под конвоем. Мешок забрали, как и автомат, но я чувствовала, что эти люди не полицаи.
Мы шли практически в полной темноте, тучи закрыли луну. Я с трудом разглядела нашу церковь, едва удержалась на ногах, чуть не свалившись в овраг.
- Осторожнее, девушка, - предупредил меня один из провожатых. Его голос показался мне знакомым, но не таким уж как у родни, но что-то было. Через час мы вышли к реке, сели в лодку, один из троих взялся за вёсла, я совсем запуталась, кто из них главный. Прошло минут тридцать и нас окрикнули с берега:
- Чья лодка?
- Наша, - ответили с лодки.
Причалив, мы вышли на твёрдый как камень пляж.
«На «заставе» мы!» - поняла я. Это место так и называлось у селян, тут в старые времена стояла казачья застава, те специально уложили берег реки булыжниками.
- Пошли, красавица, - старший несильно толкнул меня в спину.
В лесу он оберегал меня от веток, а тот самый знакомый голос, предупреждал, чтобы я была осторожна, так как тут много торчащих из земли корней деревьев. Добрались, наконец.
Партизанский лагерь гудел, каждый был чем-то занят. Меня посадили на землю возле землянки. Старший туда спустился, а двое оставшихся меня охраняли.
- Тебе моя игра на ложках понравилась? - спросил один из них.
«Так это Григорий!» - догадалась я.
- Со сватовством запоздал. Или не решился? – ответила я.
- Так ты про отца предупредила.
- Тут ты и обд…
- Проходи, - перебив наш разговор, старший партизан показал мне на вход в землянку.
Передо мной сидели двое мужчин, один в форме Красной армии, второй в обычном деревенском полушубке.
- Варвара Семёнова.
- Так и есть, ещё Петровна.
- Про Петра знаем, как к этому относишься?
- К отчеству? Хорошо! Звучное.
- Я про отца спрашиваю!
- Не ожидала я от него такого, мама тоже. Сестра, обе старшие сестры погибли, а он на немца служит!
Слёзы текли из моих глаз так, будто я ведро лука перерезала.
- Ныть - бабье дело, - заговорил полушубок, - ты для Родины что сделала?
- А ты кто, чтобы меня про Родину спрашивать?! Давно дневной свет видел?! Поди и не выходишь отсюда, чтобы не обгореть!
Сдали у меня тогда нервы. Я хотела бить врага, а меня как…
- Тише, тише, - остановил меня мужчина в форме, - нам правду надо знать.
- А правда она такая! Пока СИЛУ Красной армии люди не увидят, будут бояться и служить немцам.
- Верно сказала! Что думаешь? – обратилась гимнастёрка к полушубку.
- Думаю, что веры ей нет! Только громкие слова, такие мы и сами произносить умеем.
- Моё решение: зачислить девушку в санитарный взвод, а дальше видно будет, - сказала гимнастёрка.
Сколько раз за войну я слышала такое выражение: «Дальше видно будет» - не перечесть. Обида, злость на это! Григорий больше ко мне не подходил, видимо его смутило, что я одна была в командирской землянке. Что подумал – не знаю.
Санитарный взвод! Громко звучит? Стирали простыни, которые расползались по волокнам, не одного они уже раненого выдержали. Стирали бинты, нет, не те, что в аптеке продаются, а лоскуты тряпок. Порой их настоящий цвет было сложно определить, потому что они были пропитаны кровью настолько, что голубой навсегда оставался красным. Доктором в партизанском отряде был майор Шохович, из окруженцев. Позже я узнала, что он ни какой майор и в окружении не был. Партизаны спасли его еврейскую семью от уничтожения. Он отблагодарил тем, что остался в отряде в качестве доктора, имел навык, как и откуда был – не знаю. Он учил нас перевязкам, учил, как вправлять вывихи, останавливать кровотечение, я всего сейчас не вспомню.
Весной 1942 года я вышла на своё первое боевое задание. Оружия изначально мне было не положено, медсестра ведь, но разведчики дали немецкий пистолет. «Когда нужно будет, ты только на курок нажми! А мы рядом, выручим» - предупредили они.
Не было их рядом, когда мы попали в засаду. По нам стреляли с трёх сторон, я попыталась перевязать одного из бойцов, но в нас прилетели две пули. Одна в него, она добила партизана, вторая в меня. Я почти не могла двигаться. С трудом отползла за куст. Достав из сумки с бинтами обломанное лезвие немецкого штык-ножа, резанула по своим венам на обеих руках. В плен я не хотела! Перевязали меня тогда, принесли в отряд. Кто-то ругал, кто-то хвалил. «Было бы за что!» - думала я.
Через две недели, так мне сказали разведчики, которым нужно было проверить площадку для приземления самолёта, будет у нас помощь. Когда тебе помогают, тут и настроение поднимается! Пошла я с группой на разведку, каждое движение давалось с трудом, болела раненая спина, но я не показывала виду. Поле для приземления самолёта уже давно было найдено, но его нужно было подготовить, охранять.
Двое суток мы прятались в кустах и в лесу. Взвод рассредоточился, смотрели за всеми местами, где можно было подойти или подъехать. На третий день прибыл заместитель командира партизанского отряда, ему доложили о готовности принять самолёт. За безопасность прилёта отвечал капитан Горов, он был чуть ли не правой рукой командира отряда.
Самолёт показался в небе в девять часов вечера. Партизаны зажгли три костра, обозначая место посадки. Самолёт снижался, мы приготовились доставить к нему раненых, и успокаивали лошадей, которые боялись шума, ведь на них нужно было вывезти привезённый груз. Резко снизившись, большое тело самолёта, я такой видела в первый раз, остановилось на поле. Винты крутились, шуму меньше не стало. Партизаны бегом бросились к люку в «брюхе» самолёта. Выносили, бросали на землю тюки, что-то передавали из рук в руки. Началась погрузка раненых, кто-то крикнул, что увидел в небе ещё самолёт. Пилот сказал, что прилетели они двое, просил обеспечить их прикрытие. Вот тут немцы и вылезли, да там, где мы их совсем не ждали. Начался бой, я слышала, как пули бьют по первому самолёту, который пытался взлететь. Под стрельбой сел второй самолёт, он сразу же развернулся. Экипаж выбрасывал груз, было видно, что он очень торопится. Я почувствовала, что мне в плечо ударило что-то горячее, упав, я посмотрела в ночное небо. «Вот, сестрёнки, скоро буду у вас!» - успела подумать я, как меня подняли на руки и буквально забросили в самолёт. Рёв двигателей, за которыми не слышна была стрельба на земле и вот я лечу.
При посадке второго самолёта было невозможно доставить партизанам весь груз. Шесть раненых, которых смогли погрузить в самолёт, сброшенные лётчиками прямо на землю мешки, вот всё что удалось. Капитана Горова расстреляли – это я уже потом узнала.
Свердловск. Госпиталь. Военврач предупредил меня, что на быстрое выздоровление я могу не рассчитывать. Уже перед выпиской меня из госпиталя выяснилось, что я не значусь в партизанском отряде.
В бывшем пионерском лагере нас было двенадцать девушек и женщина лет семидесяти. Мы всё гадали: «Она-то тут зачем?». Женщина всегда молчала, еду, ту которую давали нам и ей, ела с удовольствием. Между девушками пошли разговоры, что она за нами присматривает. Мне, если честно, было на всё это плевать.
Утром к нам пришёл седой мужчина, ростом с сидячую собаку. Он долго тёр свои очки тряпочкой, а потом сказал:
- Кто недоволен тем, что происходит, может выйти из комнаты.
Я единственная, кто вышел.
- Хорошо. Очень хорошо. Скоро за Вами приедут.
Не так скоро как обещалось, но за мной приехали.
Седой капитан опирался на стол, на котором лежало моё дело. Он много ругался, а потом свалился в конвульсиях на пол. Двух минут мне хватило, что бы посмотреть в бумаги. Меня подозревали в содействии отцу, будто и я была полицаем. Постучав в дверь кабинета, я вызвала охрану. Капитана унесли, а меня посадили в одиночную камеру.
Утром ко мне в гости пришёл человек. Да именно - человек! Ни звания, ни фамилии. Человек и всё.
- Как Вам живётся? – спросил он, обращаясь ко мне на «Вы», хотя был гораздо старше.
- Хорошо, только я не понимаю…!
Меня перебили.
- В селе, где Вы ранее проживали, немцы создали штаб по противодействию партизанам. Нам там нужен свой человек.
- «Нам»? – переспросила я.
- Заречный Константин Вам знаком?
- Да, конечно, что с ним? - я привстала со стула.
- Был повешен вместе со своей матерью. Немцы нашли в сарае труп своего солдата. Ваших рук дело?
Я кивнула.
- А Димка, мы учились вместе? – тут уж я точно кричала.
- Служит в полицаях. Говорят хорошо.
Меня оставили в бывшем пионерском лагере. Готовили для меня что-то специальное, но случилось так, что я заболела тифом. Вместе со мной в палате лежали три девушки, одна из них умерла. После болезни я была очень слаба. Следующим местом моего пребывания стал госпиталь, в котором меня лечили.
Когда мне исполнилось семнадцать лет, меня зачислили в ряды Красной армии. Сначала был прифронтовой госпиталь, потом санвзвод на 1-м Украинском фронте под командованием И. С. Конева. Здесь произошёл случай, который мои сослуживцы назвали подвигом, но я таковым его не считаю.
И снова ноябрь, только в этот раз гораздо теплее было. Я была приписана к взводу разведчиков. Ожидая возвращения группы, мы с боевыми товарищами, было, лежали в грязи не одни сутки. Группа вернулась, но результат был нулевой, не смогла она проникнуть в тыл противника, а на носу наступление! Вслепую что ли идти? Командир взвода лейтенант Дзагоев и его заместитель младший лейтенант Добрый, думали что делать. В отведённом мне углу землянки, за плащ-палаткой, я штопала носки, слышала весь их разговор.
- Давайте я пойду, одной пройти проще, - предложила я.
- Ребята не прошли, а ты..
- А ведь можно попробовать! – оживился Дзагоев, - пойду к командиру.
Следующей ночью меня готовили к заданию.
- Не торопись, как переправишься, осмотрись. Полежи, подумай, а потом действуй, - инструктировал меня командир взвода.
- Мне это надо! – я показала на непромокаемый мешок, в который разведчики складывали дополнительный боезапас для своего оружия.
- Ещё что нужно?
- Платье, пальто, ботинки женские.
- Найдём, - заверили меня командиры.
Нашлось всё и быстро. Переодевшись, я проверила на готовность к бою немецкий автомат.
- Вернёшься, как сестра мне будешь! – сказал Дзагоев.
- Вернусь, братик, - заверила я его.
Ночь выдалась тёмная, это хорошо. В кустах, где меня оставили разведчики, я разделась донога. Поймай меня на той стороне реки в мокрой одежде – расстрел, это в лучшем случае. Сложив свою одежду в мешок, я вошла в воду. Холодно! «Назвался груздем, полезай в кузовок» - вспомнила я поговорку. Плавала я хорошо, совсем скоро выбралась на крутой берег. Теперь нужно было одеться.
Возле груды камней я услышала разговор двух немцев. Немецкого языка я не знала, но было понятно, что солдаты бояться. Обойдя их слева, я прошла до блиндажа, в котором тоже шёл разговор. Вот только о чём?! Прошла ещё метров триста, и тут выяснилось, что противника здесь нет. Можно сказать это были ворота в его обороне! Патруль! Я легла на землю. Четыре солдата прошли мимо. Отползла к краю леса, спустилась в овраг. «Рано возвращаться. Буду наблюдать» - решила я.
Менялись патрули, часовые. Я наблюдала за всем этим. В овраг никто не спускался. «Наверняка там заминировали, потому так и спокойны». После третьей смены часовых, я решила возвращаться. Река сама меня вынесла на наш берег, такое у неё было течение.
- Чего смотрите на мою сестру?! - кричал Дзагоев на разведчиков, он пытался меня согреть, завернув в шерстяное одеяло, на обратном пути я не раздевалась, - служить идите!
Рано утром рота гвардии капитана Бульга переправилась на вражеский берег. Когда начался бой, он дал координаты оврага, по нему ударили наши миномёты, разминировали. Рота прошла ещё метров пятьсот и заняла оборону, находясь почти в окружении. Подкрепление подоспело вовремя, половина полка сумело переправиться без больших потерь, почти четыре километра берега было в наших руках.
- Вот что, сестрёнка, сказать хочу, - Дзагоев выплюнул кровь, - живая останешься, предателей ищи. Очень прошу!
Погиб мой командир, но его просьбу я не забыла. В том бою и мне досталось. Кто и как меня вынес – не знаю. Три месяца госпиталя и свободный ход на гражданскую жизнь с медалью « За отвагу» на груди.
Я решила вернуться в госпиталь в Свердловске, но меня остановили. «Вам есть задание» - сказали мне и отправили в институт, учиться на юриста. В городе Чите находился эвакуированный из Ленинграда юридический институт. Хоть программа была и укороченной, но гоняли нас знатно. Я наизусть много знала, а больше знала, где найти то, что мне надо. В начале 1944 года я начала службу в военной прокуратуре города Хабаровска. Сначала делопроизводитель, а в мае 1945 года помощник военного прокурора. «Взлетела» по карьерной лестнице, так бы сейчас сказали.
Второго августа 1945 года меня откомандировали в город Биробиджан, там должен был состояться процесс над японскими шпионами, а что более страшное – над предателями Советского Союза.
Вечером двадцатого августа, ко мне пришёл посыльный, он сказал, что меня срочно вызывают в штаб, так как один из предателей хочет говорить только со мной. Я удивилась! Местонахождение любого сотрудника военной прокуратуры, было сродни военной тайне. А меня требуют! Предупредив хозяйку квартиры о своём отъезде, я села в машину. Через десять минут, я была на своём рабочем месте.
В кабинет ввели мужчину. Он хромал на правую ногу, но в целом выглядел хорошо, вот только побриться бы ему. Сев на предложенный мною стул, мужчина посмотрел мне в глаза.
- Не узнаёшь? – спросил он.
- Нет.
- Внимательно посмотри! Григорий я.
- Ложки помню, человека нет, - ответила я, узнав сидящего передо мной.
- А я думал, будешь долго помнить? – Григорий облизнул губы.
- Давайте начнём допрос. Вы хотели со мной встретиться, а ни я с Вами.
- Вот ты какая стала! А была…
- Григорий Сергеевич, о чём Вы хотели со мной говорить?
Больше получаса я слушала рассказ бывшего советского солдата. О том, как его мать немцы казнили. О том, как тяжело ему было жить с этим. Как он воевал четыре года. В уголовном деле значилось, что попав десятого августа 1945 года в плен к японцам, он выдал колодцы, из которых брали воду советские военнослужащие, согласился взамен на свою жизнь их отравить. Также он рассказал врагу о численности его дивизии, вооружении. Была ли у меня жалось к этому человеку? НЕТ!
В декабре 1946 года я присутствовала при следственно-оперативных мероприятиях, в ходе который старший лейтенант Красной армии Демиров, должен был показать, как он убил часового продовольственного склада. Улучив момент, Демиров ударил меня ножом в грудь. Плохо его обыскали. Почти месяц я провела в больнице. После трёх операций, выздоровления, меня списали со службы. Я решила вернуться в своё село.
Идя по улице к дому, я многого насмотрелась. Кто-то здоровался со мной, кто-то отворачивался. Я была к этому готова. Мама была дома. Обняла меня, прижимала к себе так сильно, что я думала, она меня задушит. Вероника стояла возле бочки с водой, не узнала сестру. Мы с мамой прошли в дом, где наш разговор затянулся до утра.
Меня с радостью приняли на работу в правление совхоза. Я была одна за всех, но мне это нравилось. Я больше не видела лиц врагов и предателей. Хотя это одно и то же.
В 1951 году меня выбрали руководителем совхоза. В районном комитете партии я долго отказывалась от этой должности, но меня убедили её принять, несмотря на прошлое моего отца. Да, об отце! Он вернулся домой в декабре 1955 года после амнистии. Его можно было узнать с трудом. Перед нами стоял мужчина, худой как черенок от лопаты. Он поцеловал младшую дочку, хотел обнять жену и меня, но мы с мамой воспротивились. Кивнув, он вышел на улицу. Прошло несколько минут, раздался выстрел. Отец лежал возле сарая, в его правой руке был немецкий пистолет.
Я познакомилась с хорошим мужчиной, родили дочку. Мама не успела увидеть внучку, умерла. Моя сестрёнка стала самой лучшей няней, она не отходила от племянницы ни на шаг. Мы хорошо жили после войны, мы знали, что именно за это и воевали!