Он не звал на свадьбу. Просто пришёл и сказал: «Я теперь женат».
Сын женился.
Без меня.
Без платья. Без цветов. Без слёз. Без обсуждений.
Просто пришёл — и сказал:
— Мам, я теперь женат.
— Что?
— Расписались с Анжеликой. Сегодня.
— С какой Анжеликой?!
— Ну, с той самой. Ты её видела. В прошлый раз, когда она...
— С татушкой на ноге?! Где скорпион?!
— Ну... Это знак зодиака...
Я сидела за кухонным столом. Скатерть была вишнёвая, старая — из тех времён, когда ещё были настоящие мужчины, не эти вот.
А он — стоял. В рубашке, которую гладила ещё вчера. Весь светлый. И чужой.
«Сорок лет. А ума — кот наплакал. Или она наплакала...»
Она.
Анжелика.
Имя-то какое: Ан-же-ли-ка.
А я, между прочим, хотела невестку — Наташу. Или хотя бы Ирину. С корнями.
А эта — как духи. Пшик — и всё. Ничего не поймёшь, пока не вдышишься. А потом — кашляешь год.
— Мам, только не начинай.
— Я? Да я вообще молчу. Я — тень. Я — прах. Я — мать номер ноль, доисторическая.
Он поморщился. У него всегда так губа дёргается, когда он нервничает. С детства. Я-то знаю. Я его родила.
Сама.
Без эп@дуралки. В январе. В -86.
Он ушёл.
Я осталась одна. С кастрюлей борща.
Без аппетита.
С включенным чайником, который забыла выключить.
Смотрю на окно. На нём морозный рисунок, как в детстве. А внутри меня — пусто.
Вот так, значит?
Мужа я потеряла ещё в девяносто восьмом — инфаркт.
Теперь и сына. Живой — а будто тоже куда-то ушёл. Не ко мне. К ней.
На следующий день я принесла борщ.
— Мам...
— Я мимо шла.
— Ты живёшь в другом конце города.
— Ну и что? Мне теперь можно. Я пенсионерка.
— Мы сегодня суши хотели заказать.
— Суши? На обед?! Ты совсем из ума выжил? Это же сырая рыба!
— Мам...
— Ладно. Вот. Без чеснока. Ты же не любишь.
Она открыла дверь в халате. В мужском халате.
В бывшем халате для гостей, сама сыну покупала. С цветом не угодила: сказал будет для гостей. Ага. Уже там живёт. Уже — хозяйка. Как же — жена.
— Здравствуйте, Валентина Ивановна. Какой у вас чудесный борщ.
— Я вам его не варила.
— Всё равно спасибо.
Вот эта вежливость. Это — страшнее хамства. Это — умный враг.
Хитрая бестия.
Я ушла. С чувством. Что сын — теперь не мой.
Потом были визиты.
То кастрюлю принесу. То постиранные полотенца. То баночку варенья.
Она всё принимала с благодарностью.
С благодарностью!
Это же надо быть такой артисткой.
А потом — окна поменяли. Даже не посоветовались со мной. И совсем неважно, что квартиру мы с отцом для сына покупали. Кто я теперь такая, чтобы спрашивать мое мнение.
— Почему вы пластиковые поставили?
— У нас сквозило.
— Сквозило? Дерево дышит!
— Мы хотим тепло.
— А душевное тепло кто вам даст?! С пластиковыми окнами это не купишь!
Она молчала.
А он...
Он встал рядом с ней. Положил руку ей на плечо.
Моему сыну никто не имел права класть руку на плечо. Кроме меня, когда он был маленький и болел.
— Мама, расслабься ты уже. Я под надежным присмотром. Да и мы взрослые. Хватит нас контролить.
— Контролить, — пронеслось в голове. Слово то какое подобрал. Как будто я и не мать вовсе, а какой-то контролер.
Потом я написала ей. В WhatsApp.
Уж если влезать — то на всех фронтах.
Валентина Ивановна:
Илья любит спать с приоткрытым окном. Ему жарко. Не забывайте.
Анжелика:
Спасибо. У нас сейчас кондиционер. Он доволен.
Смайлик.
Она мне послала смайлик.
Валентина Ивановна:
Он не ест горчицу. У него гастрит.
Анжелика:
Я знаю. Мы едим пасту с соусом — без уксуса.
Валентина Ивановна:
Вы слишком всё знаете. Не перегните.
Ответа не было.
Вот и всё.
Война проиграна.
Сдача без фанфар.
А потом случилось главное.
Я пришла снова — с яблочным пирогом. Яблоки — с дачи. С дерева, которое сажал его отец.
Пирог — как символ. Как знамя.
Захожу — а они окна моют. Вместе. Смеются.
Он — без майки. Не похудел, а наоборот животик округлился.
Она — в его шортах.
Моих шортах, которые сыну так старательно выбирала.
Я не выдержала.
— Ты уже и одежду ей отдал?! Может, и фамилию пусть поменяет?!
— Мам...
— Что «мам»?!
— Мам, прекрати.
Он сказал это жёстко.
Почти чужим голосом.
— Мам... Ты — замечательная. Правда. Но ты не жена.
— А кто, по-твоему, я тебе?!
— Мама. Мама. Не жена. И даже не свекровь моей жене. Анжелика с любовью тебя же называет — Валентина Ивановна, а за глаза мамулечкой. Но ты же все в штыки. А фамилия… да какая разница, если мы и так любим друг друга. Нам как-никак по сорок уже, не это главное. А Анжелике все документы надо поменять. Зачем? Она же и так моя жена.
Боль была — как порез бумагой. Незаметный, но жгучий.
— Я тебя всю жизнь вытягивала. Одежду стирала. Сопли вытирала. К врачам водила.
— И я благодарен. Всегда буду. Но сейчас — всё. Я вырос. И уехал.
— Куда?
— В другую жизнь, мам. Где ты — не главная. Вернее: важная, но пора уже перерезать пуповину. Я вырос.
Тут я уже вз@рвалась. Не выдержала. Признаюсь: наговорила гадостей с три короба.
А потом он просто взял меня за руку, вывел за порог и закрыл дверь.
Передо мной. Его матерью. Его кровью и плотью. Домой шла на остановку, казалось земля горела под ступнями. Ну, погоди ты у меня, еще попляшешь! Прибежишь.
Письмо
Прошёл месяц. Я никуда не звонила. Не лезла. Не писала. Держалась, как будто участвовала в марафоне самообладания. Где за победу дают… тишину.
В один из дней, когда даже чай кажется слишком холодным, а тишина невыносимой, в почтовом ящике оказалось письмо. Настоящее. Бумажное. В конверте.
Подпись на обороте — Илья.
Я разрезала край ножницами. Медленно. Как будто вскрывала не бумагу — себя.
«Мама. Я долго не решался это написать. Потому что знал: ты сильнее любых слов. Но ты также — человек. И имеешь право не быть железной. Я понимаю, что ты меня безгранично любишь, но и устал быть между двух огней.
Я был слеп. Долго. Потому что ты — всегда была рядом. Как воздух. И я думал, что воздух — это норма. Но когда ты исчезла… понял как тебя не хватает. Я очень хочу с тобой помириться. Вернее не только я, но и Анжелика.
Кстати, Анжелика просила тебя поблагодарить. Она говорит, что если бы не ты, она бы так и не научилась варить борщ. Скажу больше. Если бы не ты — я бы так и не научился любить. Спасибо, мама.
Мы с Анжеликой хотим тебя пригласить на ужин. Но без кастрюли, банок, склянок. Просто ты. Без рецептов. Без контроля. Без подушек под спину. Просто мама. Мы тебя очень ждем.
Твой сын и невестка.
Я перечитала письмо три раза. Потом — положила его в шкатулку, где раньше лежала пуповина.
Настоящая. Засушенная. Да, я хранила её. Глупо, может быть. Но для меня — символ.
Символ того, что я дала жизнь. И вот теперь — отпустила. Не навсегда. А просто — правильно.
Вытерла набежавшие на глаза слезы.
Сняла фартук. Переоделась. И вышла на улицу. Пахло весной. Кто-то готовил на кухне ужин. А я шла по городу и сердце пело: сдались и через два дня иду в гости.
Проснулась ночью от звонка. Три часа ночи. Сердце ёкнуло — в это время от хорошего не звонят.
— Да?
— Валентина Ивановна...
Её голос. Анжелика. Тихий, дрожащий.
— Что случилось?
— Илья... Он в больнице. Приступ. Похоже на аппендицит. Его увезли.
Я будто окаменела. Перед глазами — мой Илюшка, пятилетний, с температурой под сорок. И сразу — муж. Инфаркт. Я не успела тогда.
— Какая больница?
— Двадцатая. Я сейчас такси...
— Жди меня. Я сама.
Не помню, как оделась. Не помню, как вышла. В голове — только одно: «Не он. Только не он». И ещё мысль, острая как игла: «Не уберегла. Она не уберегла».
В такси сжимала сумку так, что пальцы побелели. Водитель косился на меня в зеркало, но молчал. А что тут скажешь? Ночь. Старуха с безумными глазами. Больница.
Она стояла у входа — в том самом халате, набросив пальто. Без макияжа. Маленькая. Испуганная.
— Его уже готовят к операции.
— Почему сразу не позвонила?
— Он не хотел вас беспокоить. Говорил: просто схватило живот...
«Он не хотел». Как и тогда — с женитьбой.
В приёмном отделении — запах хлорки. Я его с детства ненавижу. Запах беды.
— Родственники Коновалова Ильи?
— Я мать.
— А я жена.
Мы сказали это одновременно. И посмотрели друг на друга.
— Апп”ндицит. Осложненный. П”ритонит начинается, — врач говорил, глядя куда-то между нами. — Операция будет длительная. Может не ждите здесь, поезжайте домой.
— Нет, — не сговариваясь закричали мы.
Сели рядом на пластиковые стулья. Молча. Два человека, которые любят одного мужчину.
Минута. Пять. Десять.
— Он плохо переносит наркоз, — вдруг сказала я. — После него рвёт. Всегда.
— Я знаю, — тихо ответила она. — В прошлом году зуб удаляли под седацией. Я потом всю ночь с ним сидела.
Что-то кольнуло внутри. Зуб? Я не знала.
— А как давно у него гастрит обострился?
— Месяц назад. Мы к Соколову ходили. Новую схему назначил.
Я снова не знала. Я, мать, не знала, что у сына обострение.
— Валентина Ивановна...
— Что?
— Он вас очень любит. Просто... ему тяжело, когда вы...
Она не договорила. Я смотрела на её руки — тонкие, с коротко остриженными ногтями. Без лака. Обручальное кольцо — простое, как у меня когда-то.
— Когда я что?
— Когда вы не верите, что он счастлив. Со мной.
В коридоре зашумело — привезли ещё кого-то. Каталка прогрохотала мимо.
— А он счастлив? — спросила, глядя не на неё — в стену напротив.
— Да, — просто ответила она. — Очень. И хочет, чтобы вы тоже были счастливы.
Я почувствовала, что плачу. Просто слезы — сами, как у ребёнка. Без всхлипов, без истерики.
— Он единственное, что у меня осталось, — прошептала я.
— Нет, — она вдруг взяла меня за руку. — Теперь нас двое.
И тут я поняла. Это не война. Не бой за территорию. Не отъем собственности. Просто мой сын нашёл ту, которая будет с ним, когда меня не станет. Ту, которая звонит мне в три ночи, когда ему плохо. Ту, которая знает про его гастрит и про наркоз.
Ту, которая сейчас держит мою старую морщинистую руку в своей — и у неё тёплые пальцы.
— Анжелика...
— Да?
— А борщ мой тебе правда понравился?
Она улыбнулась сквозь слёзы:
— Правда. Только я бы чуть меньше перца...
И мы засмеялись. Тихо-тихо, чтобы не спугнуть что-то важное, что вдруг родилось между нами.
За окном светало.
***
Через неделю Илью выписали и сын снова повторил приглашение на ужин.
Я подошла к дому раньше назначенного времени. Стояла на углу, нервно поправляя прическу, и не решалась позвонить. В руках — только маленький букет полевых цветов. Никаких кастрюль, никаких пирогов. Как и просили.
Наконец решилась и нажала на звонок. Открыла Анжелика — в легком платье, с улыбкой. Такой открытой, что я растерялась.
— Валентина Ивановна, как же мы рады! — она обняла меня, и я почувствовала запах ее духов. Нежный, не приторный. И почему-то вспомнила, как моя свекровь когда-то называла меня "девочкой с деревни" за любовь к цветочным духам.
Илья вышел из кухни в фартуке, с половником в руке.
— Мам, ты пришла! — он обнял меня, крепко и по-настоящему.
На столе горели свечи. Простая еда — овощной салат, запеченная курица, картофель. Ничего особенного, но всё с любовью.
— Я сам готовил, — гордо сказал Илья. — Рецепт, правда, нашел в интернете, но думаю, тебе понравится. Сюрприз для тебя и Анжелики за заботу обо мне. Сын подошел и обнял нас двоих. Сердце снова радостно затрепетало. (Как же я скучала по его объятиям).
Мы говорили. Впервые за долгое время — по-настоящему говорили. О его работе, о планах, о книгах, которые они читают с Анжеликой. Я узнавала своего сына заново — взрослого, самостоятельного, с собственными мыслями.
Анжелика рассказала, как они познакомились — оказывается, встретились в библиотеке, спорили о Маркесе. А я-то думала, что знаю о сыне всё.
После ужина Илья вдруг взял нас обеих за руки.
— Мам, мы хотим тебе кое-что показать.
Анжелика достала из комода маленький конверт и протянула мне. Внутри была черно-белая фотография — размытое изображение, которое я не сразу поняла.
— Это... — голос дрогнул, когда до меня дошло.
— Да, мам. Ты будешь бабушкой. В декабре.
Моё сердце замерло, а потом забилось так сильно, что казалось, выпрыгнет из груди.
— Мы очень хотим, чтобы вы были рядом, — тихо сказала Анжелика. — Но по-новому. Как мама и бабушка, а не как... контролер.
Я смотрела на размытый снимок УЗИ и вдруг поняла, что плачу. И смеюсь одновременно.
— Знаешь, — сказал Илья, обнимая Анжелику за плечи, — мы поняли, что настоящая семья — это когда каждый дает другому пространство расти. Ты дала мне жизнь, мама. Теперь я буду отцом. И я хочу быть таким же хорошим родителем, как ты. Но по-своему.
В тот вечер я ушла от них другим человеком. Словно сбросила тяжелый рюкзак, который таскала годами.
Я больше не была мамой маленького мальчика. Я стала мамой взрослого мужчины. И скоро стану бабушкой.
Дома я достала шкатулку, где хранила пуповину, и впервые за много лет открыла окно настежь. Пусть будет свежий воздух. Пусть будет новая жизнь.
Спасибо, что остаетесь со мной и подписываетесь на канал 👇🏻