Земля богов и рабов
На Западе, в уютных гостиных, где пахнет сандалом и звучит медитативная музыка, Тибет давно превратился в бренд. Это страна-мечта, духовный Диснейленд для уставших от суеты европейцев, населенный улыбчивыми монахами в бордовых робах, которые парят в нирване где-то между заснеженными вершинами. Образ этот, растиражированный Голливудом и глянцевыми журналами, настолько же приторно-сладкий, насколько и фальшивый. До середины XX века реальный Тибет имел мало общего с этой пасторальной картинкой. Это была не Шангри-Ла, а жестокая, застывшая во времени феодальная теократия, где горстка «живых богов» владела всем, а миллионы людей не владели даже собственными телами. Это был мир, разделенный невидимой, но несокрушимой стеной на два этажа: верхний, где обитали божества, и нижний, где копошились рабы.
На вершине этой пирамиды находился Далай-лама, считавшийся земным воплощением бодхисаттвы сострадания Авалокитешвары. Его дворец Потала в Лхасе, гигантское сооружение из тысячи комнат, был не просто резиденцией, а символом его абсолютной власти — и духовной, и светской. Ниже стояли тысячи других лам и тулку — «перерожденцев», признанных реинкарнациями святых и ученых прошлого. Они возглавляли огромные монастыри, которые были не столько обителями молитвы, сколько гигантскими феодальными поместьями, корпорациями, владевшими землей, скотом и, что самое главное, людьми. Монастыри Дрепунг, Сэра, Ганден были настоящими городами-государствами, каждый со своей армией, тюрьмами и системой управления. Вся земля в Тибете делилась на три части: одна принадлежала правительству Далай-ламы, другая — аристократическим родам, а третья, самая большая, — монастырям. Крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения, земли не имели. Они были прикреплены к ней, как деревья или камни.
Вся их жизнь, от рождения до смерти, принадлежала хозяину — будь то аристократ или монастырь. Они делились на несколько категорий, но суть была одна — рабство. Самая многочисленная группа, «трелпа», была аналогом крепостных. Они обрабатывали землю господина, отдавая львиную долю урожая, и несли бесчисленные повинности. Они не могли покинуть поместье, не могли жениться без разрешения хозяина, не могли отдать детей в учение или в другой монастырь. Их можно было продавать, дарить, сдавать в аренду для выплаты долга. Чуть ниже стояли «дуд-чунг», или «маленькие дымки», — безземельные рабы, которые были личной собственностью господина, как скот. Их жизнь не стоила почти ничего. Если аристократ убивал своего раба, максимальное наказание, которое ему грозило, — это выплата небольшой компенсации семье убитого, если таковая имелась. Британский дипломат сэр Чарльз Белл, проживший в Лхасе много лет в начале XX века, писал с бесстрастной точностью: «Хозяин может избить своего слугу или крестьянина, и закон не вмешается, если только побои не приведут к смерти или тяжелому увечью». Но и в этом случае правосудие было слепо к простолюдинам. Эта система, освященная религией, воспринималась как незыблемый порядок вещей. Ламы учили, что твое положение в этой жизни — результат твоей кармы, твоих деяний в прошлых жизнях. Если ты родился рабом — значит, заслужил. Терпи, молись, прислуживай господам, и, может быть, в следующей жизни тебе повезет больше. Это была идеальная идеологическая система для поддержания рабства: она не только оправдывала его, но и делала самих рабов соучастниками своего угнетения.
Налог на уши и на свадьбу
Экономика этого божественного государства держалась на системе тотального и зачастую абсурдного налогообложения. Жизнь тибетского крестьянина была одним сплошным долгом, который начинался с его рождения и не заканчивался даже после смерти, переходя на его детей. Налоги собирали все: правительственные чиновники, аристократы и, конечно, монастыри. И фантазия сборщиков налогов не знала границ. Существовал налог на рождение каждого ребенка и налог на смерть каждого члена семьи. Был налог на свадьбу, который жених должен был заплатить хозяину невесты. Если в доме устраивали праздник с песнями и танцами, приходил сборщик и требовал налог на танцы. Поставил новый столб для флага у дома — плати. Повесил молитвенные барабанчики — плати. Даже на право просить милостыню для нищих существовал налог.
Но самыми изощренными были налоги, которые, казалось, бросали вызов здравому смыслу. Путешественница Александра Давид-Неэль, одна из немногих европеек, досконально изучивших старый Тибет, описывала «налог на уши». Считалось, что длина ушей человека зависит от его кармы, и чем они длиннее, тем он счастливее. Поэтому люди с длинными ушами должны были платить специальный налог на свое счастье. Существовал и налог на нос. Если человек ломал нос, он должен был заплатить штраф, так как испортил собственность своего господина. Налоги взимались не только деньгами, которых у крестьян почти не было, но и натурой: ячменем, маслом, шерстью, скотом. Но главной формой налога была «улаг» — принудительная трудовая повинность. Крестьянин был обязан бесплатно работать на хозяина определенное количество дней в году, обрабатывать его поля, строить его дом, перевозить его грузы. Причем для перевозки грузов он должен был предоставлять своих собственных яков или мулов, и если животное погибало в пути, никто не возмещал ему убытков.
Эта система порождала вечную долговую кабалу. Не сумев выплатить налог, крестьянин брал в долг у монастыря или аристократа под чудовищные проценты — от 20% до 50% годовых. Долг рос как снежный ком, и очень скоро вся семья, включая детей и внуков, становилась потомственными должниками. Монастыри были крупнейшими ростовщиками в стране. Они охотно давали в долг, зная, что должник никогда не расплатится и будет пожизненно привязан к монастырской земле. Американский антрополог Мелвин Голдштейн, работавший с тибетскими беженцами, приводит множество таких историй. Один бывший крепостной рассказывал ему: «Если у тебя не было денег на налог, ты шел к управляющему. Он давал тебе в долг из хозяйской казны. Но потом ты должен был вернуть вдвое больше. Если не мог, они забирали твоего ребенка». Долги могли тянуться веками. В архивах сохранились записи о долгах, сделанных еще в XVII веке, которые продолжали выплачивать потомки должника в XX веке. Это была идеально отлаженная машина по выкачиванию всех жизненных соков из народа, машина, где религия служила оправданием, а долговая книга — главным инструментом порабощения.
Милосердие по-лхасски: пытки и наказания
В теократическом государстве, где закон был синонимом воли господина, а милосердие — привилегией божеств, система правосудия была под стать всему остальному — жестокой, произвольной и направленной на поддержание тотального страха. Любое неповиновение, будь то побег крепостного, кража мешка ячменя или просто дерзкое слово в адрес хозяина, каралось с показательной свирепостью. Идея перевоспитания или соразмерности наказания отсутствовала как таковая. Цель была одна — сломить волю, внушить ужас и преподать урок остальным. Судебный процесс, если он вообще был, сводился к допросу с пристрастием. Пытки были стандартной и узаконенной процедурой.
Арсенал наказаний был богат и разнообразен. За мелкие проступки били плетьми из воловьих жил, которые сдирали кожу до костей. Могли отрубить руку или ступню. В книге «Семь лет в Тибете» австрийский путешественник Генрих Харрер, проживший в Лхасе с 1944 по 1951 год, описывает, как он видел людей с отрубленными конечностями, просящих милостыню на улицах. Но самыми страшными были наказания, предназначенные для бунтовщиков и тех, кто осмеливался бросить вызов системе. Одним из самых распространенных было ослепление. Его производили несколькими способами: либо выкалывали глаза раскаленным железным прутом, либо накладывали на голову специальный каменный шлем с выемками для глаз, в которые заливали кипящее масло или воду. Человек оставался жив, но превращался в слепого, беспомощного калеку, живое напоминание о том, что ждет непокорных.
Другой излюбленной карой было перерезание подколенных сухожилий, после которого человек уже никогда не мог ходить и был обречен на медленную смерть от голода, если у него не было родственников, готовых его кормить. За более серьезные преступления, такие как убийство или вооруженное ограбление, полагались еще более изощренные мучения. Осужденного могли зашить в мокрую шкуру яка и бросить на солнце. Высыхая, шкура сжималась, медленно раздавливая человека. Практиковалось и сбрасывание со скалы. Тибетские законы запрещали проливать кровь лам и высших аристократов, поэтому для них существовали «бескровные» казни — их топили в реке, зашив в мешок, или оставляли умирать от голода и холода в замурованной камере. В 1937 году регент Тибета Рэтинг Ринпоче, борясь за власть, приказал ослепить своего политического соперника, министра Лунгшара. Исполнители использовали специальный ритуальный кинжал, чтобы вырвать его глаза из орбит. Этот случай был хорошо задокументирован и лишь подтверждал, что средневековая жестокость была нормой жизни в «стране снегов» вплоть до середины XX века. Эта система была направлена не на установление справедливости, а на поддержание кастового строя. За одно и то же преступление аристократ и простолюдин несли совершенно разное наказание. Жизнь раба не стоила ничего, жизнь ламы была священна. Это было правосудие страха, основанное на идее, что страдание — лучший учитель послушания.
Монастыри как корпорации: экономика святости
В популярном представлении тибетский монастырь — это тихое, уединенное место, где монахи в шафрановых одеждах постигают мудрость веков. Реальность была куда более прозаичной и больше напоминала описание крупной феодальной корпорации. Великие монастыри Тибета — Дрепунг, Сэра, Ганден, Ташилунпо — были не просто религиозными центрами, а гигантскими экономическими и политическими конгломератами. Они были крупнейшими землевладельцами, крупнейшими рабовладельцами и крупнейшими ростовщиками страны. Монастырь Дрепунг под Лхасой в начале XX века насчитывал более 7000 монахов, владел 185 поместьями, 25 000 крепостных, 300 пастбищами и 16 000 пастухов. Это было государство в государстве, со своей администрацией, законами и даже армией, состоящей из до-бдобов — монахов-бойцов, которые поддерживали порядок и разбирались с конкурентами.
Экономика этих монастырей строилась на безжалостной эксплуатации приписанных к ним крестьян. Помимо стандартных налогов и трудовой повинности, монастыри взимали плату за проведение любых религиозных ритуалов, которые были неотъемлемой частью жизни каждого тибетца. Родился ребенок — плати за молитву о его здоровье. Умер родственник — плати за молитву о его благополучном перерождении. Заболел скот, случилась засуха, приснился дурной сон — на все был свой тариф. Отказ от ритуала был немыслим, так как считался верным путем к несчастьям в этой жизни и адским мукам в следующей. Монастыри также контролировали торговлю, владели караванами и занимались ростовщичеством в промышленных масштабах. Они ссужали зерно и деньги под огромные проценты, загоняя крестьян в вечную долговую кабалу.
Внутри самих монастырей тоже существовала строгая иерархия. Лишь небольшая часть монахов, в основном выходцы из аристократических семей, занималась изучением философии и богословия. Подавляющее большинство составляли монахи-работники, которые трудились на монастырских полях, пасли скот, занимались ремеслами и прислуживали высшим ламам. Многие из них попадали в монастырь еще детьми — их отдавали родители в счет уплаты долга или просто потому, что не могли прокормить. Их жизнь мало чем отличалась от жизни обычных крепостных. Высшие ламы и тулку, напротив, жили в роскоши. Их резиденции были наполнены золотом, шелками, драгоценными камнями. Они владели огромными личными состояниями, которые передавались не по наследству, а через сложную систему поиска реинкарнаций. Когда умирал высокий лама, специальные поисковые партии отправлялись на поиски ребенка, в которого он якобы переродился. Найденного мальчика привозили в монастырь, где он становился новым главой корпорации, унаследовав все ее богатства. Эта система позволяла сохранять и приумножать монастырские капиталы веками, создавая замкнутый круг власти и богатства, основанный на эксплуатации веры и труда миллионов людей.
Красный дракон над Поталой: конец старого мира
Этот застывший, герметичный мир, казалось, будет существовать вечно. Но в середине XX века история резко ускорила свой бег. В 1950 году на политической арене появился новый, грозный игрок. Коммунистический Китай во главе с Мао Цзэдуном, только что победивший в гражданской войне, обратил свой взор на Тибет, который он считал неотъемлемой частью своей территории. В октябре 1950 года Народно-освободительная армия Китая вошла в Тибет, практически не встретив сопротивления. Тибетская армия, вооруженная средневековыми фитильными ружьями и саблями, была не в состоянии противостоять современной военной машине. В мае 1951 года под давлением Пекина тибетская делегация подписала «Соглашение из 17 пунктов», по которому Тибет входил в состав КНР на правах автономии. Китай обещал не менять существующую политическую систему и статус Далай-ламы, сохранить религию и монастыри.
Первые несколько лет китайцы вели себя относительно сдержанно, пытаясь договориться с тибетской элитой. Но противоречия между коммунистической идеологией и феодальной теократией были неразрешимы. Пекин начал проводить реформы, строить дороги и школы, что подрывало вековую власть монастырей и аристократии. Напряжение росло и вылилось в марте 1959 года в массовое восстание в Лхасе. Восстание было жестоко подавлено китайскими войсками. Далай-лама, опасаясь за свою жизнь, бежал в Индию, а за ним последовали десятки тысяч тибетцев. Этот момент стал концом старого Тибета. Пекин отбросил перчатки и начал полномасштабные «демократические реформы». Земли монастырей и аристократии были конфискованы и розданы крестьянам. Крепостное право было отменено. Тысячи монахов были изгнаны из монастырей, многие из которых были разрушены или превращены в склады во время последующей «Культурной революции».
Для западного мира, очарованного мифом о Шангри-Ла, это было варварское вторжение и уничтожение уникальной духовной цивилизации. Для официального Пекина это было «мирное освобождение» и спасение тибетского народа от жестокого феодально-крепостнического гнета. Правда, как это часто бывает, оказалась сложнее и страшнее. Китайская власть принесла в Тибет не только отмену рабства и строительство больниц, но и политические репрессии, уничтожение культурного наследия и массовое переселение этнических китайцев, которое угрожает самому существованию тибетской идентичности. Старый мир был чудовищен, но новый оказался не менее жестоким. История Тибета — это трагедия народа, зажатого между двумя деспотиями: одной — архаичной, религиозной, и другой — современной, тоталитарной. И в этой трагедии трудно найти правых и виноватых, есть только жертвы. А улыбающиеся монахи, которых мы видим сегодня, — это лишь глянцевая обложка очень толстой и очень кровавой книги.