Шварценеггер была не в духе. Вернулась с рынка мрачная. Снесла косматой шубой свои многочисленные бутыли туалетной воды с полки в прихожей. Ввалилась на кухню, швырнула в морозилку синюю курицу.
- Признавайтесь, поганки, - разоралась она, - кто опять из вас по холодильнику шнырял?! Как людей просила продукты не лапать! Олька! Пусть лапы твои отвалятся! Пусть чирей у тебя на языке выскочит! И под языком! Да что же это! Да за что же мне все это?! Как к людям относишься, а тебе в ответ сыр сжирают! Прорвы, нахалки! Не умеете отношения хорошего ценить!
Таня стояла у плиты - варила макароны. Ольга сидела на подоконнике, курила в форточку. Рассказывала Тане про свекровь. Как та решила стать коммерсанткой (ха-ха), но сама за барахлом китайским ехать не смогла - напал радикулит или педикулез, черт его знает, чего там на нее напало. Дала денежки подруге - на закупку. Вместе они коммерсантки. В итоге - ни денег, ни подруги.
- Так ей и надо, - мстительно заключила Ольга, - так вот ей мои слезки отлились.
Шварценеггер хлопнула дверью холодильника. В руках у нее был кусок сыра.
- Эттоо чего?! - рявкнула хозяйка. - Кто сожрал? Говори!
Ольга ухмыльнулась.
- Ой, - сказала она, - успокойтесь уже. Подумаешь-ка, сыр кто-то надкусил. Вон, у людей подруги деньги тырят - и ничего. И не орет никто. Повыли, утерли нос рукавом и дальше живут. И ничего им не делается.
Шварценеггер покраснела. И схватилась рукой за ворот шубы. Открыла рот и начала хватать воздух. Как рыба, которую выкинули на берег.
Таня оторопела. Казалось, что хозяйка помрет прямо сейчас - с куском сыра в толстой пятерне. И им нужно будет вызывать милицию, вызывать скорую, еще кого-то вызывать. И объяснять, что Шварценеггер померла самостоятельно, от нервов, а они с Ольгой совершенно тут ни при чем. Но им, конечно, никто не поверит. Нищими и бездомным верить сложно. И разбирательства затянутся надолго. Возможно, допрашивать их будут всю ночь. Светить в глаза фонарем, задавать каверзные вопросы. И Таня непременно опоздает на утреннюю электричку. И тогда… Зря она отпрашивалась тогда, зря брала эти шоколадки. И вообще - все зря.
Вдруг Шварценеггер перестала хватать ртом воздух, а тонко заскулила. И рухнула на табурет.
- Скотиииина, - прошептала она, - бздун несчастный.
И стукнула кулаком по столу.
- Мы - бздун? - обиделась Таня. - Не брали мы ваш сыр.
От сердца отлегло: хозяйка помирать не собиралась. Иначе бы не стучала по столу кулаками. Коли есть силы стучать - жить будет.
- Да чего вы, - отмахнулась хозяйка, - кто вы такие вообще? "Мы"... Еще бы я из-за квартирантов приступы получала. Не дождетесь. Толик это. Грошовый человечишко. Бздун и предатель. Ох, и предатель, девки. Ох, и мухоморина.
И Шварценеггер, уронив голову на стол, зарыдала. Толик в этот момент, наверняка, измучился икотой. А уши его были красными-красными. Хозяйка проклинала любовника, его характер и гадский белый шарф. Толик оказался человеком самой низкой морали. Он обманывал сразу трех женщин. Жену с квартирной хозяйкой, а хозяйку с продавщицей рыбы. “А я ж его, собаку, - рыдала Шварценеггер, - так любииииила! Я ж с ним жить собиралааась! Вернется, думала, Пашка из тюряги - так и пусть он здесь живет! Женится, может. Найдется, может, какая ду…а для него! А сама бы с Толиком я жила, я же так его любиииилаааааа…”
Таня устыдилась. Вот эта гора из сала, эта почти пьяница - она тоже кого-то любила. А ее предали с продавщицей мороженой рыбы. “Какая ж я стала равнодушная, - подумала Таня, - какая-то даже циничная. “Циничная” - хорошее слово. Как цинковое ведро - пустое и холодное. Человек тут несчастный. Хоть и противный. Но тоже у него душа. А я только и беспокоюсь: чтоб не помер этот человек, чтобы на электричку мне не опоздать из-за этой несчастной бабы”.
Далее вечер покатился обычным образом. Таня жевала макароны, полив их кетчупом. В “Огоньке” покупатели говорили: “кепчук”.
Ольга писала письмо мужу в армию. Цокала языком, хихикала - описывала историю с подружкой-коммерсанткой его любимой маман. Злорадно блестела глазами.
Шварценеггер, накатив водки, уселась в кресло. Пристроив телефонный аппарат на огромное пузо, она громко, шмыгая носом, жаловалась подругам на негодяя Толика. И обещала выдрать все космы продавщице рыбы. Подруги, видимо, такой шаг горячо поддерживали. “Она у нас попляшет, - уже довольно обещала Шварценеггер, - мы ей эту рыбу, девки, засунем. Засунем, Валька? Моя ты подрууууженька, только ты меня понимаааешь… А я ведь его, собаку, так любииила”.
Утром, еще в кромешной темноте, Таня отправилась на вокзал. У “Огонька” суетилась ЧП Брук. Хватала ящики из грузовика, покрикивала на новенькую - худую и горбоносую Олесю.
В электричке Таня быстро уснула. Ей снилось, как она заходит в родительский дом. А Адриан почему-то опять младенец. Он плачет в кроватке совсем одинокий. А все толпятся на огороде - разгружают машину с капустой. Капуста мелкая, перемороженная, грязноватая. Мать капусту вертит в руках - сует ЧП Брук некачественный товар. А Галя спорит с матерью, кричит про закупочную цену и несчастных бздунов. Мама хватает капусту и кидает ее в окно. И в Таню этот овощ летит, вот он ближе и ближе, и сейчас смачно впечатает Тане в …
- Эй, Пляскина! - Таню резко дернули за рукав.
- Чего?! - подскочила она.
Парень напротив улыбался. Улыбался по-дурацки. С подмигиваниями. Таня поморгала.
- Привет, - сказала, - Костя. А ты чего тут?
Костя. Костей она Галущенко ни разу в жизни не называла. А тут вдруг назвала - от неожиданности.
- Пгивет, - Галущенко снова подмигнул. Он сидел напротив. В расстегнутой куртке. На макушке его еле держалась глупая шапка. - А ты откуда едешь такая кгасивая? Спишь такая, хгапишь и слюни пузыгями.
- Из Франции, - хмуро ответила Таня. - Откуда же еще утром в Коняево люди ехать могут?
- А мне мамка гасказывала, - Костя снял с голову шапку. Глупую черную скорлупку. - В гогоде ты живешь, в кафе с Кукушкиной пашешь. Че, пгавда?
- Правда, - ответила Таня, - живу у Кукушкиной. В кафе работаю. Официанткой. Чаевые хорошие дают. Сыр жру каждый день. Купила шубу до пола и духи французские.
- А этот твой, - Галущенко прищурился, - не лезет хоть? Не пгистает?
- Кто? - спросила Таня.
- Ну, - Костя изобразил у себя буйные кудри, - этот! За кого ты там замуж выскочила, а он оказался чудаком?
- Я уж и забыла, - Таня отвернулась к окну, - не пристает и не лезет. Он ж далеко. Жил бы рядом - может, и лез бы.
- Кто бы ему газгешил, - нахмурился Галущенко, - пусть бы только сунулся. Я бы ему показал - где гаки зимуют, Пляскина. Пусть у себя там девкам жизнь погтит.
Он хихикнул. И сделал грудь колесом.
Тане стало вдруг приятно - кто-то, пусть и Галущенко, готов был за нее заступиться. Вот приехал бы Михай, приполз к дому Пляскиных. И начал бы петь свои песни - про любовь и замужество. А вышел бы к нему кто-то (но лучше не Галущенко, а поинтереснее человек) и показал раков. И летел бы Михай быстрее самолета. А Галущенко - его нам не надо. Вот он - сидит. Волосешки к башке прилипли, свитер в штаны заправил. И бормочет чего-то, бормочет.
Она улыбнулась.
- А что тут смешного? - спросил Костя с досадой. - Не вегишь?!
- Чему? - Таня посмотрела на Галущенко. Тот растерянно хлопал рыжеватыми ресничками.
- Так я же сказал все, - пожал он плечами, - у бгата был. Зовет меня к себе, в милицию. А я не знаю. Я водителем на хлебозавод в Козюхинске хотел. Вот, думаю, значит. Везде зовут.
- А, - Таня зевнула, - милиционером, значит, будешь. Ловить преступный элемент, да? Типа Глеб Жеглов и Володя Шарапов?
- Куда мне, - смутился Галущенко, - на вокзале бичей только гонять. Но это пока. Потом, может, как Жеглов. Отучусь, че. Бгат поможет.
Таня посмотрела на Галущенко внимательнее. Из армии он пришел немного другим. Будто подрос. И хилое телосложение исчезло. Галущенко теперь смотрелся мужчиной. Хотя морда у него по-прежнему глуповатая. Но! Даже для этого нелепого парня есть нормальная работа в Козюхинске. Даже его куда-то зовут. И планы у него на жизнь имеются. А у Тани - планов нет. В “Огоньке” ей самое место. Кепчуки продавать и туалетную серую бумагу. Вот так.
Электричка остановилась. Из вагона людей вышло мало. В рабочее утро все едут в город, а не в Коняево.
Таня с Галущенко, скрипя снегом, побрели домой. Костя молчал. Таня шла немного впереди. Ей хотелось, чтобы Костя смотрел на нее. И замирал от обожания. Ведь был он влюблен? Был. И даже - ха-ха! - приходил свататься. Вот ведь цирк! Пусть теперь, значит, полюбуется. А она голову вот так в сторону повернет. У нее хороший профиль. И от фонарей свету хватит, чтобы профиль рассмотреть. Пусть поизнывает.
Она поскользнулась. Охнула, завалилась на бок. Шапка слетела с головы.
- Не больно? - Галущенко схватил Таню за руку и потянул.
- Больно, - взвизгнула она, - чего хватаешься!
- Пегелом, - Галущенко свалился рядом. Встал на колени - будто умолял замуж выйти. - Но ты не пегеживай. Я сейчас до дома добегу, возьму Андгюхину машину. И в больничку!Ты не плачь, я мигом, Пляскина!
- Не надо, - сердито ответила Таня, - какая еще больничка?! Это ты меня за руку больно тянешь. Как солдафон! Не понимаешь, что человеку больно?!
Она поднялась, отряхнула снег с пальто. Галущенко протянул ей шапку. Ногу Таня все же ушибла. Болело колено. Шла медленно, морщась.
- Давай донесу, - предложил Галущенко.
- Донесешь, - фыркнула Таня, - еще чего. Сама дойду.
До Таниного дома они добрались в полном молчании. На прощание Галущенко снова подмигнул. И будто хотел о чем-то спросить, но передумал.
Залаял Чебурашка. Дожили! Собака уже не узнает.
- Чебураш, Чебураш, - позвала Таня, - это я.
Собака заскулила. Застучала лапами по калитке.
Таня открыла дверь - Чебурашка, покрытый инеем, прыгал, гавкал, стучал лапами, норовил лизнуть Таню в лицо. У Тани на глаза навернулись слезы. Пахло родным - собакой, дровами, мерзлой землей, прелыми листьями. И навозом коровьего загона.
Наобнимавшись с псом, Таня поднялась на крыльцо. Постучала в окно террасы - родители на ночь закрывали дверь изнутри. Вышел отец.
- Татьяна, - сказал он глухо, - а чего ж не предупредила?! А мы не знали!
- Сюрприз хотела, - Таня рассмеялась, - чтобы удивились и обрадовалась.
- Иди, иди, - отец погладил ее по плечу, - мамка там уже Андрея кормит. Замерзла, вон, вся. Иди в дом!
Отец застегнул серый ватник, натянул рабочие рукавицы, поднял ворот повыше - шел на работу.
В доме пахло странно - кисло-сладко, резко, противно.
- Мам, - позвала Таня, - мам, я приехала. Андрюша!
Из кухни выскочила мама. Бросилась к Тане.
- Андрюша, - крикнула мать, - кто к нам приехал! Или скорее, маленький! Блудная мамка твоя приехала! А чего не предупредила?
Выбежал сын. Застеснялся, спрятался за штору. Таня вытащила Адриана из укрытия, прижала к себе. От вязаного жилета Андрюши тоже пахло кисло-сладким.
- Чем это пахнет? - спросила Таня. - Чем-то пахнет дома, мам. Прям дышать невозможно.
- Бражкой, - прошептал Адриан Тане на ухо. И сморщил нос. Смешно сморщил - раньше так не делал.
- Бражкой? - переспросила Таня. - Мама, а вы что, гоните? Зачем, мам? Воняет же!
Мама погладила Андрюшу по голове, подтянула ему колготки.
- Ой, - сказала она, - пахнет ей. А не нюхай, значит. Надо ж - царевна из города заявилась.
- Как не нюхать-то?
- А как? - подняла мама брови. - Берешь и не нюхаешь. Ты как думала-то? Работает один отец. Все, Тань, гонят. И Галущенки, и Вокины, и Лосиха. А что делать? С голоду всем теперь помирать?
- Продаешь? - спросила Таня.
- Продаю, - мама пожала плечами, - а куда ее еще? Продаю. Бичи ходят, берут. Или не бичи даже. Некоторые на свадьбы покупают. Или на поминки. Одно плохо - сахара нет. Приходится мудрить. Давай, переодевайся, завтракать пойдем. У нас Андрюша только поел. Да, Андрюша? Поел? Тепло в животике? Иди сюда, мое солнышко, баба тебя поцелует, золотинку свою.
Адриан подбежал к бабушке. Забрался на руки. Завернулся в ее теплую кофту.
- Рассказывай все, Таня, - мама подперла подбородок рукой: приготовилась слушать. - По телефону, понятно, всего не выскажешь. Уши чужие всюду. Но теперь выкладывай. Как живешь? Кукушкины как? Барынь не изображают? Небось, батрачишь? Поломойствуешь?
Таня покраснела. Отодвинула кружку с чаем подальше. Будто от кипятка она раскраснелась, а не от вранья.
- Нормально, - ответила она, опустив глаза, - ничего не изображают.
- А хахаль, - мама сунула Андрюше в рот ложку творога, - хахаль-то к Рите ходит? Как принял? Не сердится? Так-то понятно: кому чужой человек в доме понравится.
- Хахаля нет, - Таня уставилась в тарелку с творогом, - какой еще хахаль? Вдвоем они живут. Тетя Рита и Кукушкина. И я еще.
- А чего Алена болтала, что замуж мать вышла? - удивилась мама.
- Просто так, - ответила Таня, - похвастать хотела. Этот Артур, который с теть Ритой-то, он же при деньгах. Чего таким не хвастать?
- Ах, вон что, - протянула мама. - Понятно. Но их это дела. Скажи лучше: как на работе? С деньгами не обманывают?
- Нет, - ответила Таня, - не обманывают. Сколько Галя обещала - столько и дает. Но бывают недоста…
- Галя? - мама уставилась на Таню. - Какая Галя? Так это Галино кафе? Не хахалево?
- Не, - Таня помотала головой, - кафе Артура. А Галя там заместитель, получается.
- Ясно, - ответила мама, - башку сломаешь с этими деловыми. Но что дальше? Кукушкиным ты скоро надоешь, правильно? Два месяца уж там трешься. А гость за два месяца даже золотой опостылеет. И чего? На квартиру, как я понимаю, откладывать нечего? Домой бы возвращалась. Да, Андрейка
- Есть чего, - встрепенулась Таня, - есть, мам. Я ж не трачу особо. Я откладываю. На квартиру там. На остальное.
- А сколько платят-то? Небось, крохи. У нас в “Светлане” девчонки работают. Так им платят слезы. Хоть и весь день на ногах. Крохи да еще товаром порой. Крупу дают, окорочка. Карамель какую-то. Вот и все.
Отвечать Тане не хотелось. Чем больше врешь, тем проще проговориться. Да и стыдно врать. Она принесла свою сумку. Вытащила из нее шоколад. Протянула Андрюше.
- …опа слипнется, - прокомментировала мама, - и разве можно столько сладкого разом ребенку? Таня, забирай! Понемножку давать буду. Забирай, говорю. Не тебе его лечить.
Адриан спрятал шоколадки за спину. Таня потянулась за ними. Сын взвыл, оттолкнул руки Тани, топнул ногой.
- А не надо было мальчонке, - недовольно сказала родительница, - разом все показывать. Могла бы мне тихонько отдать. Думать ведь надо! Ты уедешь, а мне диатезы лечить. Уедешь, и забот у тебя никаких.
Таня обиделась, выдернула из рук Адриана гостинцы. Андрюша заверещал, мать смотрела на Таню сердито. Назревал скандал.
Из комнаты вышла Светка. Заспанная, лохматая, в длинной майке отца.
- Чего орете, - сонно сказала она, - поспать уж нельзя даже. Орут с утра уже. Танька, тебя выгнали из города?
А потом началась обычная суета. Помыть посуду - в тазу. Сходить в магазин. Опять мыть посуду. Вымести ограду. В огороде отец сделал горку для Андрюши. Тане и Светке он тоже строил снежные горки каждый год. Они заливали горку водой и катались днями. Скатывались с нее в сугроб, смотрели на звезды. Представляли Звездного мальчика, деда Мороза с подарками, и что все желания исполнятся.
Вечером все смотрели телевизор. Сидели в рядок на диване. Отец - на стуле, сложив руки на колени - как школьник.
Несло бражкой.
Спать Таня легла с Адрианом. Тот прижимался, просил рассказать ему про трамвай, про поезд, про карусели и качели, которые есть в городе. Таня рассказывала. Обещала непременно взять с собой сына - когда найдет себе хорошую работу.
Проснулась Таня рано. Завтра уже ехать в Козюхинск! Хотелось тискать Андрюшу, чтобы он ее не забывал. А он будто все же отвык. А мама... Она Таню расстраивала. Вела себя так, будто все права имеет на Адриана. Будто она его родила.
- Мама! - позвал Андрюша Таню.
- Ау, зайчик, - отозвалась мама, - что такое, маленький?
Таня возмутилась внутренне. Какая она ему мама?!
- А он меня, Таньк, так зовет, - разулыбалась мать, - теперь. Когда бабой, но чаще мамой. Да, сыночек. Чего хочешь? Кашку варить тебе? Голодненький? Иди, золотко мое. Знаешь, Тань, а правду говорят: внуков любишь больше детей. Как уж я его люблю, кровиночку мою лупоглазенькую.
“Надо его забирать. Надо забирать поскорее. Он меня так забудет скоро. Но куда забирать? К Шварценеггеру?".
Уезжала Таня в растрепанных чувствах. Адриан расплакался у двери. Цеплялся за Танино пальто, просил взять его с собой - на карусели. Таня глотала слезы. Мама торопила: "Уходи, уходи быстренько. Видишь - плачет, за мамкой гоняется. Ты-то уедешь, а мне успокаивать. Только нервы ребенку портишь".
Чебурашка сорвался с цепи. Перескочил забор - бодро отправился провожать Таню на вокзал. На перроне Таня топала на собаку, гнала домой - боялась, что он попадет под поезд или обидят люди. Чебурашка не уходил. Сидел, щурил умные глаза. Провожал. Таня рукавицей утирала слезы.
Козюхинск встретил ее двумя новостями. Обе новости - плохие.
ЧП Брук решила из подвала пятиэтажки в Пролетарском переехать на первый этаж жилого дома в Кировском. Там и площадь побольше, там люди ходят толпами - рядом остановка, Дом быта и детсад. Переезжать она планировала до Нового года. “А вы, - сказала Галя, - две недели работайте, а дальше - на выход. Не-не, не надо мне тут губы дуть. Я вас всему научила. Бесплатно, между прочим. Точка у меня новая, сама работать буду, перед праздником не хочу я из-за кулем средства терять. Сама работать да девчат возьму новеньких. В прошлом месяце минтай куда-то пропал. И водки не хватает. Отрабатывайте недостачу - и гудбайте”.
Горбоносая новенькая тут же ушла. На прощание стащила с витрины две бутылки белизны.
Таня уныло толклась за прилавком. Надеялась, что ЧП Брук сжалится, возьмет ее с собой в Кировский. Но та много ругалась, командовала, отчитывала Таню за Олеську - следить надо было, а не ушами хлопать. Если каждый белизну тащить будет, так тут разоришься.
А вторая плохая новость - Шварценеггер ожидала сына из тюрьмы в ближайшем будущем. А это значит, что квартиранткам стоит готовиться съезжать. Не дело это - перед Пашкой светить телесами. Вот светят девки, а Пашка потом преступником объявляется. Собирайтесь и убирайтесь. Чтобы к понедельнику ноги вашей не было.
Таня позвонила Кукушкиным из автомата.
- С квартиры гонят, - расстроенно засопела она в трубку, - и можно ли у вас, Алена, немного дома пожить? Пока другую комнату не найду?
Кукушкина радостно согласилась.
- Конечно, - сказала она, - Танька! Приезжай давай. Мамка к Артуру съехала. Я одна. Эти ребенка умудрились сообразить. Прикинь! Старые, а туда же! Подарят мне братана или сестру. Они подарят, а мне вошкайся. Пеленки там, распашонки. Вот, блин!
Таня пришла домой, собрала сумку. Ушла она молча. Ольги не было дома, а хозяйка смотрела кино про любовь.
... Кукушкина открыла дверь, за ее спиной маячил высокий парень.
- Заходи, блудная дочь, - распахнула Кукушкина дверь, - заходи, сто лет ко мне ты ехала! А это - Васька.