Виктория сидела на полу в старом свитере с вытертыми локтями — тот самый, который она вечно теряла в стирке, а потом находила, как собственное терпение, внезапно и с раздражением. Перед ней лежала старая картонная коробка из-под обуви, заклеенная скотчем и пахнущая пылью и нафталином. Она нашла её случайно, когда искала плед для гостей — вернее, для Инги Сергеевны, свекрови, которая должна была прийти «на чай и пару слов».
Альбом с их свадьбы — глянцевый, с толстыми страницами. На первой — они с Максимом. Он — в нелепом сером костюме, она — в платье, которое тогда казалось «элегантным», а теперь — как из проката «Свадьба 2004». Улыбка у неё какая-то… робкая, как будто она уже знала. Нет, не так — как будто чувствовала, но старалась не верить.
На кухне булькали щи, те самые, которые Инга Сергеевна называла «слабенькие», хотя сама за всю свою жизнь сварила максимум борщ из пакетика. Виктория вздохнула и поднялась — проверить соль, закрыть окно, убрать коробку, пока свекровь не начала свой стандартный парад комментариев: «А у нас в семье на полу не сидят, у нас ноги берегут».
Когда в дверь позвонили, она вздрогнула. Три коротких, один длинный — фирменный стук. Вошла, как обычно, без паузы — Инга Сергеевна в бежевом тренче, с пакетом, из которого торчала банка с огурцами и что-то, подозрительно похожее на буженину. Хозяйка. Как всегда.
— Ну, слава богу, не в халате. А то я помню, прошлый раз…
— Проходите, Инга Сергеевна, щи готовы, — сдержанно улыбнулась Виктория.
— Щи? — свекровь втянула носом воздух. — Ну ладно. Главное, не пережарено. У меня вот давление сегодня скакнуло — всю ночь не спала.
Виктория хотела сказать, что ей тоже не спалось. Что она тоже человек, тоже устала, и что можно иногда не приходить с жалобами и проверками. Но только вздохнула.
На столе уже лежала скатерть с пятном от кофе (прикрытое вазочкой), кружки с разноцветными ложками и хлеб в целлофане.
— А Максим где?
— На работе. У него аврал.
— Как всегда. У вас, я смотрю, общение исключительно через холодильник, — сказала свекровь и добавила почти ласково: — А я ему говорю: не оставляй ты жену одну, пока молода — утащат.
Пауза. Тонкая, колючая, как заноза.
— Да что вы, — улыбнулась Виктория. — Кто меня утащит, у меня ж уже почти тридцать три, как старая мебель.
— Мебель бывает антикварная, — усмехнулась Инга Сергеевна и села на скрипучий табурет. — А бывает, знаешь, такая... из Леруа. Покупают — и через два года на дачу.
Они поели в тишине, если не считать постоянного цоканья свекрови и её тоскливого рассказа о знакомой, которой невестка испортила шубу.
— Так и скажи: ты ж на работу-то зачем пошла? У тебя муж работает, живёте нормально. А ты всё в свою копилочку, да? Всё своё, своё...
Виктория подняла брови. Говорить ничего не стала. Только потом, когда мыла посуду, задумалась: а откуда она знает про копилочку? Максим что, рассказал? Или...
Когда та ушла — с банкой обратно («у тебя ж всё равно нет своих закруток») — Виктория села на диван. Диван поскрипел, как будто подтвердил: да, слышал всё, подтверждаю.
Она снова открыла альбом. И увидела ту страницу, где была фотография с Максимом и его мамой — рядом, в обнимку. И как будто он был тогда чуть ближе к ней, чем к своей невесте.
Вот тут, наверное, всё и началось, — подумала Виктория. — Просто я тогда ещё не умела считать расстояния между людьми.
А щи в кастрюле остывали. Как и что-то внутри неё.
На кухне пахло старыми специями и мокрым тряпьём. Виктория стояла у окна с чашкой — кофе остыл, как и её терпение. Было воскресенье, восемь утра. Тишина, которая обычно означала покой, теперь звучала, как предупреждение. Вчера вечером Максим вернулся поздно. Вошёл на цыпочках, будто не в свою квартиру, а в гостиничный номер, где постояльцы друг другу не мешают.
— Ты ел? — спросила она, не оборачиваясь.
— Не-а. У мамы поел. Она борщ варила. С фрикадельками, прикинь? — сказал весело, как будто это была победа.
— Ага. Фрикадельки. Инновация.
Он не уловил тона. Или сделал вид. Она уже не пыталась отличить.
Интересно, фрикадельки она тоже в кредит варит?
После завтрака — молчаливого и внятно напряжённого — Виктория полезла в тумбочку за документами. Искала СНИЛС для новой работы. Не нашла. Но нашла кое-что другое. Бумагу. Договор. Оформление транспортного средства. Получатель — Инга Сергеевна Орлова. Отправитель — Максим Орлов.
Машина. Её машина. Куплена на её деньги. С её переписками в банке, с её же страховкой. А теперь — вдруг «семейный подарок».
У неё звон в ушах начался почти сразу, как у чайника, когда тот закипает, но ещё не свистит. Руки задрожали. Она положила бумагу обратно. Вышла. Села в коридоре на обувницу.
Максим вышел из ванной, вытирая волосы.
— Макс, — тихо сказала она. — А ты когда собирался сказать, что оформил мою машину на свою маму?
Он остановился. На секунду. Но этого хватило.
— Я же... Это временно. Просто у неё были проблемы с налогами, а я подумал — пока так будет проще. Ты ж не против?
— Против? — Она встала. — Скажи, ты хоть раз в жизни думал, что я могу быть против? Хоть что-то спросил, прежде чем делать?
Он вздохнул, отодвинулся на шаг, будто искал, куда бы сесть, чтобы не словить тарелкой.
— Вика, ну не начинай. Там ничего такого. Всё равно она нас выручает постоянно...
— Она?! Она выручает?! — голос у неё сорвался. — Знаешь, кто выручает? Я. Когда мы твои долги гасили. Когда ты на мою карту зарплату перевёл, потому что с твоей списывали. Я выручала. А она...
В дверь позвонили.
— Ну вот, как вовремя, — мрачно сказала Виктория.
Открыла — конечно, Инга Сергеевна. В халате, на плече — хозяйственная сумка, как броня. И глаза такие, будто она знала, что сейчас происходит.
— А вы что, ругаетесь? Я, может, попозже? Или лучше раньше? А то я капусту принесла, там свежая, на рынке по акции. Виктория, ты ж любишь «овощи без химии», да?
— Проходите, — натянуто улыбнулась Виктория. — У нас тут как раз семейный совет.
— Ну, если семейный — то мне как раз туда, — она прошла внутрь, сняла туфли с таким выражением лица, как будто их ей подарил лично Карл Лагерфельд.
На кухне она села за стол, открыла пакет.
— Вот, смотрите — огурчики, капуста, хрен домашний. А, ну и вот — бумажка, Максим просил передать. Про машину. Подпишешь там где надо, Вика.
И выложила договор. Тот самый. Как в фильме, только без монтажа и со звоном в голове.
— Это шутка? — Виктория посмотрела на мужа. — Или эксперимент на выносливость?
— Вика... — начал он, виновато. — Просто так удобнее...
— А я, значит, удобная, да? Комод. Передвижной.
Инга Сергеевна зацокала языком.
— Не начинай ты, Виктория. Всё ради семьи. Ну что ты, как чужая. Всё же общее, всё в доме.
— Ага. Только теперь дом — ваш, машина — ваша, муж — ваш. Я, наверное, тоже — в рассрочку?
В этот момент в дверь постучала Марина, соседка снизу. В халате и с сигаретой за ухом.
— У вас тут скандал, а у меня сериал завис. Решила посмотреть вживую.
— Марина Алексеевна, не вовремя, — вздохнула Виктория.
— Да не, вовремя. У меня валидол как раз с собой. Если вдруг кому плохо станет.
Она прошла на кухню, села, не спрашивая.
— Так что случилось? — повернулась к Инге Сергеевне. — Опять сынка делите?
— Я ничего не делю. Я просто оформляю, чтоб потом никому не доставалось лишнего.
— Ага. Старая песня: «Чтобы никому, кроме меня», — усмехнулась Марина.
Виктория вдруг ощутила, что больше не злится. Внутри — только пусто. Холодно. Как после бани зимой — когда стоишь на снегу и не знаешь, зачем вообще ты туда пошёл.
— Знаете, — сказала она вдруг, очень спокойно. — Машину я заберу. Через суд. Потому что я не вещь. И не подарок на день матери.
— Ты чего, правда будешь судиться? — переспросил Максим. — С мамой?
— Нет, Максим. С тобой.
И вышла. На балкон. Курить. Хотя никогда не курила. Просто стояла с зажигалкой в руках и смотрела вниз.
Может, там и правда свободнее, чем здесь, среди вас.
Виктория не спала третью ночь. Пожалуй, впервые в жизни бессонница была не от тревоги, а от ясности. Как будто кто-то внутри щёлкнул выключателем — и всё осветилось: лица, слова, намерения. Особенно — слова Инги Сергеевны за ужином.
— Ну, Виктория, ты же понимаешь, мы ж семья. А это... формальности. Бумажки.
И Максим рядом, кивающий, как декоративный напёрсток. Удобный, гладкий, пустой внутри.
Семья, говорите. Ага. Только вот у этой семьи я — как антикварный шкаф: пока нужен, пусть стоит, а потом — на помойку или “на дачу под хранение”.
На следующее утро она разбудила Максима в шесть. Села на край кровати, как медсестра в фильмах про эвакуацию.
— Вставай. Надо поговорить.
— Что ещё? — пробормотал он, не открывая глаз.
— Я ухожу. Снимаю квартиру. Машину заберу через суд, заявление уже подано. А ты оставайся тут. Со своей семьёй.
Он сел. Наконец-то. В глазах — не сон, а что-то среднее между страхом и недоумением. Типа: «Подожди, это же я должен был сказать. Это ж ты обычно “не начинай”».
— Ты серьёзно?
— Максим, я была серьёзной десять лет. А теперь — просто устала. И знаешь, усталость — это надёжнее, чем любовь.
Он ничего не сказал. Даже не извинился. Просто встал, пошёл на кухню, как всегда. Машинально, как в сценарии: шаги, чайник, чашка, молчание.
Инга Сергеевна пришла в десять. Без предупреждения. Впрочем, с каких это пор она предупреждала?
— О, а ты чемодан собираешь? — усмехнулась. — Прям как в мексиканских сериалах. Только там, знаешь ли, обычно любовница появляется.
— А у нас — свекровь, — спокойно ответила Виктория. — Ещё лучше. Без секса, но с манипуляциями.
— Ой, ну хватит тебе. Ты ж знаешь, он без меня — ни туда, ни сюда. А ты... ты слишком правильная. Слишком всё контролируешь. А мужику надо свободу. Пространство.
— Пространство, говоришь? — Виктория закрыла второй чемодан. — Пусть теперь в твоём пространстве поживёт. Может, в кредит возьмёшь ещё и его?
Инга Сергеевна всплеснула руками:
— Ну ты посмотри! Вот вы, молодые, такие эгоистки. Чуть что — сразу: “я, моё, мне”. А как же семья? Как же “через трудности”?
— Через кого? Через тебя? — Виктория подошла ближе. — Да ты не свекровь. Ты гипс на ноге. Пока не снимешь — не побежишь.
На пороге стояла Марина. Сигарета за ухом, пакет с “Пятёрочки”.
— Ух ты. Сценарий третьей серии пошёл. Кто главный злодей, уточните — чтоб валерьянку налить?
— Она уходит, представляешь? Бросает Максима, как собаку! — голос Инги дрогнул, но эффект не произвёл.
Марина крякнула.
— Так он не собака. Он — подкаблучник. Их не бросают, их освобождают.
Виктория взяла сумку, накинула лёгкое пальто.
— Спасибо, Марина. Ты, как всегда, метко.
— Да не за что, Викусь. Только ты к нам не заходи потом через год — “ой, дайте переночевать, я всё передумала”.
— Я не передумаю, — ответила Виктория. — Я слишком долго всё помнила.
Инга Сергеевна вдруг села прямо на пуфик в прихожей, как будто в ней выключили батарейку.
— Вот так, значит. Предательница.
Виктория наклонилась, посмотрела в глаза:
— Нет. Просто перестала быть удобной. Это страшнее, да?
Она вышла.
Во дворе пахло мокрой травой и жареным луком — у кого-то на завтрак были пирожки. Так всегда пахнет, когда жизнь идёт мимо тебя. Но сегодня — не мимо. Сегодня — сквозь.
Она остановилась у своей машины. Ещё пока не её. Но ненадолго.
Села. Взяла в руки новый брелок. На нём был маленький жёлтый кабриолет — подарок коллеги, смешной и глупый. Но такой точный.
Завела двигатель. Музыка включилась сама. Старая песня. Знакомая.
“Я свободен... словно птица в небесах...”
Виктория усмехнулась и сказала вслух:
— Ну и пусть теперь они там сидят. Без меня. В общем пространстве. С общей ложкой. И общими фрикадельками.
А я — отдельно. Зато настоящая.
Конец.