— Ты думаешь, я не вижу этих взглядов? Этих шепотков на кухне? — Анна Петровна стукнула тростью по паркету, от чего хрустальная люстра слегка задрожала.
— Я вижу, как вы выжидаете, когда я отброшу концы, чтобы завладеть моей квартирой, — прогремел голос свекрови.
— Мама, ради всего святого! Мы просто обсуждали ремонт в ванной, — Сергей бессильно опустил руки.
— Ремонт? В моей ванной? Без моего разрешения? — старуха прищурилась, и морщины на её лице собрались в презрительную гримасу.
— Думаете, старая карга уже не соображает, да? Сначала ванная, потом спальня, а потом и вовсе — новая хозяйка?
— У вас больная фантазия, Анна Петровна, — тихо произнесла Марина, не поднимая глаз от недовязанного шарфа.
Четырёхкомнатная квартира в центре города давно превратилась в поле битвы. Каждый сантиметр пространства был пропитан недосказанностью и подозрениями, а воздух звенел от невысказанных обвинений. Семнадцать лет совместной жизни под одной крышей с матерью мужа превратили Марину из жизнерадостной девушки в нервную женщину с вечно поджатыми губами.
Анна Петровна, вдова известного архитектора, получила эту квартиру ещё в советские времена — награда за проект, удостоенный государственной премии. Квартира была не просто жильём — это был символ статуса, материальное воплощение её значимости. Когда единственный сын привёл в дом молодую жену, Анна Петровна сразу дала понять: хозяйка здесь только она.
— Сергей, скажи своей... — Анна Петровна никогда не называла невестку по имени, — пусть не трогает мои вещи. Я видела, как она переставила фарфоровых балерин.
Сергей устало вздохнул. Этот разговор повторялся с удручающей регулярностью последние пятнадцать лет.
— Мама, Марина просто протирала пыль.
— А потом решила, что может их расставить по-своему? В моём доме? — старуха подняла подбородок. — Твой отец не для того строил эти стены, чтобы какая-то...
— Достаточно! — неожиданно громко произнесла Марина, отбрасывая вязание. — Семнадцать лет! Семнадцать лет я слушаю, как вы меня унижаете. Как намекаете, что я вышла за Сергея из-за этой проклятой квартиры.
Сергей попытался взять жену за руку, но она отдёрнула её.
— Нет, Серёжа. Я больше не могу молчать. Мне сорок четыре года. Я потратила половину своей жизни, пытаясь угодить твоей матери. И знаешь что? Это невозможно.
Анна Петровна сардонически усмехнулась:
— Видишь, сынок? Наконец-то маска спала. Теперь ты видишь, кого привёл в дом?
Вечером того же дня Марина стояла у окна на кухне, механически помешивая борщ. За спиной скрипнула половица.
— Ты плачешь? — голос Сергея звучал виновато.
— Нет, — солгала она, хотя слёзы всё ещё жгли глаза. — Просто лук.
Сергей обнял её сзади, положив подбородок на плечо.
— Я поговорил с мамой.
— И что на этот раз? — безжизненно спросила Марина. — Снова обещала изменить завещание? Или пригрозила вызвать социальную службу с жалобой на жестокое обращение?
— Она... — Сергей замялся, — она предложила компромисс.
Марина невесело рассмеялась:
— Компромисс? От Анны Петровны? Разве что в обмен на мою душу.
— Она готова переехать к сестре в Пятигорск, — выпалил Сергей. — На полгода. Говорит, что климат там лучше для её суставов.
Марина медленно обернулась, недоверчиво глядя на мужа:
— И какое условие?
— Никаких ремонтов в её отсутствие, — Сергей виновато улыбнулся. — И... мы должны оплатить путёвку в санаторий.
— Сколько?
— Двести тысяч.
Марина вернулась к плите:
— Значит, мы должны отдать все сбережения, чтобы получить полгода свободы в квартире, которую всё равно не можем назвать своей?
— Ну, технически, треть квартиры уже моя. Папа оставил её мне ещё до свадьбы.
Марина молчала, вспоминая, как семнадцать лет назад была счастлива, когда Сергей предложил ей руку и сердце. Красивый, образованный, с квартирой в центре. Ей казалось, что она вытянула счастливый билет. Никто не предупредил её, что вместе с мужем она получит и Анну Петровну — женщину, возведшую подозрительность в ранг искусства.
— Знаешь, что самое обидное? — Марина наконец повернулась к мужу. — Что она права. Я действительно мечтаю о дне, когда эта квартира станет нашей. Не из-за денег — из-за свободы. Мне хочется проснуться и не бояться лишний раз чихнуть, чтобы не разбудить дракона.
— Мариш...
— Нет, дослушай. Я никогда не желала ей сме/ рти. Но я устала жить как тень. Семнадцать лет, Серёжа. Семнадцать лет я — никто в этом доме.
Через неделю Анна Петровна уехала. Дом сразу наполнился тишиной — не той напряжённой тишиной, что бывает перед грозой, а умиротворённой, спокойной.
— Ты слышишь? — спросила Марина мужа вечером, когда они сидели в гостиной.
— Что?
— Ничего. Никто не шаркает тапочками за дверью, прислушиваясь к нашим разговорам. Никто не комментирует, сколько сахара я кладу в чай.
Сергей улыбнулся:
— Действительно, странное ощущение.
Первый месяц они наслаждались свободой. Принимали гостей, не боясь осуждающих взглядов. Смотрели фильмы без наушников. Марина даже начала робко переставлять мебель — сначала в их спальне, потом в общей гостиной.
— Знаешь, а ведь эта стенка лучше смотрится у противоположной стены, — заметила она однажды утром.
— Но мама всегда говорила...
— Сереж, её нет уже два месяца. И не будет ещё четыре. Давай хоть немного поживём для себя?
Они переставили мебель, и комната действительно стала светлее и просторнее. Затем Марина купила новые шторы — светлые, с нежным цветочным узором, вместо тяжёлых бордовых портьер, висевших со времён перестройки.
— А если маме не понравится? — неуверенно спросил Сергей.
— Она всё равно их не увидит до июля. А потом... потом придумаем что-нибудь.
В апреле они решились на ремонт в ванной. Старая плитка давно потрескалась, а сантехника видела лучшие дни ещё при Брежневе.
— Мы всё вернём как было, если ей не понравится, — убеждала Марина мужа, хотя оба понимали абсурдность этой идеи.
Ремонт затянулся. То, что планировалось как косметическое обновление, превратилось в полноценную реконструкцию, когда выяснилось, что трубы проржавели настолько, что их замена неизбежна.
— Это катастрофа, — бормотал Сергей, глядя на разворошённую ванную комнату. — Мама нас убьёт.
— Зато у нас будет нормальная ванная, — парировала Марина. — В которой не придётся бояться утонуть из-за прорванной трубы.
В мае пришло письмо от Анны Петровны. Короткое, сухое: «Возвращаюсь первого июля. Надеюсь, в моём доме всё в порядке».
— Что будем делать? — спросил Сергей, нервно комкая письмо.
— А что мы можем? Продолжать жить, — пожала плечами Марина, хотя внутри всё похолодело от мысли о возвращении свекрови.
Двадцать пятого июня зазвонил телефон. Номер был незнакомый, с кодом Пятигорска.
— Алло? — настороженно ответила Марина.
— Это Елена Петровна, сестра Анны, — голос в трубке был взволнованным. — Аня... Аня в больнице. Инсульт.
Сергей срочно вылетел в Пятигорск. Марина осталась дома — «кто-то должен закончить ремонт», сказал он. Но оба знали: Анна Петровна будет только раздражена присутствием невестки.
Сергей звонил каждый вечер. Новости были неутешительными: правая сторона тела парализована, речь нарушена. Врачи говорили о длительной реабилитации.
— Я останусь здесь ещё на неделю, — сказал он после третьего дня в Пятигорске. — Нужно решить вопрос с перевозкой мамы в Москву. Здесь нет необходимого оборудования.
Марина чувствовала себя странно. С одной стороны, ей было искренне жаль свекровь — несмотря на все конфликты, она не желала ей такой судьбы. С другой — мысль о том, что Анна Петровна вернётся домой инвалидом, вызывала смешанные чувства.
«Теперь она действительно будет зависеть от нас», — эта мысль пришла незваной и вызвала стыд, но Марина не могла её отогнать.
Ремонт в ванной закончили за день до возвращения Сергея с матерью. Новая плитка светло-бежевого цвета, современная сантехника, большое зеркало в стильной раме — всё выглядело так, как Марина всегда мечтала.
«Что скажет Анна Петровна?» — эта мысль не давала покоя, но теперь в ней было меньше страха и больше... ожидания? Предвкушения?
Анну Петровну привезли на специализированной машине скорой помощи. Сергей шёл рядом с каталкой, держа мать за руку. Марина встречала их у подъезда. Свекровь выглядела осунувшейся, постаревшей на десять лет. Правая сторона лица казалась застывшей маской.
— Всё хорошо, мама, мы дома, — Сергей говорил мягко, почти нежно, как с ребёнком.
Анна Петровна медленно повернула голову, оглядывая знакомый двор. Когда её взгляд упал на Марину, что-то изменилось в её глазах — будто там мелькнула тень прежней властности.
Первые дни после возвращения были тяжёлыми. Сергей взял отпуск, чтобы ухаживать за матерью. Марина помогала, но старалась держаться в тени — так было проще для всех.
Анна Петровна почти не говорила — от прежнего командного голоса осталось лишь невнятное бормотание. Но когда Сергей впервые завёз её коляску в обновлённую ванную комнату, она долго смотрела на новую плитку, на зеркало, на хромированные краны. А потом по её щеке скатилась одинокая слеза.
— Мама, пожалуйста, не расстраивайся, — Сергей опустился перед ней на колени. — Мы всё сделали для твоего удобства. Смотри, теперь здесь есть специальные поручни для тебя.
Анна Петровна не ответила. Только смотрела — долго, пристально, будто видела нечто большее, чем просто новый ремонт.
Вечером того же дня, когда Сергей вышел в аптеку, Марина зашла в комнату свекрови, чтобы дать ей лекарство.
— Анна Петровна, вам нужно принять таблетки.
Старуха сидела в инвалидном кресле у окна, глядя на вечерний город. Услышав голос невестки, она медленно повернулась.
— Ты... — слово далось ей с трудом, но в нём звучала прежняя сила, — ...дождалась.
Марина замерла с таблетками в руке:
— Что, простите?
— Я... вижу, — каждое слово давалось Анне Петровне с трудом, но она продолжала, — ...как вы выжидали... когда я отброшу... концы... чтобы завладеть... моей... квартирой.
Марина почувствовала, как кровь приливает к лицу:
— Анна Петровна, вы не понимаете...
— Всё... понимаю, — старуха с усилием указала на новые шторы, на переставленную мебель. — Не... успела... уехать.
— Мы хотели сделать дом удобнее для вас, — голос Марины дрожал. — Теперь вам будет проще...
— Лгунья, — отчётливо произнесла Анна Петровна и усмехнулась половиной лица. — Ты... ждала... этого.
Марина хотела возразить, но слова застряли в горле. Потому что где-то глубоко внутри она знала: свекровь права. Часть её — тёмная, глубоко запрятанная — действительно ждала момента, когда власть Анны Петровны закончится.
— Я... знаю тебя, — продолжала свекровь с пугающей ясностью в глазах. — Лучше... чем ты... думаешь.
— Вам нужно принять лекарство, — Марина протянула таблетки дрожащей рукой.
Анна Петровна неожиданно крепко схватила её за запястье левой, здоровой рукой:
— Я... не... сдамся. Это... мой... дом.
В этот момент в квартире хлопнула входная дверь — вернулся Сергей. Анна Петровна отпустила руку невестки и снова повернулась к окну, словно ничего не произошло.
На следующий день пришёл реабилитолог — молодой, энергичный мужчина по имени Андрей.
— Анна Петровна, с вашим настроем вы скоро снова будете ходить, — уверенно заявил он после первого сеанса.
Марина заметила, как изменилась свекровь в присутствии врача — словно помолодела на десять лет. Она старательно выполняла все упражнения, не жаловалась на боль, и даже пыталась улыбаться.
— Вашей маме нужна постоянная реабилитация, — сказал Андрей Сергею. — Я могу приходить три раза в неделю, но было бы хорошо, если бы кто-то из домашних ежедневно повторял с ней упражнения.
— Я буду, — вызвался Сергей.
— Я тоже могу помогать, — неожиданно для себя предложила Марина.
Анна Петровна метнула в неё острый взгляд, но промолчала.
Так началась новая глава их совместной жизни. Сергей работал днём, а Марина занималась с Анной Петровной — сначала просто повторяла упражнения, показанные реабилитологом, потом начала добавлять свои. Она читала специальную литературу, смотрела видеоуроки, консультировалась с врачами.
— Вы делаете успехи, — говорила она свекрови, помогая ей разрабатывать парализованную руку. — Скоро сможете сами держать ложку.
Анна Петровна не отвечала, но в её глазах Марина видела странную смесь эмоций — недоверие, настороженность и что-то ещё, чему она не могла найти названия.
Однажды, когда они остались наедине, свекровь неожиданно заговорила — более чётко, чем обычно:
— Зачем... ты... это... делаешь?
Марина опешила:
— Что именно?
— Помогаешь... мне. Ты... ненавидишь... меня.
Марина медленно опустилась на стул рядом с инвалидным креслом:
— Я никогда вас не ненавидела, Анна Петровна.
— Лжёшь, — старуха скривила губы. — Я... видела... твои... глаза. Все... эти... годы.
Марина глубоко вздохнула:
— Знаете, возможно, вы правы. Я не любила вас. Иногда я действительно мечтала о дне, когда в этом доме не будет вашего... присутствия. — Она встретила пронзительный взгляд свекрови. — Но я никогда не желала вам такой судьбы.
— Почему... тогда?
— Почему помогаю? — Марина пожала плечами. — Честно? Сама не знаю. Может, потому что вы мать Сергея. Может, потому что никто не заслуживает быть беспомощным. А может... — она запнулась, — может, я просто устала от нашей войны.
Анна Петровна долго молчала, изучая лицо невестки. Потом неожиданно произнесла:
— Твоя... очередь.
— Простите?
— Рассказать... правду.
Следующие недели принесли странные изменения. Анна Петровна стала говорить больше — речь постепенно возвращалась, хотя и оставалась замедленной. Она уже могла самостоятельно есть левой рукой и даже пыталась делать несколько шагов с поддержкой.
Но самым удивительным было то, что она начала разговаривать с Мариной — настоящие разговоры, не перепалки или обвинения.
Однажды вечером, когда Сергей задерживался на работе, Анна Петровна неожиданно сказала:
— Он... похож... на отца.
Марина, протиравшая пыль с фарфоровых статуэток (теперь уже без страха их переставить), обернулась:
— Сергей?
— Да. Такой же... мягкий. Добрый, — в голосе старухи прозвучала необычная интонация — почти нежность. — Слишком... добрый.
— Это плохо?
— Мир... жесток, — Анна Петровна с усилием выпрямилась в кресле. — Его... используют.
— Как вы использовали его отца? — слова вырвались прежде, чем Марина успела подумать.
Она ожидала вспышки гнева, но Анна Петровна лишь печально усмехнулась:
— Я... любила... его. По-своему.
— Странная любовь, — Марина села напротив свекрови. — Сергей рассказывал, как вы контролировали каждый его шаг.
— Защищала, — отрезала старуха. — Ты... не знаешь... какое это... было время.
— Расскажите.
И Анна Петровна рассказала — медленно, с паузами, но с удивительной ясностью. О том, как познакомилась с мужем-архитектором на строительстве метро в пятидесятых. Как его чуть не арестовали за «формализм» в проектах. Как она, тогда ещё молодая женщина с хорошими связями, вмешалась и спасла его карьеру... и жизнь.
— Он... был... наивным. Талантливым... но... наивным, — в её голосе звучала горечь пополам с нежностью. — Я... научилась... быть... сильной. За двоих.
— А потом привыкли, — тихо добавила Марина.
Анна Петровна медленно кивнула:
— Власть... затягивает.
Они молчали, погруженные каждая в свои мысли. Наконец Марина спросила:
— Почему вы с первого дня решили, что я охочусь за вашей квартирой?
Старуха долго смотрела в окно, прежде чем ответить:
— Потому что... я бы... сделала... то же самое.
К концу лета Анна Петровна уже могла самостоятельно передвигаться по квартире с помощью ходунков. Её речь стала более внятной, хотя правая рука по-прежнему плохо слушалась.
Отношения между свекровью и невесткой изменились. Не то чтобы они стали близкими подругами — слишком много горечи накопилось за годы — но что-то фундаментально сдвинулось. Появилось... понимание?
Однажды, помогая Анне Петровне перебирать старые фотографии, Марина наткнулась на снимок молодой женщины поразительной красоты — с гордо поднятой головой и огнём в глазах.
— Это вы? — удивлённо спросила она.
— Да, — Анна Петровна взяла фотографию дрожащими пальцами. — Я... была... красивой.
— Вы и сейчас красивая, — неожиданно для себя сказала Марина и тут же смутилась.
Свекровь посмотрела на неё с удивлением, а потом вдруг... рассмеялась. Хриплым, прерывистым, но искренним смехом.
— Ты... научилась... лгать... убедительно, — сказала она, но в её глазах не было злости — только странная теплота.
В тот вечер, когда Сергей вернулся с работы, он застал необычную картину: его мать и жена сидели на диване, рассматривая старый фотоальбом, и... смеялись. Он замер в дверях, не веря своим глазам.
— Что происходит? — спросил он.
Марина подняла на него глаза:
— Твоя мама рассказывает, как ты в пять лет объявил, что женишься на соседской девочке, потому что у неё есть плюшевый медведь больше тебя ростом.
Сергей покраснел:
— Мама!
— Это... было... мило, — Анна Петровна улыбнулась половиной лица. — Ты... всегда... знал... чего... хочешь.
В начале сентября пришло письмо из БТИ. Сергей открыл его за завтраком и надолго замолчал, перечитывая текст.
— Что там? — спросила Марина, накладывая кашу в тарелки.
— Это... странно, — он поднял растерянный взгляд. — Мама оформила дарственную на квартиру. На нас обоих — тебя и меня.
Марина замерла с ложкой в руке:
— Что? Когда?
— В мае, — Сергей перевернул листок. — Ещё до инсульта.
— Но... почему она ничего не сказала?
Они оба посмотрели на дверь комнаты Анны Петровны, которая ещё спала.
Весь день Марина ходила как в тумане. Вечером, когда Сергей ушёл на деловую встречу, она наконец решилась и постучалась к свекрови.
— Анна Петровна, можно?
Старуха сидела у окна, глядя на закат. Она кивнула, не оборачиваясь.
— Мы... получили письмо из БТИ, — начала Марина, садясь напротив. — О дарственной на квартиру.
Анна Петровна медленно повернулась:
— И... что?
— Почему? — прямо спросила Марина. — После всех этих лет... после всего, что вы говорили о том, как мы хотим завладеть вашей квартирой... почему вы её нам подарили? Ещё до болезни?
Свекровь долго молчала, изучая лицо невестки. Потом неожиданно чётко произнесла:
— Ты... думаешь... я не вижу?
— Что?
— Как ты... смотришь... на Сергея. Даже... после... всех этих... лет, — она с усилием выпрямилась в кресле. — Ты... любишь... его. По-настоящему.
Марина почувствовала, как к глазам подступают слёзы:
— Конечно, люблю. Он мой муж.
— Я... наблюдала... за тобой... семнадцать лет, — продолжала Анна Петровна. — Проверяла... испытывала. Ты... не сломалась.
— Вы специально делали мою жизнь невыносимой? — неверяще спросила Марина.
Анна Петровна усмехнулась:
— Не совсем... так. Я... защищала... своё. Но... — она запнулась, подбирая слова, — я... видела... как ты... терпишь. Ради... него.
— И решили нас наградить? — в голосе Марины прозвучала горечь.
— Нет, — старуха покачала головой. — Я... решила... признать... поражение.
Они долго смотрели друг на друга — две женщины, связанные семнадцатью годами противостояния. Наконец Анна Петровна медленно протянула свою здоровую руку и неуверенно коснулась пальцев невестки:
— Ты... заслужила... это. Больше... чем я.
Марина не отдёрнула руку. Что-то дрогнуло в её сердце — не прощение, нет, слишком много боли было между ними для настоящего прощения. Но... понимание? Принятие?
— Что мы теперь будем делать? — тихо спросила она.
— Жить, — просто ответила Анна Петровна. — Просто... жить.
Когда Сергей вернулся домой, он нашёл жену и мать на кухне. Они не разговаривали, но и не ссорились — просто существовали в одном пространстве, каждая занятая своим делом. Марина готовила ужин, Анна Петровна медленно и старательно нарезала хлеб — неуклюже, но самостоятельно.
— Всё в порядке? — настороженно спросил он.
Женщины переглянулись.
— Да, — ответила Марина и неожиданно улыбнулась. — Всё... неплохо.
Анна Петровна не улыбнулась в ответ, но в её глазах появилось что-то новое — не тепло, нет, но отсутствие холода, что для неё было, возможно, большим шагом.
— Твоя... жена, — медленно произнесла она, глядя на сына, — хорошая... женщина.
Сергей потрясённо переводил взгляд с матери на жену:
— Что здесь произошло, пока меня не было?
— Ничего особенного, — Марина поставила на стол дымящееся блюдо. — Просто... пришло время перемен.
Она не добавила: «И понимания». Некоторые вещи лучше оставить несказанными — по крайней мере, пока. Семнадцать лет не исчезают в одночасье. Но, может быть, можно научиться жить с ними иначе?