Сухость во рту, жажда и привкус металла приветствовали Владимира Митрофановича Баля по пробуждении. Голову будто набили мокрой ватой, а едва различимый гул в ушах сливался с шумом прибоя. Тяжёлые веки неохотно откликнулись на волю хозяина и лениво приоткрыли тому окружающий мир, подёрнутый мутной дымкой ещё нерастворившегося сна.
— Проснулись? — Надеин присел возле капитана и приложил к его лбу тыльную сторону ладони, — как самочувствие?
— Снилась ерунда какая-то, — прохрипел Баль и пару раз по-тигриному рыкнул, прочищая пересохшее горло.
— Это и неудивительно, — Надеин поднял веки Балю и заглянул в глаза, в ответ на что капитан поморщился и попытался отвернуться, — угу, — покивал врач, — хорошо. Теперь осмотрим рану.
Повязка оказалась практически чистой, и бинт отнялся от раны на удивление легко. «Видимо, покой пациента дал свои плоды», — с удовлетворением отметил Надеин перед тем, как до него донëсся гнилостный запах. Тошнотворное с едким железистым оттенком зловоние стремительно усиливалось и явно исходило от тревожно посиневших краёв обширного шва. В точках проколов кожа совсем потемнела, а между стежками в самой глубине раневой полости пульсировала сизая масса.
— Это как? — прошептал Надеин, разглядывая неожиданно злополучный исход его давешних стараний.
— Что там? —встревожился Баль, — только не говорите, что мне крышка, Александр Никанорович!
— Сейчас! — бросил Надеин и раскрыл свою сумку. Через мгновение врач вооружился толстой лупой и теперь напряжëнно высматривал удручающие подробности произошедшей буквально за ночь метаморфозы. Загадочные пульсации и подрагивания некротической массы явно соотносились с тактом дыхания Баля. А оно уже заметно участилось.
— Что там?! — нетерпеливо гаркнул Баль, — не молчите, Александр Никанорович!
— Ничего страшного, — Надеин изобразил на лице непроницаемое спокойствие и достал из сумки футляр со скальпелем, — нужно швы разрезать, пусть рана подышит.
Острейшее лезвие легко распустило нити шва и перед цепким взором Надеина обнажилось нутро гниющей полости. Разорванная мышца предстала сросшейся в нечто однородное, однако место волокон теперь занимала желеобразная слизь. Запах снова усилился и Надеин невольно поморщился, однако не прервал своих наблюдений. Его полностью захватил профессиональный интерес, и сейчас для врача не существовало ничего, кроме разверстой перед глазами плоти. А в следующий миг его удивление сменилось ступором — в слизи по краям раны вяло подрагивали десятки тонких жгутиков. Превозмогая очередную волну отвращения, Надеин признал в них причудливых червей с щетинками. «Hirudinea Hematophagus», — машинально промелькнуло в голове доктора, однако дальнейшая попытка классификации зашла в тупик. Ни с чем подобным ему сталкиваться доселе не доводилось.
— Похоже, паразитов где-то подцепили, — вздохнул Надеин, — хотя, странно, в воду вы не попадали, на ране была повязка.
— Каких ещё паразитов?! — испуганно вытаращил глаза Баль, — даже смотреть не хочу! — он отгородился ладонью от собственного бедра и отвернул голову в сторону, — вы же их уберёте, Александр Никанорович?
— Судя по внешнему виду, это что-то вроде пиявок, только меньше.
— Пиявки?! — задохнулся в ужасе Баль, — я их с детства терпеть не могу! Или немедленно их уберите, или режьте мне ногу!
— Кольчатые паразиты, как правило, не опасны, — Надеин успокоительно похлопал капитана по здоровому бедру и улыбнулся, — они присасываются к жертве и, напившись крови, отваливаются сами.
— Вы же сами твердили об изрядной кровопотере! — тряхнул головой Баль, — снимайте эту пакость немедленно!
— Тогда придётся потерпеть, морфинистом я вас делать не планирую.
— Плевать! Выдёргивайте! Потерплю.
Костёр уже жадно хрустел свежим хворостом, и его пламя быстро нагрело бранши пинцета. Когда жар потемневшей стали добрался почти до пальцев, Надеин критически осмотрел инструмент и вернулся к пациенту.
От прикосновения раскалённого металла паразит закрутился спиралью и мгновенно сжался в жирную чёрную каплю со множеством щетинок. Опытная рука врача одним точным движением пинцета зафиксировала жгутик, не давая тому скрыться в спасительной глубине слизи, а затем Надеин плавно и уверенно потянул свой улов. Но, вопреки всем ожиданиям, червь не поддался, не выскользнул из желейной бурой массы, а... растянулся. До слуха доктора донëсся скрежет зубов Баля. Стараясь удерживать паразита неподвижно, Надеин всмотрелся в него через лупу. Тварь тут же вернулась к форме отростка и стала винтом выворачиваться из стального капкана.
— Э, нет, дружочек, — процедил сквозь зубы Надеин, — не пущу!
Пальцы хирурга снова осторожно потянули пинцет, а отросток, вытянувшись вдвое больше прежней длины, вдруг застыл и, казалось, к чему-то изготовился. Надеин, почувствовав податливость, дёрнул паразита на себя.
— Ай! Дьявол! — процедил сквозь зубы Баль, — да вы из меня жилы вытянете! Больно, как на сковороде!
— Извините, — растерянно проронил Надеин и, так и не закрыв рот, уставился сквозь увеличительное стекло на чёрный глаз паразита. Тёмная точка на конце жгутика могла быть чем угодно, но Надеин точно понял, что прямо сейчас червь, или то, чем он казался, смотрит прямо на него. И этот взгляд заполнил весь его рассудок, а в глубине, в самом потаённом закоулке сознания , там, где заканчивается всё рациональное, вдруг прозвучало...
— Вижу судно! — раздался голос Гаврилова, разбив на мелкие осколки тихий голос в голове Надеина.
Все, как по команде, повернули головы в сторону бухты, а Свербеев подхватил бинокль и напряжённо застыл, вглядываясь в море. Продолговатый силуэт с одной единственной трубой, лениво коптящей небо, медленно приближался к острову. Высоченная мачта с перекрестьем у верхушки и стодвадцатимиллиметровая пушка на носу не оставляли сомнений в принадлежности судна.
— Японская канонерская лодка, — заключил лейтенант, — типа «удзи». На такой плоскодонке они к самому берегу причалят. Нужно уходить и как можно скорее, пока десант не высадили. Гаврилов, Ашветия! — перешёл на командный тон Свербеев, — разбирайте навес и мастерите носилки. Александр Никанорович, приготовьте Владимира Митрофановича к транспортировке.
— А как же эти... — Баль кивнул на свою ногу, — пиявки. Не-е-ет, — с нервным смехом помотал он головой, — так дело не пойдет! Рвите, Александр Никанорович, я потерплю.
— Как скажете, — притворно равнодушно поднял бровь Надеин, — тогда считаю до трёх. Приготовьтесь.
Надеин вновь вооружился лупой и склонился над ногой Баля. Тонкие жгутики так же лениво извивались по краям раны, то скрываясь в рыхлой студенистой массе, то высовываясь на добрые полдюйма. Маленькие чёрные точки на заострённых хвостиках отростков пытливо вращались в разные стороны, точно рассматривая окружающий их большой мир. Надеин ухватил пинцетом одного из паразитов и крепко зажал губками инструмента вертлявое тельце.
— Раз, — быстро, наотмашь, будто рассекая загустевший воздух тяжёлым палашом, произнёс врач, — два, — чиркнув зубами по нижней губе, выдавил он из себя и, не дожидаясь следующего счёта, неожиданно, изо всех сил дёрнул пинцет на себя...
Баль заорал так, что испугавшиеся птицы брызнули с ветвей деревьев и враз наполнили всю округу шумным шелестом крыльев и встревоженным щебетом. В следующую секунду капитан зажал себе рот ладонью и тонко, надрывно заскулил. Из распахнутых в безумии глаз градом покатились слёзы. Баль закрыл лицо руками и тяжело задышал. Тут же к нему подоспел Назарий и растерянно положил широкую ладонь на мгновенно взопревший лоб. Быстрая молитва напевом полилась из уст священника, а правая рука принялась накладывать кресты то на себя, то на изнемогающего от боли капитана.
— Нас, наверное, и японцы сейчас услышали, — поморщился Свербеев, — Александр Никанорович, что там у вас? Закончили?
— Да какое там... — процедил Надеин, — это только один был. А их там тридцать два ещё. Тут без анестезии никак. Да и... — Надеин понизил голос и, воровато стрельнув взглядом на Баля, подался в сторону Свербеева, — плохо дело, Сергей Дмитриевич, — едва шевеля губами, произнёс врач, — похоже, гангрена. Вот, посмотрите.
Свербеев гадливо скривился, всмотревшись в кусок плоти, вырванной из ноги Баля вместе с паразитом. Червеобразный отросток всё так же извивался, зажатый пинцетом, а с другой стороны губок лилово лоснился тёмный рыхлый ломоть мяса с явными следами гниения. Причём, червь, казалось, вырастал из плоти, являлся с ней одним целым.
— Вы знаете, что это? — коротко спросил Свербеев и сглотнул поступившую кислую слюну. На что Надеин только поджал губы и медленно помотал головой. — Понятно, — совладав с собой, кивнул лейтенант, — с этим позже. Сейчас займёмся эвакуацией.
— Шлюпку спустили, вашбродь! — окликнул Свербеева дежурящий с биноклем Ашветия, — человек пятнадцать плывут. С винтовками.
— Владимир Митрофанович, родненький, — Свербеев присел возле Баля и положил капитану руку на плечо, — соберитесь. Нужно уходить. Японцы...
— Да, Серёжа, — на выдохе, выталкивая охрипшим дыханием слова, прошептал Баль, — делайте, что должно.
Вскоре капитана бережно переложили на вновь собранные носилки. Костёр разбросали, затоптав угли сапогами, а скудные пожитки наспех завязали в узел из парусины. Гружёная раненым капитаном колонна двинулась вглубь соснового бора в обход горы.
— Думаю, нужно подниматься в скалы, — Свербеев подождал идущего следом Надеина и зашагал рядом, — я там место хорошее насмотрел вчера. Можно укрыться в ущелье, а японцев отвлечь и оборону поодаль из-за камней вести. Всяко больше шансов, чем в лесу с одной винтовкой и двумя пистолетами.
— А не запрём ли мы себя в ловушке в скалах? — вопросительно поднял бровь Надеин, — если не сможем отбиться, уходить будет некуда.
— А в лесу с раненым на плечах уйти просто не успеем, — парировал Свербеев.
— Вы человек военный, — пожал плечами Надеин, — вам решать.
— Лодку на берегу они увидели ещё с канонерки, поэтому прочешут весь остров, — продолжил Свербеев, — а вот сколько нас, японцы знать не могут. Поэтому, я с матросами постараюсь их запутать, а вы с Балем и Назарием укроетесь в ущелье. Если что, сидите тихо. Сейчас выйдем на скрытый от них склон и будем подниматься наверх. Фора у нас есть.
— Как скажете, — кивнул Надеин.
Голоса японцев стали слышны спустя десяток минут. Рубленые фразы и злые команды разносились по хвойному лесу, словно залпы бортовых орудий. Небольшой отряд беглецов к этому моменту начал подъём по каменистому склону, и лишился укрытия зелёного покрова. По взлетающим то там, то тут стайкам воробьев можно было определить перемещение японцев. Неприятель двигался тесной цепочкой, прочёсывая каждый метр леса.
— Вон то ущелье, — Свербеев указал на небольшую каверну, черневшую в скальной породе. Хмурым глазом пещера смотрела на сияющее над морем солнце, а нависавшая сверху толща неподвижного камня делала углубление угрюмым и угрожающим. — Там можно спрятаться. Отец Назарий! Святой отец! — окликнул лейтенант иеромонаха. На раскрасневшемся лице Назария блестели капли пота — занятые носилками руки не позволяли смахнуть со лба испарину. Впрочем, идущему сзади Чуху приходилось и того хуже — почти лишённый обзора, он то и дело спотыкался, и взгляд его каждый раз цеплялся за бурое пятнышко на повязке Баля.
— Да, Сергей Дмитриевич, — глухо ответил Назарий.
— Видите вон то ущелье? — кивнул Свербеев на каверну под скалой, — идите сейчас туда, а мы с Ашветия и Гавриловым за теми камнями дадим бой японцам.
Два почти одинаковых каменных тороса бычьими рогами торчали навстречу склону. За этими глыбами и укрылись Свербеев, Гаврилов и Ашветия. Лейтенант забрал у Гаврилова винтовку с подсумком на двадцать патронов и устроился у основания камня, приладив ствол в щербину породы перед собой. Матросы, вооруженные револьверами, притаились за камнями, тайком рассматривая подлесок у подножия скал.
Авангард японцев не заставил себя ждать. Сначала четыре человека во главе с офицером появились из подлеска, а вскоре следом вышли и остальные. С винтовками наперевес вражеские матросы шагали вкрадчиво, но энергично. На открытом пространстве японцы явно стали куда осторожнее и теперь предпочитали жесты прежним выкрикам. Командир остановился на несколько секунд и пристальным взглядом ощупал скалы. Свербеев почти физически почувствовал, как острый взор офицера прошёлся где-то совсем рядом, чиркнул по камням и устремился куда-то дальше, к вершине горы. Последовала ещё одна беззвучная команда, и отряд разделился на три группы по пять человек. Фланговые отправились в обход подножия, а центральная пятёрка медленно двинулась вверх по склону, неизбежно приближаясь к укрытию беглецов.
Первый выстрел разорвал тишину в клочья, когда расстояние до японцев съёжилось до сорока метров. Командира отряда швырнуло назад и в сторону. Винтовка подпрыгнула у офицера в руках, дёрнулась, натянутая ремнём, и упала рядом со своим владельцем, глухо стукнувшись прикладом о камни. Остальные бойцы среагировали мгновенно. Испуганными тараканами они тут же брызнули в разные стороны, забыв об оружии в руках. Первой мыслью, завладевшей японцами, было немедленно найти укрытие. Одновременно с этим прогрохотали шесть револьверных выстрелов Гаврилова и Ашветия, по три от каждого, как и было условлено с лейтенантом. Пули выбили из камней гейзеры пыльных осколков, добавив к общей какофонии секущие взвизги рикошетов. Ещё один японец рухнул на землю, распластавшись на каменистом склоне, и тут же, подтягивая ногу, пополз вниз, в спасительную тень подлеска.
Свербеев клацнул затвором, отправив новый патрон в патронник, но целиться уже было не в кого, разве что добить раненого. Японцы со скоростью своих смертоносных торпед разбежались кто куда. За огромным валуном у самого подножия прятались двое — этих никак не достать. Свербеев вгляделся в переплетение кривых сосновых стволов и заметил синюю рубаху. Пальнул больше для острастки, без особой надежды на удачу. Новое клацанье затвора заглушил револьверный залп — Ашветия и Гаврилов сделали ещё по одному выстрелу из-за камня. Через мгновение Свербеева осыпало сухой каменной крошкой, что-то стремительно прожужжало, показалось, у самого уха, и вражеские пули зазвенели, затенькали о камень. К свинцовому граду, разразившемуся из подлеска, присоединилась пальба фланговых отрядов, и канонада злых японских винтовок заглушила робкие одиночные выстрелы беглецов, а их самих заставила вжиматься в камни и буквально срастаться с ними.
— Поднимаются, ваше благородие! — выкрикнул Ашветия, — скоро зажмут!
— Отвлеките их на себя! — Свербеев, точно крокодил, поджидающий в мутной воде антилопу, выглянул из-за камня и оценил ситуацию. Трое японцев, перехватив винтовки за цевьё и пригнувшись, торопливо перебирали ногами по склону, — нужно не дать им подобраться! По одному выстрелу! Пли!
Ашветия и Гаврилов на секунду выскочили из-за тороса и встретили в неприятеля одиночным револьверным залпом. Стреляли не целясь, наудачу. Тут же по уступу защёлкали пули, и Свербеев, перекатившись набок, мгновенно выцелил заранее выбранного японца и нажал на спуск. В плечо туго ударило отдачей, и пойманный на мушку матрос замедлил бег, остановился на миг и медленно, будто подрубленный ствол сосны, упал сначала на колени, а потом безвольно уронил руки и безжизненно впечатался лицом в сухой щебень. Его двое товарищей тут же залегли, ощетинившись стволами винтовок. Грохнули новые выстрелы, и Свербееву обожгло бровь ослепительной искрой. По лицу потекло, и свет в правом глазу погас. Закатившись за торос, лейтенант провёл ладонью по лицу и поднёс руку к левому глазу. Ладонь была в крови.
— Гаврилова подстрелили, вашбродь! — сквозь грохот услышал Свербеев голос Ашветия, — накрыли нас!
— Дёшево не продадимся! — прорычал Свербеев и снова перекатился на позицию. Японцу оставалось преодолеть всего десяток метров. Грохнул выстрел. Пороховой дым быстро унесло ветром, и перед взором единственного зрячего глаза лейтенанта теперь было распростёртое тело японца. Вдруг с левой стороны камня раздался яростный вопль, и всё, что успел сделать Свербеев, это посмотреть в лицо неминуемой смерти. Лицо это было скуластое, с узкими, наполненными безумной злобой глазами. Словно в густом тумане Свербеев увидел, как японец замахнулся винтовкой, как тускло сверкнул на примкнутом к оружию штыке случайный луч солнца, а потом матрос обрушился на лейтенанта всем своим весом, всей вражьей яростью...
Штык глухо брякнул о камень, японец издал сипящий звук, захрипел, точно паровая труба, и рухнул на Свербеева.
— Пятый, вашбродь! — раздался задорный голос Ашветия. Матрос привалился спиной к камню и сжал в руке дымящийся наган, переданный ему перед боем Балем.
— Спасибо, Малхаз, — выдохнул Свербеев и, перехватив трёхлинейку обеими руками, сбросил с себя враз отяжелевшее тело японца. — Что с Гавриловым? — лицо лейтенанта заливало кровью, а рука, перепачканная горячим и липким, заскользила на ручке затвора при перезарядке.
— Ранило в живот!
— Это плохо, — то ли матросу, то ли сам себе ответил Свербеев и покивал чему-то совсем уже понятному и очевидному.
Возле Ашветия, прислонившись к камню, сидел бледный Гаврилов. Руками он зажимал живот, а между пальцами сочились тёмные струйки крови. Рубаха уже успела потемнеть, и бурое пятно продолжало расплываться по брюкам. Матрос задрал голову к небу, грудь его ходила ходуном, а на лице, кроме полного безразличия, не отражалось решительно ничего.
— У меня два пистолета и четыре патрона, — негромко произнес Ашветия, — а их ещё десяток. Не отобьёмся, Сергей Дмитриевич.
— Не отобьёмся, — механически повторил Свербеев и рукавом промокнул начинающую саднить бровь, — предлагаю бежать по склону к вершине, увести их подальше от ущелья. Авось, наших не заметят.
— А Гаврилов?
Свербеев не ответил. Украдкой из-за камня он всматривался в обманчиво притихший подлесок.
— Я не знаю, почему они гранаты не используют. Может, нет с собой, не ожидали такого отпора... Не знаю, — Свербеев достал обойму и начал ловко набивать её патронами, — но в этой ситуации бегство единственный шанс на спасение. Они не знают, сколько нас, вдруг побоятся преследовать.
Его оборвал пронзительный корабельный свисток. Из-за гряды, закрывающей восточный берег, медленно появился вытянутый щучий силуэт канонерской лодки. Единственная труба беспощадно коптила небо чёрным дымом — машины работали на полную, разгоняя тяжёлую корму судна. Канонерка ещё раз просверлила пространство тонким высоким гудком, и тут же в подлеске началось активное движение. Синие рубахи замелькали среди деревьев, удаляясь в сторону бора.
— Они что, уходят? — не веря глазам, пробормотал Свербеев.
— Как есть, уходят! — Ашветия выглянул из-за камня и тоже стал наблюдать за подножием горы.
— Что-то мне это не нравится, — Свербеев приложил сложенную козырьком ладонь к левому глазу и всмотрелся в судно. На мостике чернели мелкие фигурки офицеров, а на палубе суетились матросы, спуская на воду ещё одну шлюпку. Затем взгляд лейтенанта зацепился за главное орудие на слегка задранном носу лодки. Ствол пушки медленно поворачивался в их сторону...
— Бежим наверх! — прокричал Свербеев и, закинув винтовку за плечо, ринулся к матросам, — хватаем Гаврилова и ходу! — бросил он Ашветия и подхватил раненого под руку, — пару минут у нас есть. На судне дадут своим отойти, а потом разнесут здесь всё к чертям!
Побледневший Гаврилов едва успевал перебирать отяжелевшими ногами по камням, когда Свербеев и Ашветия тянули его к вершине. Одно на троих огромное сердце гулко ухало у каждого в ушах, каменистая тропа двигалась рывками, шуршала щебнем под сапогами, насмешливо щёлкала булыжниками.
— Хорошо, что ты не Чух, — сквозь одышку выдавил из себя Ашветия и натужно хохотнул, — того мы бы точно не утащили.
— Угу, — криво улыбнулся Гаврилов пересохшими губами.
До спасительной гряды на вершине оставалось не больше пятидесяти шагов, когда поблизости грохнул первый снаряд. В спину упруго ударила воздушная волна, толкнула вперёд, и все трое растянулись на камнях. По спине пробарабанила мелкая каменная крошка, по ушам ударило и наполнило головы тонким писком. Ниже по склону расползалось облако пыли.
— Пристреливаются! — сквозь ватный гул в голове крикнул Свербеев, — у нас двадцать секунд до следующего выстрела, бежим!
Свербеев принялся отсчитывать секунды в уме. Получалось не так, как привык с детства — вставлять после каждой цифры протяжное «И», а быстро, в такт шаркающим сапогам, в такт молотящему в рёбра сердцу. «Тридцать семь», — успело промелькнуть в сознании лейтенанта, когда раздался следующий залп. Звук выстрела долетел уже после, а сначала мимо, казалось, над самыми их макушками, пронеслась горячая струя расплавленного воздуха. Словно сам дьявол, сбежавший из преисподней, заревел, загудел расколотым колоколом пролетевший мимо стодвадцатимиллиметровый снаряд.
— Перелёт! — радостно воскликнул Ашветия.
— Следующий будет наш! Давайте, братцы, как последний раз!
Гаврилов застонал сквозь стиснутые зубы, и шаги его стали всё шире и размашистее. А затем из горла матроса вырвался отчаянный крик, и Гаврилов побежал. Побежал вопреки боли и бессилию, побежал даже не ради своего спасения, а ради товарищей, обременённых им как обузой. И крик этот, нечеловеческий, мертвенный, придал силы всем троим.
— Прыгайте сразу, чтобы там ни было за грядой! — прокричал на ходу Свербеев, — хоть обрыв! Уж лучше разобьёмся, чем от японского снаряда.
Свербеев оказался прав. Третий снаряд лёг точно по их следам. Грохот взрыва расколол утреннее небо, разнёс в мелкое крошево каменный зубец, венчающий хребет скалы, поднял ввысь гейзер из пыли, щебня и колотой породы. А трое беглецов уже катились вниз по пологому, поросшему низким жёстким кустарником склону. С неба сыпануло мелкой каменной дробью, и она градом прошлась по спинам, по ладоням, тщетно прикрывающим затылки. Звонко отозвались на внезапные осадки безжизненные камни, обиженно прошуршали, теряя листья, кусты. Следующие несколько минут канонада не умолкала. По ту сторону гряды рвались снаряды, и до лежащих на склоне беглецов то и дело долетала мелкая каменная шрапнель.
— Все живы? — когда всё наконец смолкло, Свербеев оторвал голову от земли и посмотрел на товарищей. Ашветия тоже приподнялся на локтях, а Гаврилов лишь перекатился на спину, не открывая слипшихся век.
— Слава богу, — выдохнул Ашветия, — ох и шустрые эти японцы! Наши пушки за это время только пару раз пальнули бы.
— Да, не поспоришь, — покивал Свербеев, — в этом тоже одна из причин нашего разгрома, — лейтенант поднялся на ноги и принялся отряхивать мундир. — Сейчас наша задача убедиться, что все японцы уплыли на шлюпке. Может, это хитрость такая у них. Но сначала нужно Гаврилова к доктору доставить, заодно и проверим, как они там в своей пещере живы-здоровы.
Устроившись на самой вершине склона между чудом уцелевших кустов, Свербеев и Ашветия устремили взгляды на удаляющуюся от берега шлюпку. Бухты с этой стороны острова не было, и японцам пришлось повозиться, чтобы совершить посадку в лодку. И теперь остатки отряда, не выпуская из рук оружие, настороженно вглядывались в прибрежные заросли, ожидая атаки русских.
— Сколько их там? — зачем-то шёпотом спросил Свербеев, — всё плывет перед глазами, — судорожным движением он вытер глаз, оставив на рукаве новый кровавый развод.
— Вы бы лишний раз рану не трогали, Сергей Дмитриевич. Ещё заразу какую занесёте, как капитан.
— Сплюнь! — отрезал Свербеев, в ответ на что Ашветия порывисто перекрестился.
— Вроде, человек пятнадцать, вашбродь, — приложив ладонь козырьком к глазам, неуверенно протянул Ашветия, — получается, все уплыли.
— Получается, — согласился Свербеев, — десять этих, — кивнул он на искорёженный взрывами подъем, — плюс команда шлюпки. А сейчас, давай Гавриловым займёмся.
И троица вновь зашаркала сапогами по каменистому склону. Гаврилов безвольно висел на плечах Свербеева и Ашветия, и его ноги то и дело безвольно подволакивались, обречённо шурша о щебень.
— Мы уж думали, вам крышка! — прокричал Надеин, едва завидев спускающихся товарищей. Он вышел из укрытия, как только умолкла канонада, и уже без особой надежды осматривал окрестности, — такой грохот стоял... Мы думали, что сейчас остров надвое расколется. Вот вам свезло, конечно!
— Не всем, — отозвался Свербеев — Гаврилова зацепило.
— О-о-о, голубчик, — протянул Надеин, рассмотрев лицо Свербеева, когда трое подошли поближе, и слепящее солнце уже не мешало их рассмотреть, — смотрю, вам тоже досталось. Рассечение приличное. Пойдёмте, заштопаю.
— Жить буду, — отмахнулся Свербеев, — Гаврилова сначала посмотрите.
Спустя несколько минут Свербеев сидел на плоском камне, прижимая к лицу сложенный в тампон бинт. По лицу после промывания раны крупными каплями стекала вода. Глаз оказался не задет, зрение полностью восстановилось, и теперь лейтенант наблюдал, как Надеин колдует над Гавриловым. Памятуя, что другой одежды нет, рубаху врач резать не стал, а просто закатал её раненому матросу до подбородка. Назарий направил тонкую струйку воды из бочонка на живот, и Надеин протёр бледную кожу вокруг аккуратного круглого отверстия чуть правее пупка. Рана тут же набухла тёмной, почти коричневой кровью, превратилась из жирной точки сначала в снежинку, потом в медузу с длинными щупальцами - побегами, а потом кровь собралась в одну густую верёвочку и заструилась по боку Гаврилова, собираясь в небольшом углублении в камнях в тёмную лужицу.
— Понятно, — себе под нос пробормотал Надеин, — вот, держите, Назарий, — он протянул сложенный бинт священнику, — прижимайте рану. Я пока Сергеем Дмитриевичем займусь, — Надеин поднялся на ноги и, подхватив сумку, направился к Свербееву, — Давайте отойдем вон к тому камню, Сергей Дмитриевич, там освещение лучше. Сейчас поправлю вашу бровь.
По пути к большому валуну Надеин несколько раз воровато обернулся на лежащего Гаврилова, а потом вполголоса заговорил:
— Ситуация с матросом следующая: ранение в печень, пуля осталась внутри. Шансов никаких... Вот сюда усаживайтесь. Ага. К солнцу повернитесь. Вот так. Сейчас немного пощиплет, потерпите.
Свербеев кисло сморщился, когда Надеин обработал спиртом края раны.
— И что теперь с Гавриловым? — спросил лейтенант.
— Я вам уже всё сказал, — Надеин сделал первый прокол и потянул нить сквозь плотно прижатые друг к другу лоскуты бледной кожи, — теперь вам, как старшему офицеру, нужно принять решение: прекратить его мучения или облегчить их.
— Погодите! — растерянно нахмурился Свербеев.
— Не шевелитесь! — осёк его Надеин, — я вас зашиваю вообще-то!
— Да, простите... Но почему я старший? Что с Балем?
— С Балем всё нормально. Просто, как командир он сейчас недееспособен. У него завелись какие-то неизвестные мне паразиты. По виду что-то вроде аннелидов, малощетинковых кольчатых червей. При более детальном осмотре гангрену я поставил под вопрос. Под вопрос! — с нажимом повторил врач, — это я к тому, что морфин ещё есть. Три ампулы. Но если придется ампутировать капитану ногу, они будут очень нужны, а Гаврилову, что называется, не в коня корм пойдёт. Он так или иначе скоро умрёт. Вопрос только в длительности агонии и мучений.
— И что вы предлагаете? — голос Свербеева упал. Лейтенант уже понял, к чему клонит Надеин, но не хотел признаваться в этом даже самому себе, — вы хотите, чтобы я застрелил русского православного человека? Нет, Александр Никанорович, — дёрнул было головой Свербеев, но тут же, опомнившись, снова замер, — это не по-христиански.
— Ну да, — без единой эмоции на лице кивнул Надеин, — а оставлять терпеть адские муки это как раз очень по-христиански, здесь никаких противоречий, всё логично.
— Гаврилов умрёт тогда, когда этого пожелает господь бог. Мы не судьи и не палачи. Всё, что мы можем сделать для нашего товарища, это облегчить его конец. Славный и геройский, прошу заметить, конец. Вы сами сказали, что у Баля гангрена под вопросом, а мы должны уповать на провидение — не сегодня-завтра нас могут подобрать с острова
— Я вас понял, Сергей Дмитриевич, — пробубнил Надеин и щёлкнул ножницами возле самого глаза лейтенанта, — готово. Сейчас наложу повязку. Будете два раза в день подходить на обработку. Потом сделаю Гаврилову укол. К ночи отойдёт.
— Спасибо, — Свербеев потупил взор в землю и принялся рассматривать мелкие камешки, лишь бы не встречаться взглядом с Надеиным. Тот молча наматывал бинт на голову лейтенанта, а потом начал беспечно мурлыкать сквозь плотно сжатые губы какую-то мелодию.
— Лист! — торжественно произнёс Надеин, окончив процедуру, — симфония «Прелюды». Одна из моих любимых, — тон его стал бодрым и непринуждённым, будто и не лежал в десятке метров от них умирающий Гаврилов, и не мучился с неизвестными червями в ране Баль. — Шрам, конечно, останется, — досадливо прищурился Надеин, — но для мужчины это только в плюс, не так ли? — насмешливо подмигнул он Свербееву.
— Точно. Так и есть, — постарался в тон собеседнику придать бодрости в голос Свербеев.
— Как считаете, Сергей Дмитриевич, — шагая обратно к новому лагерю в пещере, спросил Надеин, — они вернутся ещё? Японцы-то?
— Не думаю, — помотал головой Свербеев, — слишком дорого мы им обошлись. Проще нас оставить на голодную смерть.
— Ну, это нам точно не грозит! — улыбнулся Надеин, — остров полон птицами, море полно рыбами.
— Нас рано или поздно спасут, — не совсем уверенно ответил Свербеев, — слушайте, Александр Никанорович, — вдруг переключился он, — вы же здесь справитесь без нас с Ашветия? Есть Назарий и Чух. А мы пока остров обойдём дозором. Не доверяю я японцам. Заодно и убитых обыщем. Патроны, оружие... Может пайки с собой были.
— Да конечно идите, Сергей Дмитриевич, — отмахнулся Надеин, — мы здесь сами уж как-нибудь.
Свербеев зарядил все оставшиеся четыре патрона в свой наган, а Ашветия выдал винтовку. Им предстояло осмотреть весь остров, ведь недооценка хитрости и коварства японцев уже привела к катастрофе целую эскадру, и теперь нужно было начинать учиться на своих же ошибках.
Изрытый снарядами склон, ещё недавно служивший полем битвы, покрывали вывороченные глыбы камней и крошево взорванной породы. Серая пыль покрывала тела павших японцев. Тех, что погибли возле тороса Свербеева, буквально разорвало на части. На месте исполинского камня теперь зиял черный кратер от прямого попадания снаряда, а вокруг грязными ошмётками валялись останки матросов.
— М-да... — поджал губы Свербеев, — здесь уже нечего обыскивать. Что ж, пойдём остальных поищем.
— Кучно стреляли, — одобрительно покивал Ашветия, — что-что, а артиллерия у япошек хорошая.
— Это пока, — бросил в ответ Свербеев, — мы ещё им покажем, что такое русское оружие. Вон, смотри! Ещё один!
Тело убитого Свербеевым офицера лежало вне сектора артобстрела, и его тёмно-синий мундир с лейтенантскими золотыми полосками на рукавах лишь густо присыпало каменной крошкой. Рядом с коротко стриженной головой валялась слетевшая фуражка - золочëный якорь на ней тускло отсвечивал даже сквозь слой пыли. Японец лежал на животе, и его правая нога была вывернута совершенно неестественно, как это бывает лишь у покойников, а в середине спины, чуть левее позвоночника, зияла тёмная развороченная яма.
Свербееву вдруг почему-то представилось, как пуля, выпущенная им из винтовки не более часа назад, наткнулась на ребро, пропахала внутренности смертоносным вращением и вылетела из спины поверженного супостата уже на самом своём излёте.
Свербеев вздохнул, отгоняя мрачный образ, и молча подобрал пистолет японца. "Хино" оказался полностью заряженным и на все проделанные с ним манипуляции отозвался сухим клацаньем.
— Девять миллиметров, — прокомментировал лейтенант, отщёлкнув в сторону заполненный патронами барабан, — для нагана негодные. Нужно будет стрельнуть из него для проверки.
— Можно мне саблю забрать? — глаза у Ашветия загорелись, едва он увидел пристегнутый к поясу японца клинок.
— Бери, конечно, — хмыкнул Свербеев, — ему она уже не понадобится. И это не сабля, это... как бишь её... Надеин точно знает.
— Хорошая сталь, — Ашветия вынул клинок из ножен и зачарованно огладил взглядом сверкнувшее на солнце лезвие. Приладив снятый с покойного ремешок на поясную портупею, он медленно вставил оружие в ножны. Клинок издал сверкнувший горным хрусталём звук и послушно спрятался в идеально подогнанном для него вместилище.
— Тут где-то винтовка ещё должна быть, — Свербеев оглянулся по сторонам и быстро нашёл взглядом присыпанное пылью оружие. «Арисака» калибра шесть с половиной миллиметров, также с полным магазином, вслед за клинком пополнила арсенал Ашветия, и теперь матрос напоминал жадного муравья, взвалившего на себя вожделенную добычу. Винтовка на каждом плече и меч, болтающийся на поясе, ощетинили его, словно боевого дикобраза. Свербеев тоже был увешан трофеями. Потёртый бинокль на ремешке он нацепил на шею, а на левое бедро навесил кобуру с «Хино».
— Похоронить бы его, — кивнул на труп Ашветия, — не по-людски как-то получается.
— Нам бы своего похоронить, — вздохнул Свербеев, — да кроме топора ничего нету. Не саблей же этой яму копать.
— Своего? — Ашветия медленно перевел взгляд на лейтенанта, и по его лицу пробежала тень.
— Надеин сказал, что Гаврилов даже до ночи не протянет. Ранение смертельное, в печень. Кроме укола морфина ничем помочь не может.
— Понятно, — покивал матрос, — всё равно нужно что-то придумать. Не бросать же его здесь.
— Ну... — Свербеев выдохнул и упёр руки в бока, — во всяком случае, он от нас никуда уже не денется. Пойдем пока обход наших владений закончим.
И офицер с матросом медленно побрели, огибая склон горы, постепенно приближаясь к редкому лиственному подлеску. Солнце уже вскарабкалось на вершину небесного свода и ласково, по-майски обняло две фигуры лучами, почти не бросая на жёсткую каменистую почву плети теней. Некоторое время шли молча, лишь ритмичное клацанье приклада винтовки о ножны катаны тревожной мелодией сопровождало их шаг.
— Слушай, Малхаз, — задумчиво произнёс Свербеев, прервав наконец молчание, — всё хотел спросить, ты как на флот попал? С Кавказа ведь не рекрутируют. Добровольцем?
— Добровольцем, вашбродь.
— Приключений захотел?
— Да тут такое дело... — Ашветия почесал затылок и зачем-то посмотрел по сторонам, — беглый каторжник я, Сергей Дмитриевич. Сейчас-то что скрывать уже. В розыске значился, спрятаться негде, а тут война, берут всех, почти без разбора, вот и подался в Либаву. На броненосец главное попасть, а там и искать не будут, и накормят, и оденут.
— Уголовный? — Свербеев хмуро покосился на спутника, зацепился взглядом за острия винтовочных стволов, торчащих из-за спины, за катану, за гарду, тускло отливающую золотом.
— Политический, — помотал головой Ашветия.
— Хм... — хмыкнул Свербеев и уже без опаски, но с интересом посмотрел на матроса, — и что же ты вытворил такого?
— Участвовал в организации стачки на нефтеперерабатывающем заводе в Батуми во втором году.
— Зачем участвовал?
— Я, ваше благородие, вам даже и не отвечу. Как-то само всё... Приятель у меня есть, Като, вот он в этом силён. Мы с ним ещё с детства дружим. Очень сильный человек. Мы его Русским звали.
— И чем же он так силён? Этот твой Като? — с лёгким пренебрежением ухмыльнулся Свербеев.
— Вы зря так, Сергей Дмитриевич. Като за справедливость, за рабочий класс борется, против бедности и этой, как её... эксплуатации.
— Марксист, что ли?
— В марксизме ничего плохого нет, Сергей Дмитриевич, — дружелюбно улыбнулся Ашветия, — люди все равны должны быть, тогда и войн не будет. Я так это понимаю.
— А я это понимаю так! — вспыхнул Свербеев, — пока мы тут на краю света за Россию кровь проливаем, вы там у себя стачки организовываете и саботажем занимаетесь! Вот что этот твой Като для родины хорошего сделал?! Организовал перебои поставок на фронт?! Сколько таких, как ты, из-за него сегодня рыб на дне моря кормят? Вот Надеин говорит, что снаряды из-за пироксилина отсыревшего не взрывались, а может, прав Баль, и это диверсия на заводе была? Такие вот Като, — Свербеев намеренно пренебрежительно, будто выплюнув что-то отвратительное, процедил сквозь зубы имя, — во имя рабочего класса обрекают на гибель этот же рабочий класс. Сам-то он, небось, не на флоте? Укрылся где-нибудь?
— Его тоже на каторгу вместе со всеми сослали, — упавшим голосом ответил Ашветия. Было видно, что он совсем не рад собственной откровенности, — нас в Иркутск отправили в ссылку. Като раньше меня бежал... Он смелый. А на флот его бы и не взяли. В детстве под повозку угодил, руку левую повредил. Но вы не подумайте, он статный, девушки очень его любят.
— Да я посмотрю, ты и сам в него влюблён, — не сдержал смешок Свербеев.
— Ну зачем вы так, вашбродь? — смутился Ашветия, — просто Като сильный человек, у него большое будущее.
— Эх, Малхаз, — ухмыльнулся Свербеев. Злоба его уже растворилась, и теперь лейтенант снова расслабленно шагал, внимательно рассматривая окрестности, — запомни одно: в Российской империи нет никакого будущего у бомбистов, террористов и марксистов. Ты не обижайся, но я считаю, что было ошибкой отменять таким, как вы, смертную казнь. Вот батюшка наш Александр, царствие ему небесное, вот тот молодец, убийц отца своего, между прочим, освободившего народ из крепости дворянской, перевешал и был прав. Сколько лет без войн и волнений... — Свербеев вздохнул и задумался о чём-то своём. Так они шагали, пока Ашветия не набрался наглости и не произнёс:
— А Като говорит, что построить что-то новое и справедливое можно, только разрушив старое и прогнившее.
— Слушай, Малхаз, — устало протянул Свербеев, — утомил ты меня своим Като. Я тебе сегодня жизнь задолжал с этим японцем, поэтому и терплю все твои россказни. Но ты лучше не испытывай терпение, не доводи до греха.
— Как скажете, вашбродь, — покивал Ашветия, — я вообще после каторги...
Его прервал резкий гортанный крик из-за ближайших кустов:
— Тррроффан, — раскатисто пронеслось по верхушкам раскидистых папоротников, а потом ещё несколько раз звонкий голос повторил:
— Тррроффан, тррроффан, Митррроффан! Лабь!
— Это ещё кто?! Японцы?! — встрепенулся Ашветия и принялся судорожно скидывать с плеча трёхлинейку
— Тише! — оборвал его резким движением ладони Свербеев и, пригнувшись, шагнул в зелёную поросль. — Сдаётся мне, это наш знакомый тетерев. У японцев буквы «Л» не существует. Сейчас и трофейный пистолет проверим.
Птица стояла посреди поляны, задрав кверху увенчанную красным гребнем голову. Коричневый клюв раскрылся, точно в растерянности, а крылья хищно приподнялись, как будто готовясь к полёту. Встревоженный жёлтый глаз повернулся в сторону вторгшихся в его личные владения людей, и над поляной разнеслось клокочущее:
— Митррроффан Владимыч Лабь! Я Лабь, я Лабь!
Выстрел из револьвера расколол утренний воздух пополам, и тетерев безжизненно грохнулся набок. Казалось, готовые уже оттолкнуться от воздушной тверди крылья вдруг превратились в палубную ветошь, а чёрные перья бессмысленно распушились, затем опали, стали бесполезными и мёртвыми.
— Вот и обед, — Свербеев спрятал револьвер обратно в кобуру и осмотрел распластанную на траве птицу.
— А что он говорил такое? — Ашветия вынырнул из-за спины лейтенанта, цепляясь стволами винтовок за еловые лапы.
— Чертовщину какую-то. Может прав Назарий? Действительно, бесовская птица.
— Хоть птица и бесовская, вкусна она чертовски! — усмехнулся Ашветия.
— Да ты, Малхаз, ещё и поэт! — расхохотался Свербеев, — да хватит с тебя и винтовок, — махнул рукой он, останавливая матроса, нагнувшегося за тетеревом, — сам понесу. Ещё скажешь потом, что я тут угнетаю рабочий класс, Като своему пожалуешься. Ты же кочегаром на «Суворове» был?
— Угу.
— Ну вот, я же говорю, самый что ни на есть рабочий класс. Пойдем лучше обход закончим. Так где ты говоришь в ссылке был? В Иркутске? И как там тебе...
Зелёный свод сосен скрыл двух дозорных от взора слепящего солнца, растворил их разговоры, ставшие лёгкими и невесомыми, стал густым и жёстким. Раздосадованные непроницаемой преградой лучи устремили свой неуловимый бег к более доступной цели и мягко укусили бледную кожу на животе Гаврилова. Матрос ойкнул и сморщился. Поршень шприца послушно двинул раствор морфина в вену, и Надеин, сжав губы, выдернул иглу из-под кожи матроса.
— Вот и всё, — выдохнул Надеин, — теперь только покой и время. Всё будет хорошо, — он похлопал Гаврилова по груди, — рана несерьёзная, боль я снял, к вечеру полегчает.
— Спасибо, — пересохшими губами произнёс Гаврилов. Измученный страданиями он быстро отдался во власть гуляющего по венам морфина и провалился в ватное забытье.
Внезапно Гаврилов оказался на небольшом уступе отвесной скалы, а мимо медленно поплыл стальной корпус броненосца. Борт тускло мерцал в серебряном лунном свете и всё плыл и плыл мимо матроса. Из нутра броненосца раздавался едва слышимый гул и какое-то копошение. Вскоре Гаврилов понял, что никакой это не корабль, а что-то вроде полой гири, которую подвесили за верёвку, погрузили в яму и начали вращать. И сейчас Гаврилов стоял на стенке этой ямы, а перед ним медленно проплывала бесконечная чугунная стенка огромного цилиндра... или шара. Объект был настолько велик, что определить его форму не представлялось возможным. Вдруг из-за тёмного закруглённого заворота что-то выскочило и начало стремительно приближаться к матросу. Что-то похожее скорее на паутину, чем на живое существо. Десятки тонких лапок-стрелок резво перебирали по поверхности, ломаясь сразу в нескольких местах. «Как сенокосец», — подумалось Гаврилову. Таких пауков они с друзьями в детстве любили ловить и выдергивать по очереди лапки, пока не останется одна единственная, беспомощно загребающая по кругу. Тогда это было смешно, а сейчас стало жутко, и липкий страх обуял матроса. Существо тем временем приблизилось, и Гаврилову удалось рассмотреть веретенообразное тело среди сплетения длинных тонких лапок.
— Ты кто? — спросило чудище. Конечности при этом мелко перебирали по вращающейся поверхности, удерживая существо на одном месте.
— Архип Гаврилов, — сдавленным голосом ответил матрос.
— Ты пойдешь со мной, Архип Гаврилов, — прошелестел в ответ паук, — тебя убили, и ты умер.
— Я не умер, — помотал головой Гаврилов, — вот он я, живой.
— Я повелитель птиц и червей, — паук отлепился от металлической поверхности и вмиг перекинулся на стенку скалы, вцепившись тонкими лапками в камни. Теперь он раскинул вокруг Гаврилова настоящую паутину из конечностей и навис над матросом своим продолговатым, сотканным из волокон телом. Только сейчас Гаврилов смог рассмотреть восемь глаз, проступающих сквозь густую паутинью пряжу. Все эти глаза были устремлены на него. — Я есть бог и я есть вечность, — вновь прошелестело существо, — все твари летающие и все твари ползущие в моей власти. Даже чайка, попавшая в бутылку с ромом, червяк, проглоченный китом и паучок с оторванными лапками, все они есть я. Оглянись вокруг, Архип, ты уже со мной.
Гаврилов посмотрел по сторонам и обнаружил, что находится в огромном, а может и вовсе в безграничном помещении. Вращения он не ощущал, но понял, что находится внутри той самой гири, медленно крутящейся в предназначенном ей отверстии. Людей вокруг было тьма. Были и японцы, но основную массу составляли русские моряки. Работа кипела, и красные лица трудящихся устало взирали на праздно прогуливающуюся пару — матроса в окровавленной рубахе и паука, шагающего рядом. А мимо сновали люди с тачками, махали лопатами лоснящиеся от пота кочегары, шевелили длинными кочергами угли под огромной жаровней обгоревшие в истлевшей форме матросы.
— Это ад? — спросил Гаврилов своего спутника.
— Я собрал хорошую жатву, — прошелестел в ответ паук, — и я буду сыт ещё много лет. Это теперь твой дом, Архип, можешь называть его адом, можешь «дзигоку», как японцы, главное, будь послушным, иначе попадешь туда, — существо протянуло одну из своих длинных конечностей в направлении пылающего под жаровней пламени. Гаврилов посмотрел на куски мяса, подгорающие в антрацитово-чёрном масле с серебристым ртутным отливом. Уже почерневшие по краям жаровни они шкворчали и трескались, обнажая под угольной кожицей розовую плоть с белёсыми нитями жил. Ближе к центру мясо было навалено грудой и медленно поджаривалось, лениво шевелясь обрубками... рук? Гаврилов всмотрелся в страшное жарево и осознал, что куски эти вовсе и не куски, а части тел, разрубленные без разбора, наотмашь, вдоль, наискось и поперёк. Шевелящиеся и подрагивающие, с алыми опалинами на безволосой коже, с подогнутыми коленками и криво завёрнутыми руками. Застывшие в печати немого ужаса обугленные лица обречённо смотрели куда-то в пустоту тёмного свода помещения оскаленными безгубыми ртами, не смея издать лишнего звука, неуместного стона, несущего им новые муки. Их чёрные раззявые рты глухо сипели, надеясь испустить самый последний вздох прямо сейчас, в эту самую минуту. Вот блестящий глаз на чудом уцелевшем, зажатом между покрытыми сукровицей кусками лице, посмотрел прямо на Гаврилова. Безумно и судорожно вращаясь в глазнице, глаз, казалось, вопил об избавлении, молил Гаврилова прямо сейчас закончить его мучения, оборвать эту бесконечную агонию. И Гаврилов, не говоря ни слова, схватил длинную кочергу и принялся толкать алеющие угли вглубь, под самое дно адской жаровни, разжигая пламя, разводя адский костёр под кипящим чёрными пузырями маслом. Сжав зубы, он завыл в отчаянии и в этот момент понял, что паук был прав — его место здесь, он вечный кочегар, застывший в аду матрос. А где-то вдали, в сотне морских миль, тысячах вёрст и времён и вместе с тем совсем рядом распахнул глаза новый Гаврилов, и из глаз этих посмотрела на мир Пихра. Она неуклюже пошевелилась в новом теле и бросила взгляд пожелтевших от избытка желчи глаз Гаврилова на пылающий костёр, подрумяненную тушку тетерева на вертеле и хмурое вечернее небо над морем. Над островом разыгралась непогода, и вся компания ютилась под тесными сводами ущелья. Тугие струи дождя звонко выбивали дробь об острые камни и мелким, подрагивающим в свете костра бисером свисали с кривой арки входа в каменное убежище.
— Гаврилов очнулся! — громче нужного, всё ещё страдая потерей слуха, воскликнул Чух.
Надеин тут же встрепенулся, отложил в сторону банку из-под консервов с куском жареного тетерева и в полуприседе, сколько позволял низкий свод пещеры, подошёл к Гаврилову. Осмотрев вздувшийся живот матроса, бледное, желтоватое лицо и глаза, с совершенно жёлтыми белками и едва различимыми радужками, он задумчиво нахмурился и нервно потеребил узкую бородку щепотью пальцев.
— Как самочувствие? — растерянно спросил врач.
— Спасибо, получше уже, — вяло улыбнулся Гаврилов, — мне бы воды попить.
— А лучше рому, — басовито подхватил Баль.
— Да, сейчас. Принесите воды, — Надеин кивнул куда-то назад, и Ашветия сразу завозился с бочонком.
— Как он? — негромко спросил Свербеев, когда Надеин отошёл от Гаврилова и расстегнул сумку.
— Внутреннее кровотечение. Морфин ещё действует, но скоро будет совсем плохо, — едва шевеля губами, зачастил Надеин, — все признаки перитонита. Он безнадёжен.
— Что вы собираетесь делать? — Свербеев искоса посмотрел, как Ашветия прямо из бочонка поит Гаврилова. Тот глотал воду судорожными рывками, и большая часть жидкости текла по щекам, затекла за шиворот, пропитывала смятую рубаху, — а ему пить-то можно? — добавил лейтенант.
— Ему сейчас всё можно, — отрезал Надеин, — я сейчас сделаю ещё одну инъекцию, пока он не стал орать от боли на всё японское море. Останется последняя ампула, — Надеин сжал губы и с укоризной посмотрел на Свербеева.
— Что вы так смотрите, Александр Никанорович? Сами сказали, что он до ночи не доживёт. Вы здесь врач.
— Ладно, — выдохнул Надеин, — чего уж теперь...
Гаврилов уже напился и теперь лежал, тяжело дыша и пусто глядя в потолок. В блестящих воспалённых глазах игриво отсвечивали сполохи пламени вперемешку с терзающим тело жаром.
— Я вам сейчас сделаю укол, — произнёс Надеин и на мгновение замер, вглядываясь в отрешённое лицо Гаврилова. Было непонятно, понимает ли сейчас матрос слова врача, — отдохнёте, — без эмоций закончил Надеин. Протерев спиртовой ватой участок на предплечье, Надеин зацепился взглядом за вздутый живот матроса и запёкшуюся коричневую корку на месте ранения. Показалось, будто под истончившейся желтоватой кожей что-то взбугрилось, перекатилось, словно мышца, и тут же исчезло. Надеин протянул два пальца к животу и прижал их к горячей коже матроса в нескольких сантиметрах от пулевого отверстия. В пальцы с той стороны что-то мягко толкнуло, и Надеин тут же в испуге отдёрнул руку.
— Что там? — раздался бас Назария у самого уха.
— Что? — вздрогнул от неожиданности Надеин, — вы о чём? И что за идиотская привычка, Назарий?! — быстро пришел в себя врач, — кто вас учил так подкрадываться к врачу во время процедуры?
— Простите, просто переживаю...
— Переживает он... — недовольно нахмурился Надеин, — подержите лучше руку, больной непредсказуем.
Игла легко вошла в вену, и поршень мягко двинулся вперёд. Гаврилов никак не отреагировал на инъекцию, всё так же глядя в потолок, а Надеин не спускал напряжённого взгляда со вздутого чрева матроса. Вернув шприц в футляр, Надеин стрельнул взглядом по сторонам и осторожно приблизил ладонь к животу Гаврилова...
— Помогите! — донёсся сдавленный голос снаружи, и все в пещере, кроме плохо слышащего Чуха и Гаврилова, встрепенулись и устремили взгляды в темноту. Свербеев взвёл курок нагана и молча встретился напряжённым взглядом с Ашветия. Тот понимающе кивнул и сжал цевьё трёхлинейки.
— Это ещё кто? — сдавленно прохрипел Баль.
— Сейчас и узнаем, — процедил Свербеев и, выставив перед собой оружие, шагнул под дождь.
— Не надо стрерять! — выкрикнул человек, стоящий в нескольких метрах от пещеры. Правую руку он поднял вверх, а левую прижимал к груди и, по всей видимости, едва держался на ногах, — оружия нет! Не стреряйте!
— Ты кто такой? — Свербеев всмотрелся в силуэт и рассмотрел в нём что-то смутно знакомое.
— Меня зовут Миёси Кацуми! — ответил гость с сильным японским акцентом, — я офицер броненосца «Фудзи». Я ранен. Помогите.
— Малхаз! Обыщи его! — коротко выкрикнул Свербеев, и Ашветия тут же подбежал к японцу.
— Чистый, вашбродь! — отрапортовал матрос, охлопав японца по бокам.
— Ладно, — Свербеев опустил револьвер и, ещё раз осмотрев японца, вставил оружие в кобуру, — заводи. Пусть Надеин осмотрит.
Японец проковылял мимо Свербеева, и тот наконец понял, чем так была знакома фигура вечернего гостя. На спине, чуть левее шва на мундире зияла разверстая кровавая рана на месте выхода пули. Его, Свербеева, пули. Нутро лейтенанта похолодело, и что-то запульсировало под ложечкой. Ещё утром японец выглядел мертвее того самого тетерева, подстреленного в кустах, а сейчас на своих двоих заходил в их укрытие.
Перепачканный смесью из крови и липкой грязи мундир намертво влип в тело раненого, и Надеин, не щадя одежду, просто разрезал её ножницами. Японец при этом сидел, не издавая ни звука, только сквозь играющие узлами желваки иногда прорывался тонкий зубовный срежет.
— Повезло вам, голубчик, — пролив рану водой, заключил врач, — на волосок от смерти были.
— Как он живой до сих пор? — Свербеев присел рядом и посмотрел на аккуратное круглое отверстие на бледной груди японца, — он утром уже не дышал.
— Пуля по касательной прошла по ребру, не задев лёгкое. В рубашке родился, можно сказать, — осматривая рану, объяснил Надеин, — вы по-русски говорите, я слышал? — обратился он уже к японцу.
— Я быр разведчиком в Порт-Артуре, — простонал японец, — корейцем притворярся.
— Шпионом, стало быть? — хмыкнул из угла пещеры Баль.
— Да, — кивнул японец.
— Сергей Дмитриевич, — негромко протянул Баль, — можно вас на минутку?
Свербеев, согнувшись, пробрался к капитану и вопросительно распахнул глаза.
— Это тот самый японец, у которого вы оружие утром сняли? — не отводя взора от пленного, спросил Баль, — насколько я помню, он мёртвым у вас числился?
— Готов поклясться, Владимир Митрофанович, — шёпотом ответил Свербеев, — уж я мертвецов перевидал. Этот мертвее многих выглядел.
— Угу, — Баль провёл ладонью по бороде, — а лица его ты, так понимаю, не видел?
— Лица не видел.
— Был у нас похожий случай на Кубе, — загадочно покивал Баль, — Сейчас кое-что проверим. Доложи по форме, кто таков?! — внезапно гаркнул капитан и приподнялся на локтях.
— Меня зовут Миёси Кацуми! — повторил японец, в бессилии закинув голову назад. Его худая грудь с разводами запёкшейся крови дробно подрагивала, — я офицер броненосца «Фудзи». Посре сражения в Цусимском прориве быр отправрен на канонерскую родку «Асама» дря проверки островов.
— Кто командовал «Фудзи»? — нахмурился Баль.
— Капитан первого ранга Сато, — едва слышно выдохнул японец.
— А что с «Князем Суворовым» случилось? Может знаешь? — вмешался в допрос Свербеев.
— Броненосец быр порностью уничтожен уже к ночи.
— А что с «Ослябя», — хитро прищурился Баль.
— «Ослябя» захвачен со всем экипажем.
— А Рожественский? — Баль чуть подался вперёд, и все в пещере обратились в слух.
— Ваш адмирар пытарся уйти на миноносце «Буйный», но его перехватири. Сейчас он в прену.
— Понятно, — выдохнул Баль, — не хватило духу даже погибнуть как адмирал.
— Ему нужна перевязка, — спокойно произнёс Надеин, — оставьте его на пять минут в покое.
— И вправду, — прокряхтел Баль, — перерыв не помешает. Сергей Дмитриевич, не поможете старику до гальюна прогуляться?
Через несколько минут Баль, поддерживаемый Свербеевым и Ашветия, застегнул ремень и, посмотрев на пылающий сполохами свод пещеры, негромко произнёс:
— Не нравится мне этот японец.
— Понятное дело, — хмыкнул в ответ Свербеев, — враг, он и есть враг.
— Не в том дело, Сергей Дмитриевич, — заговорщически зашептал капитан, — я не просто так ему вопросы эти задавал. Он всё перепутал. Мы своими глазами видели, как «Ослябя» затонул, а он сказал, что броненосец захвачен.
— Ну, перепутал, — пожал плечами Свербеев, — для него, небось, эти названия, что для нас японские.
— А букву «Л» тоже случайно произнёс?! Японцы и знать не знают этого звука! Ну ладно, — махнул рукой Баль, — а командующего своим броненосцем тоже перепутал? «Фудзи» командовал капитан Мацумото, а не Сато. Тот вообще крейсером «Касуга» командовал. А его имя?
— А что с его именем не так?
— А то! — грозно зашипел Баль, — что он представился именем командующего броненосцем «Сикисима» Миёси Кацуми, а «Асама», с которой он якобы сюда высадился, это название крейсера, а вовсе не канонерки, которую мы сами видели. Он всё перепутал!
— И что вы хотите этим сказать? — напрягся Свербеев.
— Этот японец, — Баль направил на пещеру дрожащий палец, — не тот, за кого себя выдаёт. Он как будто нашёл чей-то дневник, пробежался по-быстрому, что-то запомнил и теперь выдаёт невпопад. Он притворяется.
— Притворяется кем? — растерянно спросил Ашветия.
— Притворяется человеком! — заключил Баль, и все трое посмотрели сквозь пелену дождя на привалившегося к стенке пещеры окровавленного японца и колдующего над ним Надеина. В этот момент небо расколол раскат грома, и вспышка молнии озарила утёс скалы, чёрной громадой нависающей над небольшим убежищем беглецов. На остров надвигалась гроза.