У любого дома свои привычные звуки. Старенький холодильник, который по ночам тяжко вздыхает, как сторожил. Глухое позвякивание посуды, когда кто-то утром на ощупь бродит по кухне — осторожно, чтобы не разбудить. Сиплый лай дворовой Дины, уж она-то просыпается раньше всех…
У меня всё было по полочкам разложено: завтрак мужу, пара звонков детям, прогулка до рынка, обед, сериал под тихое урчание кота. Просто жить — и всё. Но кто мог подумать, что самый родной человек захлопнет перед тобой дверь… — не по-настоящему, не с хлопком, а одним-единственным словом.
― Гал, не приставай, — Владимир смотрел в газету, словно в амбарную книгу.
― Я всего лишь прошу дать мне на подарок Вике… Она ж внучка! У неё день рождения.
― Сама заработаешь — тогда и поговорим. Я тут не печатный станок! — и снова утонул в новостях.
У стен уши, говорят. У слов — острые края, ранят хуже шил.
Я ушла в две комнаты дальше, на самый балкон — туда, где пахнет краской, где наш кот старенький рыжий свернулся комком. Вика моя, милая девочка… Неужели я не могу ей купить куклу? Я, бабушка? У меня пенсия — но на лекарства и квартплату уходит почти всё, и… Унижение наваливается комьями. Вот сидишь, пожилая, не слабая вроде, а как будто никто… Ни прав, ни слова.
Наверное, многие скажут — какая ерунда. Поди, попроси у детей. Но дети у нас самостоятельные, мы их всегда так воспитывали. А самой — ну как? Ступор.
Он там, за кухонной дверью, деловито громыхает чашкой, а во мне — пустота.
Долго я сидела, по колено в заботах, по уши — в стыде. Даже кот не подходил, понимал, наверное. Час прошёл — или два, — а я всё никак не могла встать…
Вот с этого банального дня и начинается то, что потом кажется судьбой. Обычное утро, обычная ссора. Только сердце у меня дрогнуло так, что ещё долго после — и боли, и обиды, и злости хватило бы на всю улицу.
Как-то нужно вынырнуть… выпрямиться… или просто придумать себе новое занятие?
Далеко не сразу пришла в голову мысль о том самом «сама заработаешь». А может и правда — пора что-то самой?
***
Поначалу мысль о подработке казалась какой-то… игрушечной. Смешной даже. Куда уж мне, бабушке, да подрабатывать! На кассу, что ли? Или вахтёром на проходной? А потом вспомнились разговоры на скамейке — у Людки, соседки с третьего, дочке купили подарок, потому что та напекла шарлоток на заказ для половины нашего подъезда. За час, говорит, столько заказов! Люда улыбалась гордо, чуть снисходительно, будто картошку сажать обучила. И тут мне запахло яблоками. Шарлоткой — вспоминалась бабушкина, вкусная, насыпанная корицей пирогами-румянами.
…«Попробую, — думаю. — А вдруг у меня получится?»
Первое, что я сделала — не пошла к мужу за советом (вот протест!), а тихо набрала Марину, подругу школьную. Поделилась. Она затихла — потом говорит:
— Гал, испеки, я ж с удовольствием попробую! Только не робей, у тебя всегда получалось лучше всех.
Под поддержкой жары легче уплотнённое тесто месить, вот честное слово. Даже руки сами привычно задвигались, а сердце чуть колотилось — как в юности, когда тайком первый раз пирог для кавалера печёшь.
Слухом земля полнится — за пару дней узнаёт вся лестница. А Люда первая заявилась.
— Галюнь, дружочек, ты бы шарлоточки напекла к воскресенью? У меня сестра приедет, хочется чем-то удивить…
— Только смотри, чтоб сочно было, а то в прошлый раз Таня напекла — чуть зубы не сломали.
Я в приподнятом волнении — хозяйка, будто экзамен сдаю заново. Всё готовила, как учили: яйца с сахаром взбила, муку просеяла, фрукты подготовила — только бы не сгорело. А внутренняя дрожь не унимается. Представьте себе: над старой плитой я столбом, по часам сверяюсь, а внутри будто целый ураган.
Пахнет волнующе, а вот чтобы сердце не колотилось — не бывать этому! Всё кажется — не получится, переделывать придётся, посмеются. И что вы думаете? Пропекаю по всем правилам, вынимаю, а он — тесто в середине сырое, сырейший комок.
Приходит Люда, поднимает крышку — ножом макает, лицо вытягивается…
— Не обижайся, Гал, но такой я угощать не буду… Попробуй другой рецепт, может, с дрожжами? — она сказала тихо, но для меня и шёпот — как оглушительный колокол.
Я ещё держалась у двери, а потом… Подошёл Владимир, скребёт подбородок, усмехается:
— А говорил же я тебе — не надо в это лезть. Денег — не будет, только мука переводится… Сиди уж лучше, не позорься.
Слова липкие, как патока, — вроде не обидно, но щиплет за душу. Хуже, чем больно. Я молча вытирала руки о фартук, смотрела на своё "детище": пирог, хотя и неудачный, пах вкусно, напоминал детство — но выйти с этим в люди неловко…
— Может, и не моё это, — липкими мыслями я легла спать, совсем как в детстве — спиной к стене, лицом в темноту. Руки под щёку, слёзы в подушку.
Обида — она ведь бывает у любой женщины. Не за себя даже — за чувство, что тебя… не верят, не ждут, только терпят рядом.
Марина позвонила с утра пораньше:
— Чего нос повесила? Давай не грусти! Давай рецепт пересмотрим, вместе что-нибудь придумаем. Лучше вместе, слышишь? Я в тебя верю, Галюнь.
Такие слова — как мамин чай в детстве: согревают насквозь. На этот раз пекли с Мариной: весело, под форму для шуток — вспомнили юность, как пироги таскали из школьной столовой, кто у кого рецепты тырил. Получалось — уже не так страшно, не так важно правильно или «идеально» — просто хорошо, по-домашнему.
Шарлотка вышла румяной, и первая же соседка похвалила. Первая похвала — она, может, важнее денег. Слова ведь лечат сильнее всего. Потом ещё одна заказала. Потом — новость разнеслась. Два пирога — пять… А дальше случилось маленькое чудо: я завела страничку в интернете с помощью Марины. Там стали заказывать на праздники, на юбилеи, даже соседка с соседнего дома приехала! А главное — я перестала просить. Не по крупинке — по чуть-чуть, по кусочку, прибавлялось и у меня в душе.
Теперь бывало — после трудового дня я могла вообще отказаться идти к плите.
— Сегодня я устала, — говорила я мужу. — Ты сам уж, дай бог, что-нибудь приготовь, или закажем.
Он удивлялся, хмурился, но уже не спорил.
Я училась — отказываться, требовать, делиться, говорить себе «можно».
…И вот наступил вечер, когда его слова едва не сломали меня в начале, а теперь у меня на столе — три пирога и настоящее чувство собственного достоинства.
***
Со временем заказы у меня потянулись один за другим — сначала только на праздники или детские дни рождения, потом и просто так, к воскресному чаю. Соседки хвалили, даже завистливые встревали — мол, "вот это хватка у Галины, уважение!". Я смеялась: да какая хватка, просто жизнь уговорила не сидеть, не молчать, да и дома воздух стал свободнее.
Появились у меня новые ритуалы. Просыпаюсь не по будильнику, а когда за окном светло, никуда не спешу, первым делом за тёплым чаем и глотком свежего воздуха на балконе. А потом — то тесто замешу, то кошка ко мне прыгнет. Даже кот наш, ворчливый старик, начал проситься на ручки почаще, чувствует, наверное, что хозяйка изменилась, окрепла внутри.
Отношения с Владимиром… Нет, они не улучшились сразу. Было отчуждение — он то целый вечер молчал, то недовольно стучал ложкой о тарелку, будто ждал, что я брошу эту затею. Иногда садился напротив меня, искоса наблюдал:
— Ну и чего, много заработала сегодня?
— Достаточно, чтобы внучке подарок купить, — я смотрела прямо в глаза.
— Да ну, копейки ведь…
— Может, и копейки, но свои. Ты же сам сказал…
Иногда хотелось даже во всё плюнуть! Не выдерживать, а уйти в глухую обиду. Но браки — они ведь как тесто: если не дать расстояться, так и выйдет комом. Я терпела, но уже боялась меньше.
Однажды вечером, когда усталость валит с ног, когда заказов больше, чем сил, я села на кухонный стул. Владимир — знал, что я занята, и схватил кастрюлю, насыпал гречки. Сварил яичницу. Я ничего не сказала. Просто молча наблюдала, как он вдруг хлопочет сам. Потом мы сели напротив друг друга, едим, как раньше, в молодости, когда жили в коммуналке и радовались пятому куску.
А вот кульминация — она наступила не внезапно, а словно росла изнутри. Однажды вечером он завёл старую шарманку:
— Ты помнишь, как мы тогда… ну, когда только познакомились, ты сама себе за платье на танцы копила?
— Помню, — отвечаю. — И помню, как ты меня за это уважал.
Молчали, долго. Я чувствую — скребёт внутри, хочется высказаться. И вот, как будто кто-то моей рукой, вдруг сказала:
— Я не твоя служанка, Володя, и не прошу у тебя подачек. Я — самодостаточная женщина! Вот прямо сейчас.
— Думаешь, я не вижу? — буркнул он, но глаза отводит, будто стыдно.
— Раньше не видел, — выдохнула я. — А теперь, видишь, ничего со мной не случилось, наоборот… Я стала живее, ярче.
Это был не скандал. Это было — какое-то освобождение, очищение, как будто простояла под холодным душем, отмыла всю усталость, обиду, зависть и злость. Стало легче. Просто легко, светло, как в начале лета, когда распахиваешь окна — и пахнет сиренью.
Он молчал, я тоже. Но рано утром Владимир сам зашёл на кухню, отварил кофе, подсунул мне кружку. Не извинялся — мужчины редко умеют по-настоящему извиниться. Но принес мне шоколадку. Мелочь, а я поняла: что-то внутри него сдвинулось, переместилось.
***
Время шло… Менялась не только я — наша семья словно перестраивалась на новый лад. Я, честно говоря, сначала не верила, что угрюмый, резкий Владимир станет хоть чуть внимательнее, хоть раз скажет что-то доброе без привычного ворчания.
Но перемены, знаете ли, случаются не вдруг, а потихоньку, по чайной ложке.
Однажды весной, когда всю неделю на кухне пахло ванилью, муж вернулся с рынка с двумя огромными сумками — сам! И не только картошку притащил, но и апельсинов, и зелёного лука, и даже специальную форму для выпечки. Я застыла с банкой повидла в руках.
— Это тебе, — буркнул, — а ещё Вике купил куклу. Деньги мои, но от нас обоих.
У меня защипало глаза. Не из-за подарка — из-за этого "от нас обоих". Я впервые за долгое время почувствовала, что меня увидели, не как безмолвный угол, не как швею или повара, а как живого, весёлого, упрямого человека.
А вечером он сам поставил чайник, вытащил из шкафа маятниковую открытку, на которой нацарапал "прости". Такая простая открытка, но — дороже, чем все украшения. Я улыбнулась — по-настоящему, немного сквозь слёзы.
Теперь бывало, закончив тяжёлый день, я проходила по квартире уже не тихой тенью, а, наоборот, уверенно и спокойно. Не потому, что победила кого-то из домашних, а потому, что осмелилась быть собой. Иногда позволяла себе не готовить ужин — а Владимир сам качал головой, открывал холодильник:
— Ну ладно, Галюнь, сегодня моя очередь.
У нас появилось новое правило: кто устал, тот отдыхает. Кто хочет — тот и готовит. А если есть силы — готовим вместе. Однажды внучка спросила меня, почему дед стал меньше кричать:
— Потому что бабушка научилась отстаивать себя и не молчать, — ответила я, улыбаясь.
А самой внутри — так непривычно легко. Нет больше страха, что лишний раз попрошу или чем-то не угожу. Я могу пойти с подругами в кино, позволить купить себе новую кофточку, а главное — уже не прячусь за спину мужа, если нужно что-то важное для себя.
Соседки хвалят, а я смеюсь:
— Вот, говорю, сколько лет прошло, а я только жить научилась.
Теперь — если кто-то скажет "сама заработаешь — тогда и поговорим", я разве что удивлюсь: ведь говорить я теперь умею и без чужого разрешения.
А иногда вечером мы с Владимиром, уставшие, сидим на кухне — кот потягивается, свет в окне жёлтый, как одуванчик. И кажется — всё в порядке, всё наконец-то хорошо. По-своему, без пафоса, без лишних слов. Принятие, уважение, дружба.
Это и есть настоящее счастье, наверное — глазеть на луну, валять с внучкой пироги, не бояться попросить… и выигрывать — не в ссорах, а в маленьких, важных шагах навстречу себе.