На кухне было тепло.
Запах тушёной курицы, шипение сковороды, глухое тик-так часов над плитой. За стенкой дети смеялись. Он — в зале, смотрел новости. Всё было… нормально.
— Мамочка, а ты кетчуп взяла?
— Мам, а где мои носки?!
— Мам, я воду пролил…
Я вытерла руки о полотенце, нагнулась за бутылкой, снова встала, снова пошла.
Автомат. Всё — на автомате. Не потому что сложно. А потому что всё время так.
И вот — пятый раз за вечер:
— Мамочка… ты слышишь?
Я услышала.
Но не ответила сразу.
Потому что вдруг осознала — это уже не имя.
Это должность.
Как «оператор». Или «дежурный». Или «обслуживающий персонал».
И никому не приходит в голову спросить, как у неё дела.
Все просто... зовут.
Берут.
Я стояла в тишине кухни, держала в руке соус, и впервые за долгое время не чувствовала ни раздражения, ни злости.
Только пустоту.
Такую, как будто внутри всё выключили.
Щёлк — и темно. Без паники. Просто тебя нет.
Как я сама себя загнала в эту роль
Знаешь, это ведь не они виноваты.
Не дети. Не муж. Не сосед, который зовёт меня «мамочкой» просто потому, что так удобнее.
Это я сама туда зашла.
По любви. По глупости. По привычке.
Когда мы только начали встречаться, я любила готовить ему борщ «как у мамы». Стирала его футболки вручную, чтобы не испортить дорогой принт. Будила по утрам нежно, с поцелуями, и говорила:
— Ты мой герой, отдыхай, я всё сама.
Он говорил — ты у меня заботливая, настоящая.
Я слышала — ты у меня любимая.
Потом родился сын. Потом — дочка.
И я стала крутиться в этой карусели из баночек, подгузников, кружек горячего какао и вечных носков без пары.
— Ты же дома сидишь, тебе легче, — говорил он. — Ну не сложно же детей забрать, да?
И я кивала. Потому что не сложно. Потому что «ну а кто, если не я».
А потом — как-то незаметно — я начала забывать, какого цвета мои ногти. Когда я в последний раз ела горячее. Когда спала больше шести часов. Когда хотела, а не «нужно».
Меня не заставляли.
Я сама сделала это своей жизнью.
Своей клеткой.
Своей ловушкой.
Не крик, а внутренний провал
Всё случилось не в момент ярости.
И не на фоне гормонов, как он потом скажет.
Не потому что «ты просто устала».
Нет.
Это была обычная среда.
Холодно, моросил дождь. Я шла с двумя полными пакетами продуктов, зонт вывернуло наизнанку, ботинок промок. Сын остался на продлёнке, дочка сопливая — дома. Я мёрзла, руки ломило.
Позвонила ему.
Первый раз за долгое время. Просто — попросить.
— Саш, можешь заехать, забери, пожалуйста, с магазина. Я не дотащу.
Пауза.
Голос — отстранённый, как будто я сбила ему геймплей:
— Я с ребятами, мы тут футбол смотрим у Димона. Сможешь без меня?
Смогу.
Конечно, я справлюсь.
Я ж "мамочка". Я всегда справляюсь.
Повесила трубку.
Подошла к подъезду.
Села на ступеньку.
И заплакала.
Не в голос.
Так, знаешь... по-взрослому.
Без истерики, без всхлипов. Просто текут слёзы, и ты даже не пытаешься их остановить.
Не потому что грустно.
А потому что всё, приплыли.
Не решение, а провал в апатию
После той ступеньки у подъезда я больше не звонила.
Не потому что гордая. Просто — бессмысленно.
Я начала говорить короче.
— Ужин в духовке.
— Да, сходила.
— У дочки температура.
Он сначала не заметил.
А потом — начал раздражаться.
— Ты вечно как будто не в духе. Что с тобой происходит?
— У тебя всё не так. Всё плохо. Ты стала какая-то… истеричная.
Я хотела ответить. Хотела объяснить, что я больше не знаю, кто я.
Что я не слышу себя. Что я просыпаюсь ночью и не могу вспомнить — что я люблю.
Но...
Слова не шли.
Я просто смотрела в точку.
И думала: вот оно. Сейчас он скажет это слово.
И он сказал.
— Ты — истеричка.
Не зло. Не со злобой. А так... лениво.
Как будто ярлык. Как будто "соль закончилась".
А дети, те самые, что зовут меня мамочкой по пятьдесят раз в день — они не видели.
Они просили еду. Тетрадки. Зарядку.
Никто не спрашивал:
— А ты?
Ты, мама, как ты?
Я не стала собирать чемоданы.
Я не делала слёзливых постов в соцсетях.
Я просто перестала стараться.
Не гладила ему рубашки. Не интересовалась его делами.
И что страшнее — не хотела больше быть собой прежней.
Не свобода, а честность
Первая, кто заметил пустоту во мне, был не он.
И не дети.
А Оля — подруга из института. Мы не виделись сто лет. Она случайно написала:
— Как ты там? Заходи как-нибудь, просто поболтать.
И я… зашла.
Без макияжа. Без выпечки. Без причин быть хорошей.
Она налила чай, посмотрела внимательно и выдала:
— Ты как будто усохла. Не в теле. В душе. Ты где?
Я молчала. А потом, будто прорвало:
— Я устала.
— От кого?
— От всего. От того, что я — мамочка для всех. А он — говорит, что я истеричка.
— Истеричка? Ты?! Ты же, наоборот, никогда не жалуешься.
— Вот именно. Я...перестала быть живой, чтобы не мешать другим жить.
Она не смеялась. Не утешала. Просто села рядом и сказала:
— Ты имеешь право. На истерику. На тишину. На выбор.
Ты имеешь право быть просто собой.
И в этот момент… что-то щёлкнуло.
Я не стала другой.
Я просто увидела себя — без роли, без ярлыка, без «надо».
Не победа, а взросление
Он заметил перемены не сразу.
Но они накапливались.
Я не смеялась над его шутками из вежливости. Не спрашивала, что купить ему к ужину. Не гладила брюки, если он не просил.
И однажды вечером, на кухне, он выпалил:
— Ты стала какая-то не хозяйственная.
Я посмотрела на него. Спокойно.
Словно в первый раз — по-настоящему.
— Я стала настоящей, Саша.
Он нахмурился.
— Вечно ты обижаешься на каждое слово, заводишься. Я не могу ни слова сказать, ты сразу…
Он замолчал. Но я уже знала, что он хотел сказать.
Сказать как раньше:
Истеричка.
Но теперь я была готова.
— Ты знаешь, — я сказала тихо, — я больше не обижусь, если ты так меня назовёшь. Я даже не злюсь. Потому что теперь я знаю: я не истеричка. Я — живая. Я могу устать. Я могу злиться, могу реветь.
И, чёрт возьми, я имею право на всё это.
Он не ответил. Только пожал плечами и ушёл в зал.
А я осталась на кухне. И в первый раз за много лет мне не было страшно от его молчания.
Не потому что он стал другим. А потому что я перестала бояться быть собой.
Не мамочка, не истеричка — человек
Я больше не «мамочка».
По крайней мере — не в том смысле, как раньше.
Теперь я мама — детям.
А не взрослому мужчине, который путает заботу с прислугой, а тишину — с согласием.
Истеричка?
Пусть так.
Я лучше буду «истеричной», чем удобной.
Знаешь, я всё так же делаю бутерброды утром. Всё так же целую дочку в лоб, проверяя — не жарко ли. Всё так же проверяю, выключила ли плиту, и где лежит носок, которого «нет нигде».
Но теперь я умею сказать:
— Я устала.
— Мне не нравится.
— Мне нужно время.
Без чувства вины. Без оправданий. Без "не обижайся".
Я не стала железной.
Я стала живой.
А быть живой — это значит и уставать, и злиться, и любить, и требовать к себе уважения.
И это не делает меня плохой матерью.
Это делает меня настоящей.
Дом внутри
Дом — это не только стены.
Это место, где тебя не только любят, но и слышат.
Где ты можешь быть.
Со всеми своими «слишком»: слишком громкой, слишком чувствительной, слишком уставшей.
Настоящий дом — это не там, где ты «мамочка» на подхвате.
Это там, где ты - просто ты.
Если этот текст нашёл в тебе отклик — поставь лайк и подпишись.
Я здесь, чтобы говорить вслух то, о чём привыкли молчать.