Алена не сразу поняла, в какой момент спокойная жизнь превратилась в вечный экзамен. Казалось бы, обычная семья: муж, сын, дом, работа. Никаких бурь. Но стоило выйти за Вадима, как вместе с ним в ее жизнь вошла его семья — громкая, требовательная, с вечным ощущением превосходства.
Особенно Лариса. Сестра мужа. Младше его на четыре года, вечно недовольная, с лицом, будто она в жизни видела всё и сразу разочаровалась.
— Ты даже говорить не умеешь нормально, — как-то бросила она, перебивая Алену за столом. — Всё как в бухгалтерии своей: сухо и по бумажке.
Тогда Алена сглотнула обиду. Усмехнулась, перевела в шутку. Но язвительные комментарии продолжались. Мелочи — но колкие, будто щепки под ногти.
Семья Вадима собиралась часто. Мать звала детей на ужины, «как в старые времена». Алена каждый раз готовилась, убиралась, приносила салаты и пироги. Хотела быть частью этого круга. Старалась. Но чем больше старалась, тем холоднее становились взгляды.
— У неё всё на весах, — хмыкала Лариса, когда Алена не дала денег «в долг до получки». — Типичная «моя хата с краю».
— Просто я учусь говорить «нет», — спокойно ответила тогда Алена. — Тем более, я не банк.
Лариса фыркнула, отвернулась. А Вадим промолчал.
Он вообще часто молчал. Когда мать говорила Алене, что «женщины не должны зарабатывать больше мужчин». Когда сестра заявляла, что их сын «похож на бабушку, а не на мать». Вадим всегда отшучивался, переключал тему. Он не хотел ссор. И в этом было самое обидное.
Дом, в котором они жили, принадлежал Алене. Подарок от её тетки, старой, строгой женщины, которая всегда поддерживала племянницу. После её смерти квартира осталась Алене. Просторная, светлая, с высокими потолками. Вадим переехал к ней сразу после свадьбы.
— Удобно устроился, — пошутила Лариса в первый раз, как только вошла на порог. — Не каждая жена с жильем.
С тех пор намёки не прекращались. Даже спустя три года.
В тот день, когда всё случилось, у них был общий обед — «семейная пятница». Алена как всегда приготовила — мясо в духовке, салаты, компот. Пришла свекровь, Лариса, даже племянница, Ларисина дочка-подросток. Муж вернулся с работы усталый, но сдержанный, сел за стол, ни на кого не глядя.
— А у меня новость, — объявила Лариса, когда Алена только подала горячее. — Мы с Юрой подаем заявку на ипотеку. Квартиру брать будем. Не то, что некоторые — по чужим ютиться.
Алена молча продолжила накладывать картошку. Слова зацепили, но она не хотела портить вечер. Однако Лариса не успокаивалась.
— Кто-то всю жизнь сам всего добивается, а кто-то — на готовенькое. Повезло, да, Ален?
Свекровь усмехнулась, не глядя на невестку. Девочка хихикнула.
— Знаешь, — спокойно сказала Алена, не повышая голоса, — я предпочитаю не мерить людей квартирами. Но раз уж ты начала — у тебя своей до сих пор нет. А живешь то у мамы, то в съемных углах.
Лариса вспыхнула:
— Да кто ты такая вообще...
Алена поставила тарелку на стол и глянула ей в глаза:
— Не тебе меня учить, у тебя даже квартиры своей нет.
Тишина повисла в комнате. Даже ложки звенеть перестали.
Вадим кашлянул. Свекровь резко встала и пошла на кухню. Девочка отвела глаза в телефон.
Алена встала. Тихо, но твердо:
— Обед окончен. Кто не уважает хозяйку — может не приходить больше.
Она вышла на балкон, закрыв за собой дверь. Сердце колотилось, в ушах стучало. Но в груди было светло. Впервые за долгое время.
Алена стояла, вглядываясь в майское небо. Легкий ветер трепал волосы, приносил запахи весны и уюта, который, казалось, был только снаружи. Внутри квартиры царила звенящая тишина. Она не слышала шагов. Никто не попытался выйти следом.
И слава Богу.
Спустя минут десять хлопнула входная дверь. Кто-то ушел. Остались только шаги Вадима. Он вышел на кухню, наливая воду в чайник. Не сказал ни слова.
Алена зашла, как ни в чём не бывало. Убрала со стола, убрала остатки еды в холодильник, молча сложила посуду в раковину. Вадим стоял, прислонившись к стене, и смотрел на неё.
— Надо было мягче, — наконец произнёс он. — Ты же знаешь Ларису. Она такая, с языка срывается.
— Не срывается. Она говорит то, что думает, — спокойно ответила Алена. — Просто привыкла, что я молчу.
— Но выгнать её? Прямо при всех?
— Я никого не выгоняла. Я сказала, что в моем доме хамству не место.
— Это всё из-за квартиры, да? Из-за того, что ты хозяйка?
Алена замерла с тарелкой в руках. Потом медленно поставила её в мойку и повернулась:
— А ты не думаешь, что я просто устала быть «никем» в глазах вашей семьи? Даже при том, что мы живем в моей квартире, я вкладываю в ремонт, готовлю, тяну быт и ребенка. Я до сих пор для них – пришлая. И ты с этим соглашаешься.
— Ну ты же знаешь, какая мама... какая Лариса…
— Да, я знаю. Но это не объясняет, почему ты никогда не встал на мою сторону. Не сказал ни разу: «Не говори так о моей жене».
Вадим отвел взгляд. Он выглядел растерянным, как школьник, застуканный за списыванием. Вроде и виноват, а вроде и не понимает, за что.
— Я не хочу ссор, — буркнул он.
— А я не хочу быть той, с кем удобно не ссориться, — отрезала Алена.
В ту ночь она спала плохо. Всё внутри кипело — не от гнева, а от решимости. Впервые за долгое время ей хотелось что-то поменять. Не приспособиться. Не сгладить. А именно — изменить.
Через неделю она отменила ужин с родней. Позвонила свекрови:
— Мы пока возьмем паузу. Я устала от вечных замечаний. В следующий раз, если вы захотите прийти — только с уважением.
Свекровь вздохнула в трубку, но промолчала.
Вечером Вадим вернулся мрачный. Сел за стол, поужинал, не проронив ни слова. Потом включил телевизор и уставился в экран.
Алена не выдержала:
— Ты сердишься?
— Я просто не понимаю, что происходит. Раньше ты не была такой. Все было спокойно.
— Раньше я молчала. А теперь — не буду.
— Алена, ты хочешь, чтобы я рассорился с семьей?
— Я хочу, чтобы ты стал семьей мне.
Эти слова, похоже, задели его. Он нахмурился. Но опять ничего не сказал.
На выходных Лариса прислала голосовое:
«Ты реально обиделась? Ну, если ты такая ранимая — сори. Но тебе самой не кажется, что ты перегибаешь? Мы же семья! А ты всё ведешь себя как начальница. И вообще, если бы не квартира, ты бы мне в "подметки" не годилась».
Алена прослушала сообщение три раза. Потом стёрла. Ответа не последовало. Ни текстом, ни вслух.
В понедельник она вернулась с работы, увидела, что Вадим снова ужинает в одиночестве — ничего не сказал, не спросил, не поинтересовался, как её день. Ни одного вопроса. Как будто молчанием он пытался вернуть всё на круги своя.
— У тебя всё хорошо? — спросила она сама, сев напротив.
— Нормально, — пожал он плечами.
— Ты меня уважаешь, Вадим?
Он вскинул голову:
— Что за вопрос?
— Просто хочу понять. Ты уважаешь меня?
— А что, я должен на коленях ходить?
— Нет. Просто не молчать, когда твою жену унижают. И не смотреть, как её вытирают ногами за тем же столом, за которым я вас всех кормлю.
Он поставил вилку.
— Я не люблю, когда ты говоришь таким тоном.
— А я не люблю, когда меня считают «никем».
Она встала и вышла из комнаты.
Прошло три дня тишины. Алена не готовила ужин, не ждала Вадима с работы, не спрашивала, как у него дела. Просто жила. Работала, забирала сына из школы, читала на кухне. В квартире стало необычайно тихо.
И вдруг вечером в четверг он сказал:
— Слушай, ты действительно хочешь, чтобы я выбрал между тобой и Ларисой?
Алена вздохнула и посмотрела на мужа внимательно:
— Я просто хочу, чтобы ты выбрал — быть со мной как с равной. Или оставаться в роли, где я — удобный фон.
Вадим промолчал. Не ушёл, не ответил, просто встал, налил себе воды, сделал глоток, будто тянул время, а потом вышел в спальню, не проронив ни слова. Алена осталась на кухне, сидела с чашкой чая, слушала, как капает из плохо закрученного крана. Кап-кап-кап. Как и всё в этой жизни — медленно, изнуряюще и без толку.
На следующий день он вёл себя так, будто ничего не произошло. Поздоровался, поцеловал сына, ушёл на работу, вечером вернулся, разулся, сел за стол. Только теперь — без вопросов, без претензий, без обсуждений. Он словно решил «пересидеть бурю». Дождаться, пока снова станет тихо.
Но Алена больше не была той женщиной, что терпит в тишине.
Через неделю Вадим сообщил, что его мать собирается отметить день рождения «в семейном кругу», и они приглашены.
— Я не поеду, — сказала Алена спокойно.
— Почему?
— Потому что там мне не рады. А я больше не собираюсь улыбаться сквозь зубы. Особенно тем, кто считает, что раз у меня есть квартира — я должна за это извиняться.
Вадим долго смотрел на неё. Потом пробормотал:
— Лариса всё же обиделась.
— Не она одна умеет обижаться, — отрезала Алена. — Я годами слушала её язвительность. Просто раньше молчала.
— Ну и чего ты хочешь теперь?
— Чтобы меня уважали. А если не могут — чтобы хотя бы не унижали.
Он вздохнул, будто тяжесть легла на плечи.
— Ты изменилась.
— Нет. Я просто больше не играю в чужую игру.
На празднике Вадим всё-таки был один. Алена осталась дома, с сыном, сварила какао, посмотрела с ним мультик, собрала пазл. И впервые за долгое время не чувствовала вины за «неудобство».
Через пару дней Лариса позвонила сама.
— Я всё обдумала, — начала она без приветствия. — Может, я и перегнула палку. Просто ты такая... вечно уверенная в себе. Вещи свои, квартира, работа... раздражает.
Алена молчала.
— Но я всё равно считаю, что ты повела себя грубо. Выставила меня, как постороннюю.
— Посторонняя и повела бы себя вежливее, — тихо заметила Алена.
— Ой, ну всё. Видно, у тебя теперь корона.
— Нет, Лариса. Просто границы. И я больше не позволю их нарушать.
— Так мы не общаемся больше? — переспросила она, уже другим тоном.
— Общаться — можно. Унижать — нельзя.
— Ладно, — вздохнула Лариса. — Поняла.
И повесила трубку.
Вадим всё это время наблюдал. Молчал. Переваривал. Но однажды вечером, уже в мае, подошёл к жене, когда она складывала бельё, и вдруг сказал:
— Я был неправ. Ты просила, чтобы я стал семьёй для тебя, а я отмалчивался.
Алена замерла, держа футболку сына в руках.
— Я правда не знал, что тебе так тяжело. Я думал — ну, не любишь мою сестру, с кем не бывает. Но ты ведь не про неё. Ты про меня.
Она кивнула. И впервые за долгое время в её глазах не было усталости — только спокойствие.
— Я подумаю, как это исправить, — добавил он. — Не обещаю сразу. Но подумаю.
Она ничего не ответила. Просто закончила складывать и вышла из комнаты. И это тоже было частью её новой свободы — не бросаться навстречу за каждую попытку "помириться", не соглашаться ради спокойствия.
Теперь она знала: ценность женщины не измеряется терпением. Не определяется тем, сколько колкостей она проглотит. И не зависит от чужого мнения — особенно от тех, кто сам ничего не построил.
Лето прошло тихо. Алена жила по своим правилам — работала, водила сына в бассейн, занималась домом. Больше не старалась понравиться. Не звонила первой. Не организовывала семейные сборища. Жила — для себя и сына.
Лариса больше не приходила. Свекровь звонила, но сухо, коротко, без «воспитательных ноток». А Вадим… он действительно старался. Не сразу, не идеально. Но пытался. Иногда вставал рядом. И не отмалчивался.
И однажды вечером, глядя в окно с чашкой чая, Алена подумала:
«Раньше я боялась быть одна. Теперь я боюсь потерять себя. А значит — всё правильно».
Она стала для себя кем-то. И никто больше не мог назвать её «никем».