Говорят, нельзя войти в одну реку дважды. Но что, если река сама войдет в тебя, неся с собой все твои забытые слезы и чужие воспоминания?
Всё началось с воды.
Я приехал в Заречье в конце августа, чтобы помочь отцу, Игнату, собрать урожай. Городская жизнь меня вымотала, и я мечтал о простой, понятной работе, о запахе земли и тишине родных мест. Наша ферма — это всего два дома на отшибе, наш и соседский, Семёна, да бескрайние поля вокруг. Место, где время течет медленнее. По крайней мере, так было раньше.
Отец встретил меня странно. Он был худ, молчалив, но в глазах его горел какой-то лихорадочный, нездоровый огонь. Он обнял меня, но объятие было чужим — сильным, но бездушным, словно стальной обруч.
«Хорошо, что приехал, Павел, — сказал он, и его голос был ровным, лишенным привычной хрипотцы. — Помощь нужна. И вода у нас теперь… особенная».
«Какая еще особенная?» — не понял я.
«Живая, — он улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз. — Звезда упала неделю назад. Прямо у колодца. Теперь вода силу дает».
Я списал это на жару и старческие причуды. Но уже на следующий день я понял, что дело не в причудах. Отец пил воду прямо из колодезного ведра, не кипятя. Раньше он, помешанный на чистоте, никогда бы себе такого не позволил. Он подносил ведро к губам с благоговением, словно причащался. Мать, Алевтина, смотрела на это с тихой тревогой, но ничего не говорила. Сама она пила чай, заваривая привозную бутилированную воду, которую я привез с собой.
Вечером я пошел к колодцу. Рядом с ним, в траве, я увидел его. Камень. Небольшой, размером с два кулака, но неестественно тяжелый. Он не был похож на обычный булыжник. Его поверхность была пористой, как пемза, и переливалась в лучах заходящего солнца маслянистыми, радужными пятнами. Я протянул руку, чтобы дотронуться, но отдернул ее. Камень был холодным. Ледяным, несмотря на то, что весь день пролежал на солнце. От него исходила едва уловимая, низкая вибрация, которая ощущалась даже через подошвы ботинок.
В ту ночь я плохо спал. Мне казалось, что из-под земли, со стороны колодца, доносится тихий, едва слышный шепот. Он был похож на стрекот мириадов крошечных насекомых или на звук настраиваемого радиоприемника.
На следующий день к нам зашел сосед, Семён. Он жаловался на головную боль и слабость. Отец усадил его за стол, налил стакан воды из ведра и пододвинул ему.
«Выпей, Семён. Это не просто вода. Это память земли», — сказал отец своим новым, монотонным голосом.
Семён недоверчиво посмотрел на стакан. И тогда отец наклонился к нему и начал говорить. Он говорил тихо, проникновенно. Он рассказывал не о погоде или урожае. Он рассказывал Семёну о его собственном детстве. О том, как Семён, будучи мальчишкой, упал с дерева и сломал руку, и как его покойная мать пела ему песни, пока его везли в больницу. Он описывал цвет ее платка, запах ее рук, слова той песни. Он говорил о вещах, которые мог знать только сам Семён.
Сосед слушал, и его суровое, обветренное лицо менялось. Глаза увлажнились, губы задрожали. Он словно снова стал тем маленьким мальчиком. Он взял стакан дрожащей рукой и выпил воду до дна.
«Спасибо, Игнат, — прошептал он. — Я… я все вспомнил».
Отец положил ему руку на плечо. «Теперь ты не забудешь. Теперь ты тоже слышишь».
На следующий день Семён пришел снова. Он был бодр, энергичен, и глаза его горели тем же нездоровым огнем, что и у моего отца. Он тоже говорил о «живой воде».
Меня охватил ужас. Я понял, что происходит нечто страшное, и оно было связано с камнем и водой. В тот же вечер я дождался, когда отец уйдет в сарай, и подошел к матери.
«Мама, что происходит? Ты видишь, что с отцом? А теперь и с Семёном?»
Она опустила глаза. «Вижу, Паша. Он изменился. С тех пор, как та звезда упала. Он… он не спит по ночам. Просто стоит у окна и смотрит на колодец. А иногда… он разговаривает с кем-то. С водой, мне кажется».
«Мы должны уезжать. Прямо сейчас».
«Я не могу его бросить, — прошептала она. — Это твой отец».
Я понял, что уговорить ее будет непросто. Но я должен был что-то делать. Ночью, вооружившись тяжелой кувалдой, я пошел к колодцу. Я решил разбить проклятый камень, а потом засыпать колодец хлоркой.
Когда я подошел, шепот стал громче. Теперь я отчетливо понимал, что он исходит от камня. Это была не вибрация. Это был голос. Тысячи голосов, сливающихся в один гул.
Я занес кувалду. И в этот момент за спиной раздался спокойный голос отца:
«Не нужно, Павел».
Я обернулся. Он стоял в паре метров от меня. Рядом с ним был Семён. Они не выглядели угрожающе. Наоборот, на их лицах было выражение глубокой печали и сочувствия.
«Ты не понимаешь, — сказал отец. — Ты пытаешься заткнуть источник. Ты хочешь снова сделать воду мертвой. Забыть».
«Что забыть? — выкрикнул я. — Отец, очнись! Эта тварь управляет тобой! Она в воде, она в этом камне!»
«Это не тварь. Это Семя, — мягко поправил Семён. — Семя, которое проросло в нашей земле. Оно не управляет. Оно объединяет. Оно возвращает нам то, что мы потеряли. Все наши воспоминания, все наши связи. Мы становимся единым целым. Одним организмом. Одной памятью».
«Вы сошли с ума», — прошептал я, отступая.
«Нет, — сказал отец, делая шаг ко мне. — Безумие — это быть одному. Быть отдельным. Жить в своей крохотной клетке из мыслей и страхов. Мы хотим освободить тебя, сын. Мы хотим, чтобы ты тоже вспомнил. Чтобы ты стал частью нас».
Он протянул мне флягу. «Выпей. Это не больно. Ты просто вернешься домой. По-настоящему».
Я смотрел в его глаза. Это были глаза моего отца, но зрачки казались подернутыми тончайшей радужной пленкой, похожей на ту, что я видел на камне. Я понял, что передо мной не мой отец. Это была лишь его оболочка, управляемая невидимым паразитом, который говорил его голосом, использовал его воспоминания как наживку.
Я бросился бежать. Они не гнались за мной. Я слышал за спиной лишь полный сожаления голос отца: «Ты все равно выпьешь, Павел. Рано или поздно. Все пьют».
Я заперся в своей комнате. Я понял их план. Они не хотели причинять мне вред. Они хотели меня «спасти», «присоединить». И они сделают то же самое с моей матерью. А потом… потом они пойдут дальше. В город. В мир. Они будут делиться своей «живой водой» со всеми, предлагая людям исцеление от одиночества, предлагая им вернуться к своим самым светлым воспоминаниям. И люди будут пить. Кто откажется снова почувствовать объятия умершей матери? Кто откажется пережить первую любовь?
Это был идеальный захват. Не вторжение, а ассимиляция через любовь и ностальгию.
Я должен был спасти мать. И уничтожить источник.
Следующий день был адом. Я не выходил из комнаты. Мать приносила мне еду, но я не притрагивался к ней, боясь, что в нее подмешали ту воду. Отец и Семён несколько раз подходили к двери, ласково уговаривая меня выйти, присоединиться к ним. Их голоса были полны любви и заботы, и от этого становилось еще страшнее.
Ночью я решился. Я дождался, пока все стихнет. Выбрался через окно и прокрался к сараю, где отец хранил канистры с бензином. Я взял две самых больших. Мой план был прост: сжечь камень и все вокруг колодца. Выжечь заразу дотла.
Когда я, крадучись, подошел к колодцу, я увидел их. Отец, Семён, а с ними еще трое — семья фермеров с другого конца района, которые иногда заезжали к нам за молоком. Они все были там. Они стояли кругом и держали мою мать.
Она не кричала. Она плакала. Отец держал перед ней стакан с водой и говорил ей что-то. Говорил о их свадьбе, о моем рождении, о всех счастливых моментах, что они пережили вместе. Он использовал их общую жизнь как оружие.
«Выпей, Аля, — шептал он. — И мы снова будем там. Вместе. Навсегда».
Ее сопротивление слабело. Я видел, как она тянется к стакану.
«Не смей!» — закричал я, выбегая из тени.
Все обернулись ко мне. На их лицах не было злобы. Только досада. Словно я был непослушным ребенком, который мешает взрослым.
«Павел, не мешай, — сказал отец. — Мы почти убедили ее. Она тоже будет с нами».
Я облил землю вокруг колодца бензином. Запах ударил в нос, перебивая все остальные.
«Отойдите, — прорычал я, доставая зажигалку. — Или я сожгу все к чертям!»
«Ты сожжешь память, — сказал Семён с укором. — Ты убьешь своего отца во второй раз».
Они не двинулись с места. Они знали, что я не смогу этого сделать. Не смогу сжечь человека, который выглядел как мой отец.
И тогда я понял, что нужно бить не по ним. А по тому, что делало их сильными. По их общей памяти.
«Отец! — крикнул я, глядя ему прямо в глаза. — Ты помнишь, как дед умер? Твой отец. Ты помнишь, как он лежал в больнице, а у тебя не было денег на лекарства? Ты помнишь, как ты продал его часы, единственную память о нем, чтобы купить мне зимнюю куртку?»
Лицо отца дрогнуло. Радужная пленка в его глазах заколебалась.
«Ты помнишь, как мать плакала по ночам, потому что вы не могли свести концы с концами? Помнишь ее уставшие, больные руки? Это тоже твоя память! Это тоже часть тебя! А ты променял ее на эту сладкую водичку!»
Я кричал, выплевывая слова, полные боли и обиды, вытаскивая на свет все то, о чем мы никогда не говорили. Все самые горькие, самые тяжелые воспоминания. Я бил по его настоящей, человеческой душе, скрытой под оболочкой паразита.
«Хватит… замолчи…» — прошептал он. Его руки, державшие мать, ослабли.
Существо внутри него не было готово к этому. Оно питалось светом, но давилось тьмой. Оно умело манипулировать радостью, но было беззащитно перед лицом настоящего, неприкрытого горя.
Мать вырвалась и бросилась ко мне. Семён и остальные сделали шаг вперед, но я чиркнул зажигалкой.
«Назад!»
Они замерли. Они смотрели на меня, и в их взглядах теперь была не только печаль, но и страх. Я разрушил их гармонию. Я внес в их идеальный мир хаос и боль.
Я схватил мать за руку, и мы побежали к машине. Я не стал ничего поджигать. Я оставил их там, стоять в кругу, посреди разлитого бензина, с их растревоженной, отравленной правдой памятью.
Мы уехали. Я позвонил в службу спасения, анонимно. Сказал, что на ферме в Заречье произошла утечка неизвестных химикатов, что вода в колодце отравлена и вызывает галлюцинации и агрессию.
Этого оказалось достаточно.
Местность оцепили. Поставили посты. Объявили карантин. Нас с матерью долго держали в изоляции, брали анализы, но ничего не нашли. Мы были чисты. Власти говорят, что угроза локализована. Что мы в безопасности. Иногда я даже почти им верю.
Но каждую ночь я просыпаюсь от одного и того же кошмара. Мне снится, что я стою на берегу огромного, темного, спокойного океана. И я знаю, что этот океан — их общее сознание. Их единая память. И где-то там, в его непостижимых глубинах, безмятежно растворена душа моего отца. А потом я подхожу к воде, чтобы умыться, и вижу в ее темном зеркале, что мои глаза подернуты тонкой, едва заметной радужной пленкой.
Я вскакиваю с постели и бегу в ванную, включаю свет, вглядываюсь в свое отражение. Глаза обычные. Ничего нет.
Но я помню тот день. Помню, как кричал на отца, вытаскивая на свет самые горькие, самые постыдные воспоминания нашей семьи. Я не просто бил по его памяти. Я делился своей.
И одна капля моей боли упала в их океан.
Я смотрю в зеркало и жду, когда их океан придет за своей каплей.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшнаяистория #хоррор #ужасы #мистика