Февральский город съёжился, на улицах влажная серость и вороньё на проводах. Я стою у окна в халате, держа чашку с недопитым кофе. Каждое утро начинается с заваленного игрушками пола, краткой станции у ноутбука и призрачной мечты о личном времени с книжкой, а сегодня ещё и гости… вернее, гостья - свекровь.
Анна Ивановна появляется в прихожей неожиданно рано – тяжёлая дорожная сумка, яркий шарфик, взгляд как рентген. Я едва успеваю вытереть руки о полотенце, забыв, что в волосы попала мука — с утра решила порадовать семью блинами. Но вышло… как обычно: блины немного рваные, тесто жидкое, где-то пересушила, где-то недожарила, да ещё ребёнок в это время проснулся и громко требует “маму”.
– У тебя блины каждый раз какие-то… хм… непонятные, – протягивает Анна Ивановна. Кусочек блина, как будто обвиняя, болтается на вилке. – Ты блинов напечь не можешь, зато времени на переписки хватает.
Остановилась. В тишине звенят часы над входной дверью, я прикусываю губу, не зная, что ответить. С одной стороны – обидно, с другой — привычно. В такие моменты я будто снова в пятом классе: учительница шпыняет за неубранную тетрадь, а хочется — повернуться и уйти.
Сергей рыкнул из комнаты, что “сейчас будет”, и тут же скрылся за монитором - как всегда.
Мне хватает одной секунды, чтобы проглотить ком в горле и улыбнуться, надо быть взрослой, не так ли?
– У меня сегодня созвон был рано, мама, времени не хватило, – выдавливаю из себя.
Анна Ивановна вздыхает, опускает вилку и надолго застывает у окна:
– Нынче даже молодые не умеют элементарного… всё какие-то переписки. Разве так можно?
В этот миг я чувствую – день ещё только начинается.
В этот момент я бы, наверное, плюхнулась бы на диван, укрылась пуховым пледом и просто уткнулась бы в телефон, но — нельзя - ребёнок уже шмыгает по комнате, сбрасывая с полки книжки, а свекровь будто и не замечает хаоса: надменно осматривает комнату, потом с упрёком переводит взгляд на Сергея.
– Серёж, вот скажи мне, это нормально? – обращается к нему, но вовсе не ждёт ответа, он виновато кивает и что-то невпопад бормочет: “Мам, ну у Оли работа, она старается…”
– Работа она, видите ли, – не унимается мама, – а дом кто держать должен? Вот я в твои годы троих подняла без помощи, всё в порядке было.
Скриплю зубами, стирая крошки с подоконника, может быть, я и правда бездарная хозяйка? Ну не выходит у меня сразу всё — и работать, и готовить, и за ребенком смотреть, и чтоб всё в доме сверкало...
Папка с задачами на компьютере мигает, где-то в мессенджере уже десяток срочных сообщений, но вместо этого я бегаю из кухни в комнату: сначала подотру под столом, потом хватаюсь за грязную кружку в раковине.
Анна Ивановна за столом раздаёт мудрости:
– Вот вы, молодёжь, всё в телефонах да с этими вашими переписками, раньше всё по-другому было — соседи заходили, детей глядели, блины пекли, а теперь только кнопки жмут…
Сергей ёрзает, мельком ловя мой взгляд: “Терпи”. Я глотаю слёзы, внутри всё сжимается: во мне борются усталость, обида и злость, ведь я и правда стараюсь - встаю до света, засыпаю глубоко ночью, провожу время с ребёнком, работаю, а всё равно — недостаточно!
В какой-то момент разговоры угасают, наступает глухая, неловкая пауза, Анна Ивановна застыла с телефоном (вот ведь!) в руке, листает новости.
Из-под кровати выглядывает дочка, требует мультик и конфету:
– Мама, нам можно мультик, а? И конфетку!
– Вот, – не упустила случая свекровь, – разбаловали, сладкое с утра, а кашу не ела.
Внутри что-то надрывается, хочется выскочить в подъезд и реветь до одури, но я вслух только выдыхаю:
– Ну, кашу она не любит. Я стараюсь — правда, стараюсь.
На секунду молчание — оба, и Сергей, и свекровь, будто не слышат меня. Я включаю мультик, отвожу ребёнка в угол с конструктором, сама сажусь за ноутбук, притворяясь, будто не слышу рассуждения об “идеальной хозяйке” в другой комнате.
В голове гудит что‑то тяжёлое и вязкое - сколько ещё я буду терпеть? Почему никто не замечает, как мне тяжело?
Сергей спустя час пробует что‑то сказать:
– Мам, ну перестань, Оля старается…
– Молчи, Серёжа. Вот вы мужчинки, лишь бы не сориться, – машет рукой Анна Ивановна, – она ж не чужая, не обижаюсь же… Просто хочу научить, чтоб по-домашнему было, а блины... ну, и вправду – не дело такие подавать.
Звенит вилка о тарелку, я не выдерживаю — пальцы дрожат, в груди где‑то давит. Вечер только начинается.
Это случилось вечером, когда квартира наконец стихла — дочка занялась аппликациями, Сергей включил какие-то новости и ушёл в свою скорлупу. Я держалась до последнего - была тишина, будто натянутая нитка.
А потом — слово за слово… Анна Ивановна снова зацепилась:
– Вот ты опять: с телефоном, как будто больше делать нечего… Ну ладно бы письмо писала или книгу читала, а тут… как будто дом сам собой уберётся.
Я не выдержала, вдохнула воздух полной грудью, положила телефон — медленно, посмотрела прямо ей в глаза - поначалу хотелось спрятаться, съёжиться, но вдруг обнаружила — внутри не пусто, мне есть что сказать.
– Анна Ивановна, – голос тихий, чуть дрожащий, – вы правда думаете, что я ленюсь? Думаете, мне… приятно слышать ваши слова? Каждый раз, как вы приезжаете, я заранее боюсь. Боюсь, что опять пропустила какую-нибудь пылинку или не так положила полотенце. Я работаю не меньше вашего сына, стараюсь… а у меня просто не получается быть идеальной.
Пауза. Она опешила, придержала чашку, даже взгляд стал мягче, хоть на секунду.
Я продолжила, уже чувствуя, как внутри наконец-то становится легче:
– Да, я иногда сижу с телефоном, потому что хочу поговорить с подругой, просто пять минут не быть “мамой” и “женой”, а побыть собой. А блины… – губы непроизвольно дрогнули, – ну, не идеальны, но я старалась сделать их вкусными для вашей внучки, для вас, для Серёжи. Просто хочется, чтобы вы видели во мне не только плохое.
Её пальцы на блюдце застыли, лицо резко изменилось — как будто всё старое напряжение спало, уступая место чему-то человеческому, невыразимому словами. Я почувствовала, как из глаз начинают течь слёзы – не сдержалась, дала им течь, пусть видит.
Сергей, как всегда, сидел тихо, но вдруг вышел из комнаты, посмотрел сначала на меня, потом на свою мать. Его голос звучал твёрже, чем раньше:
– Мам, хватит. Оля не должна быть идеальной, она — моя жена, мать нашей дочери, я её выбирал не за блины, может, хватит ей указывать?
Я перевела взгляд между ними - в груди всё защемило — но вдруг пришло облегчение, почти радость. Я впервые сказала то, что боялась сказать годами, – вслух, открыто и впервые услышала, как муж меня поддержал.
Анна Ивановна откинулась на спинку, долго смотрела сквозь меня.
– Не думала, что вот так, мы ж… не привыкли, у нас не принято говорить...
Она встала и молча ушла в свою комнату, прикрыв дверь, мне показалось, я слышу её тихий вздох.
В квартире повисла тишина, не гнетущая, а новая — как будто впервые что-то сдвинулось с места.
На следующее утро было необычно тихо, даже дочка проснулась не с криком, а как будто тоже почувствовала перемену: забралась ко мне под одеяло, уткнулась в плечо и залепетала что-то про космонавтов и “самую вкусную мамину кашу”. Я гладила её по голове и чувствовала — вчерашняя тяжесть ушла, а на её месте осталось… что? Покой? Тёплая усталость? Наверное, да.
На кухне вдруг запахло чем-то знакомым, настоящим – молочный пар, чуть терпкий привкус дрожжей… Я осторожно выглянула - Анна Ивановна стояла у плиты — та самая, строгая и всегда недовольная, — а на тарелке, ровными кругами, румяные, идеальные блины.
— Доброе утро, — сказала она негромко, не оборачиваясь.
Я подошла поближе, — на цыпочках, как маленькая девочка, чтобы не спугнуть это хрупкое молчание, — заглянула через плечо.
— Хотите научить меня? — спросила я шёпотом.
Она повернулась.
— Оль, — выдохнула, — давай вместе? Я принесу свой рецепт, он достался мне от мамы, а ей — ещё от прабабки.
Мы стояли вдвоём у плиты: я мешала тесто, она показывала, как правильно держать половник, чтобы “кружочек был ровный и тонкий”. Дочка время от времени подбегала, утащив горячий блин прямо с тарелки, и визжала от восторга, Сергей — впервые за долгое время — подошёл, сел за кухонный стол и начал рассказывать, как в детстве они пекли блины всей семьёй.
Потом мы все вместе сели завтракать. Я посмотрела на мужа — и он вдруг сжал мою руку под столом. Благодарно, незаметно для других.
— Мам, — сказал он вдруг вслух, — хорошо, что у нас теперь новая традиция. Спасибо, что помогаешь.
Анна Ивановна кивнула, но уже не строго, а легко и даже, кажется, чуть улыбчиво:
— Оль, если хочешь — отдыхай сегодня, я с Машей погуляю.
Я рассмеялась сквозь слёзы — от облегчения, от благодарности.
В тот день я поняла: иногда самое трудное — признаться в своей уязвимости и тогда чудо случается само собой - остается только протянуть руку навстречу.
Обнимите своих близких. Иногда самый простой разговор — это и есть начало новой семьи.
