У меня есть подруга, москвичка до мозга костей — по фамилии, интонации, взгляду и походке. Зовут её Кира, и если вы хотя бы раз пересекались с девушкой, которая может за минуту превратить чаепитие в мастер-класс по структурному мышлению, то вы знаете типаж. Кира родилась в районе Чистых прудов, закончила Вышку, работает в консалтинге, читает Пелевина на английском, носит пальто даже в июле и говорит, что не понимает, как можно жить дальше, если в доме не ловит «Яндекс.Станция».
Недавно она приезжала ко мне в Петербург. Три дня, два кофейных марафона, один Русский музей и Главный штаб и, конечно, откровенный разговор на кухне под утро. Именно тогда она сказала мне:
— Я тебе всё скажу, только не обижайся. Хочешь правду? Что мы, москвичи, на самом деле думаем о вас, петербуржцах?
Я, конечно, сказала «да». А потом, если честно, пожалела. Потому что Кира — не из тех, кто сглаживает углы. Она из тех, кто делает схемы и выводы.
Во-первых, вы не медленные — вы нарочито неторопливые.
— Знаешь, — сказала она, — я поняла, что ваша вежливость и медлительность — это не просто стиль, это стратегия. Вы как будто хотите показать, что не спешите, потому что всё уже поняли. Всё давно знаете. Это такая светская усталость по-ленинградски: «не надо нам суеты, мы уже всё прочувствовали». В Москве такое за снобизм воспринимается.
Я возразила: у нас просто другой ритм жизни, более человечный.
— Именно! — вспыхнула Кира. — А вы с этим ритмом нас всё время упрекаете. Мол, мы — вечно бегущие, вечно на взводе. Но вы же не понимаете, что для нас это — не тревожность, а стиль жизни! Мы не бежим от себя, мы так себя и находим.
Во-вторых, вы действительно утончённые. Иногда до занудства.
— У вас в городе даже двери рассуждают. Они скрипят философски, — сказала Кира и выпила чай. — У вас люди умеют говорить про Достоевского, но так, чтобы ты потом целую неделю не мог отделаться от мысли, что ты — Раскольников.
Я хмыкнула. Не поспоришь.
Кира продолжила:
— Ты мне, конечно, не обижайся, но иногда кажется, что у вас депрессия — это не симптом, а культурный код. Как в Москве все по психотерапевтам, так у вас — по Бродскому.
В-третьих, вы прекрасные собеседники. Только иногда забываете слушать.
— Петербуржцы умеют говорить красиво, почти литературно, — признала она. — У вас в речи нет этой московской резкости, всё мягко, даже когда вы язвите. Но есть один нюанс. Вы не спорите. Вы объясняете.
Потом она проодолжила
— А у нас в Москве этот шум — наша музыка. Мы спорим, чтобы жить. А вы будто говорите не со мной, а с каким-то идеальным собеседником из своего внутреннего романа.
В-четвёртых — да, вы красивые. Но не стараетесь это показывать.
Кира пожала плечами:
— Вот идёшь ты по Невскому, и у тебя чувство, что вокруг одни актёры, поэты и аристократы в изгнании. Все такие осанистые, стильные, сдержанные. И при этом не гламурные, не кричащие. Вы как будто на бал собрались, но бал отменили, и вы просто пошли пить кофе у Мойки. У нас в Москве всё иначе: ты одеваешься, как на свидание с жизнью. А у вас — как на исповедь.
Ну и, наконец, вы — люди города, а мы — люди движения.
— Петербуржцы живут городом, дышат им, читают его улицы, как дневник. А мы город меняем, переделываем, преодолеваем. Для вас Питер — как персонаж. А Москва для нас — арена. Тут разная интонация жизни. Вы в диалоге, мы в действии.
После этих слов мы замолчали. Было 4 утра. Из окна тянуло прохладой, и улица дышала влажным светом фонарей. И я поняла, что Кира, со всей своей московской резкостью, на самом деле Петербург любит. Просто по-своему — немного колко, с анализом, но искренне.
А я люблю Москву. За этот азарт, за умение быть быстрой и при этом не терять точку опоры. За её Кир.
Так что, знаете, может, и правда — мы с ней одна страна, но два разных способа дышать.