Август 1941 года. Воздух под Новгородом гудел от грохота моторов, лязга гусениц и разрывов. Земля, изрытая воронками, дышала гарью и порохом.
56-й танковый полк 28-й танковой дивизии, некогда грозная сила из сотен машин, теперь представлял собой горстку изможденных людей и несколько уцелевших танков.
Из первоначальных двенадцати сотен солдат и трех сотен танков осталось лишь несколько процентов.
Танки сгорели в Прибалтике, были подбиты на дорогах отступления, оставлены из-за нехватки горючего или запчастей.
Теперь, влитый в 8-ю армию Северо-Западного фронта, полк майора Никифора Герко из последних сил сдерживал стальной каток группы Манштейна, рвавшейся к Ленинграду.
22 августа. Вечер. КП полка у деревни Панковка
Майор Герко, худощавый, с резкими чертами лица, закопченным и усталым, склонился над картой. Рядом – начальник штаба, майор Михаил Борисов, коренастый, с упрямым подбородком. В землянке пахло сыростью, бензином и потом.
– Вот тут, у развилки на Чудово, они будут давить главным клином, Михаил. Наши разведдонесения сходятся. Оборона на Волхове трещит... Пехота 311-й стрелковой держится из последних сил, но без поддержки... – мрачно произнес майор Герко Никифор Игнатьевич, тыча пальцем в карту.
– Поддержка... Никифор Игнатьевич, у нас что? Два Т-26 на ходу у лейтенанта Соколова в первой роте, мой БТ-7, да твой командирский... Еще горстка пеших. Горючего – на один бросок, снарядов – по три штуки на ствол, не считая дисков к пулеметам, – хмуро ответил майор Борисов.
– Знаю. Знаю... Но задержать надо. Хотя бы на сутки. Пока подтянут резервы с востока. Приказываю: Соколову – занять засаду в развалинах кирпичного завода у моста. Твой БТ-7, Михаил – мобильный резерв, контратакуй на фланг, если прорвутся. Мой Т-26 – здесь, на прямой наводке у шоссе. Пехота – окопы по краям дороги. Бойцы Смирнов и Петренко из ремроты – пусть с ПТР залягут правее, – сурово приказал Герко и ударил кулаком по столу.
– Понял. Будем стоять. Как в июне у Двины, – согласился начальник штаба.
В памяти майора Герко всплыли те, относительно удачные дни начала войны – взорванная переправа, грамотные контратаки его полка, за которые он уже был представлен к ордену Красного Знамени.
Но это было в конце июня, до разгрома... До того, как танкисты стали пехотинцами.
23 августа. Утро. Командирский танк майора Герко
Тесная, душная башня Т-26 пахла маслом и пороховой гарью. Лобовая броня в 15 мм казалась картонной перед немецкими снарядами.
Майор Герко, исполняя роль командира и наводчика, сидел слева в башне, прильнув к панорамному прицелу ТОП.
Справа от него, на месте заряжающего и пулеметчика, корчился от нехватки места молодой красноармеец Иван Калинин, нервно перебирая снаряды к 45-мм пушке 20К.
Впереди слева, в отделении управления, механик-водитель старший сержант Григорий Волков, его лицо было мокрым от пота, руки крепко сжимали рычаги. Мотор мощностью 90 лошадиных сил ревел, заполняя небольшое пространство.
– Майор! Передовые цепи! Пехота с танками! По центру шоссе! Три средних... похоже, тройки! – прокричал Волков через переговорное устройство, едва перекрывая гул мотора.
– Вижу, Волков. Спокойно. Держим позицию. Калинин! Бронебойный! Цель – головной, триста метров, башня! Готовь пулемет на пехоту! – громко и в то же время спокойно ответил Герко.
– Есть бронебойный! Заряжено! – взволновано проговорил заряжающий.
– Огонь! – воскликнул майор, прицелившись.
Башня дернулась от выстрела. Снаряд чиркнул по башне головного Pz.III и отрикошетил.
Немецкий танк тут же ответил. Снаряд ударил в насыпь перед Т-26, осыпав корпус землей и осколками.
– Близко, черти! Тряхануло! – прокряхтел Волков и приготовился менять позицию.
– Не стой столбом! Второй бронебойный! Сейчас мы его достанем! Огонь! – вывел из ступора Калинина командир танка.
Второй снаряд попал в гусеницу. Немецкий танк развернулся и замер. Но остальные два, прикрываясь дымом, двигались вперед.
Снаряд от Т-26 лейтенанта Соколова вырвался из развалин завода и попал в корпус второй «тройки». Танк начал дымить.
Над полем боя пронесся рев мотора – БТ-7 майора Борисова, используя свою феноменальную скорость, выскочил с фланга. Его 45-мм пушка била метко, пулемет ДТ косил немецкую пехоту, пытавшуюся обойти позиции.
– Михаил! Молодец! Дави их! Волков! Чуть левее, дай угол! Калинин – бронебойный! Отсекай пехоту! – обрадовался майор Герко и продолжил отдавать приказы экипажу.
– Их много! Лезут, гады! – ответил Калинин, отчаянно паля из пулемета ДТ через правый амбразур башни.
Бой превратился в хаос. Немцы вызвали минометный огонь. Снаряды рвались вокруг Т-26 Герко.
Один из осколков звонко ударил в броню башни рядом с прицелом. Землянка КП была разбита прямым попаданием. Связь прервалась.
– Майор! Прямо на нас! Самоходка! Справа! – испуганно доложил механик-водитель.
– Вижу! StuG! Калинин! Бронебойный! Срочно! Цель – рубка! Огонь! – мгновенно сориентировался Никифор Игнатьевич, повернув башню.
Но немецкий штурмгешютц выстрелил первым. Раздался оглушительный удар, как удар гигантского кузнечного молота.
75-мм снаряд разорвался прямо перед Т-26 чудом не попав в него, но страшная сила удара согнула сталь, как фольгу. Внутри башни грохнуло, будто в колокол ударили.
Сотрясение оглушило экипаж. Деформированный металл лба корпуса вдавился внутрь, сминая приборы перед Волковым. Но хуже всего было в башне.
Взрыв вызвал внутренний откол брони. С внутренней стороны лобового листа отлетел смертоносный осколок размером с ладонь.
Он, как раскаленный нож, вонзился в грудь майора Герко, который в момент удара, управлял пушкой. Никифор Игнатьевич издал короткий, хриплый стон.
– Товарищ майор ранен! Нужно выносить его! Волков! – ошарашенно прокричал заряжающий, увидев командира, оседающего на пол башни.
На гимнастерке Герко расплывалось алое пятно.
– Что?.. Командир?.. Что случилось?! Отвечай! – еле шевелил языком Волков.
Он был оглушен и пытался понять, что произошло. У него текла кровь из ушей и носа.
Старший сержант Волков, превозмогая боль и звон в ушах, с трудом откинул покореженный люк механика-водителя.
После чего залез на корпус танка и увидел в открытый башенный люк склоненную фигуру Герко и Калинина, пытавшегося зажать командиру рану.
Немецкая пехота, воспользовавшись замешательством, приближалась. Пули застучали по броне.
– Держи его! Я вытащу! Надо уходить! Борисов! Где Борисов?! – отчаянно воскликнул заряжающий.
В этот момент рядом раздался рев знакомого двигателя. БТ-7 майора Борисова, весь в шрамах от пуль и осколков, резко развернулся, прикрывая подбитый Т-26 командира своим корпусом.
Пулемет ДТ на башне застрочил, отсекая немецких пехотинцев. Из открытого люка башни показалось перекошенное напряжением лицо Борисова.
* **Борисов:** (Крича Волкову, указывая рукой назад)
– Вытаскивайте командира! Быстро! Я прикрываю! Отходите к оврагу! Пехота, прикроет! Передайте Соколову, чтобы отходил! – прокричал начальник штаба и махнул рукой в направление отхода.
Волков и Калинин, обливаясь кровью командира, вытащили бесчувственное тело Герко из тесной башни.
С помощью подбежавших пехотинцев они потащили майора в укрытие оврага. Борисов, маневрируя на своем быстроходном, но уязвимом БТ-7, отстреливался, прикрывая отход последних бойцов полка с позиции.
Ноябрь 1941. Эвакогоспиталь N 1107. Город Горький
Майор Никифор Герко лежал на койке, бледный, исхудавший, но уже не смертельно бледный.
Три месяца ада – сложнейшая операция, удаление осколка, едва не задевшего сердце, борьба с инфекцией, медленное возвращение к жизни. Перед ним стоял представитель командования с лаковой папкой.
– Майор Герко, Никифор Игнатьевич! По решению Президиума Верховного Совета СССР, за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество, вы награждаетесь орденом Красного Знамени! – произнес представитель командования и вручил коробочку с орденом.
С тем самым орденом, которым его наградили еще в 25 июля 1941 года за июньские бои в Прибалтике.
– Служу Советскому Союзу! Спасибо... за высокую оценку... – слабым голосом ответил майор Герко. – Но это награда и моих бойцов, особенно тех кто там остался...
Его глаза затуманились, он видел не госпитальную палату, а дымящиеся развалины под Новгородом, тесную башню Т-26, лицо Волкова, перекошенное ужасом, яростное лицо Борисова в люке БТ-7.
– В наградном листе сказано: "За личную храбрость и сохранение боеспособности полка в условиях катастрофических потерь". Ваши бойцы и командиры, те, кто выжил, вышли из окружения с майором Борисовым. Они дерутся. А вам, товарищ майор, надо крепчать. Родине еще нужны ваши знания и воля, – проникновенно произнес служащий штаба.
Герко сжал орден в слабой руке. Боль в груди была не только физической. Он думал о Михаиле Борисове, выведшем остатки полка из августовского ада под Новгородом.
Он не знал тогда, что судьба уготовила его начальнику штаба лишь чуть больше года жизни – гибель под Ленинградом в ноябре 42-го.
Сейчас он знал одно: он должен встать. Несмотря на боль, на слабость. Еще не полностью оправившись, через несколько дней майор Герко Никифор Игнатьевич уже садился в поезд, направляясь к месту нового назначения – командовать 9-м запасным стрелковым полком.
Там, в тылу, из вчерашних колхозников и рабочих он будет ковать новых бойцов. Потому что война только начиналась, и его долг был – продолжать бой. Любой ценой.