— Это ж надо было так… с любовью начинать, а закончить ГИБДД и нотариусом.
— А ты что хотела? С мужем-сыночком играть в счастливую семейку? Там же у него пуповина до сих пор не отпала.
— Она ещё и машину-то мою продала. Без смс и регистрации.
Когда в одиннадцатый раз за этот год Анна проснулась от назойливого «Ань, ты не против, я маме переведу пятьдесят? У неё стиралка сломалась», она уже не удивилась. Просто посмотрела на потолок, где паук в углу явно строил планы продуктивнее, чем её собственный муж.
— Павел, — сухо сказала она, поднимаясь с кровати, — вот ты как думаешь, ты женат на мне или на ней?
Он чесал затылок, как будто там были ответы, и мямлил:
— Ну чё ты опять начинаешь… Это же мама.
Мама. Тот самый человек, который однажды предложила Анне, не моргнув, «а не хочешь ли выкинуть свой халат, он такой… ну, домашний». Читай: «не соответствуешь». И если бы только халат. За три года брака Галина Петровна успела вычеркнуть из жизни Анны всё, начиная от родительских обоев и заканчивая её же желаниями. Всё, кроме вкладов. Вкладов в их с Павлом «будущее», которое всё больше напоминало трясину.
Поначалу Анна терпела. Улыбалась. Даже переводила по тысяче-две на «новый котёл», «зубы племяннице» и один раз — внимание — «на марафон по саморазвитию», который мать Павла нашла в «Одноклассниках». Но после очередной «помощи», когда со счёта ушло сто сорок тысяч — да, именно столько стоила «обшивка балкона у мамы» — у неё впервые задёргалась щека.
— Это что? — она стояла посреди кухни, держа в руках выписку из банка. — Ты снял деньги, о которых мы договаривались? Те, что на квартиру?
Павел выдавил кривую улыбку:
— Ну, ты же не против была? Мы ведь говорили, что если что — можем использовать…
— Мы говорили про нас. Не про вашу с мамой ячейку общества. Или ты теперь подумываешь жить на её балконе?
Анна хлопнула дверцей холодильника. Не потому что была зла. Потому что больше нельзя было бить мужа по голове.
В тот вечер она ничего не сказала. Просто открыла ноутбук, оформила на себя автокредит и купила машину. Не новую, но свою. Красная, как её злость. Ей казалось, что если она не сможет сохранить свои сбережения, то хотя бы закатает их на колёсах. Павел моргнул пару раз, увидев во дворе седан, но вслух не сказал ничего. Разве что хмыкнул:
— Ну, как-то громко ты решила обозначить свои границы…
Запрещённое слово. Удалить.
С тех пор прошло две недели. Машина стояла под окном. Анна ехала на ней на работу, слушала Сюткина и впервые за долгое время чувствовала себя как-то… живой.
А потом была та суббота.
Она вернулась из салона — записалась наконец на маникюр, впервые за полгода. Настроение было почти терпимое. Пока не заметила, что во дворе пусто.
— Где машина? — спросила она, заходя в квартиру.
Павел даже не обернулся от телевизора:
— А, ну… Мама же звонила. Говорит, сосед хочет купить. Срочно. Мы с ней всё оформили. Там, кстати, документы в тумбочке.
Мы с ней.
Мы с ней.
Анна достала из тумбочки папку. Подписанные бумаги. Купля-продажа. Печати. Всё по закону. Только без неё.
— Ты серьёзно? — голос стал низким. Таким, каким он бывает перед грозой. — Ты продал мою машину. Без моего согласия?
Павел посмотрел на неё, как кот, которого застали за унитазом.
— Ну ты ж всё равно говорила, что не надолго. Мы потом купим тебе новую. Мама даже готова добавить…
В этот момент в неё вселился дух Сталина. И Раневской. И, возможно, какого-то грузинского прокурора.
— Ты… Ты… — она пошатнулась, опираясь на спинку стула. — Ты... ничтожество, Паш. Ты предал меня дважды: как муж — и как человек. Сначала ты отдал наши деньги. Потом — мою свободу.
Он хотел что-то сказать. Но она не слушала. Вышла. Позвонила подруге. Позвонила нотариусу. И, чёрт возьми, юристу. По семейному праву.
В воскресенье они с Павлом впервые за долгое время ужинали молча. Без телефонов. Без «мамы». Только с одной бумагой на столе — повесткой в суд.
— Это что? — пробормотал он.
Анна подняла глаза:
— Развод, Паш. И компенсация. За машину, за нервы, за всё.
Он сглотнул.
— Ну… может, не стоит спешить?
Она усмехнулась:
— Я уже опоздала, Паш. Года на три.
Анна проснулась в семь утра. Хотя выходной. Хотя спала три часа. Хотя до суда — неделя.
Она лежала на спине, смотрела в потолок и чувствовала, как от сердца до кончиков пальцев по телу ползёт одна единственная мысль: «Меня продали. Мою машину. Мою свободу. Меня».
На кухне был туман. От кипящего чайника. Павел, как обычно, встал первым. На плите — его фирменная яичница, к которой Анна больше никогда не притронется. Она прошла мимо, не сказав ни слова.
— Анют, ну хватит уже дуться, — промямлил он, поставив на стол две кружки. — Всё ж не так серьёзно… Это всего лишь машина.
— Это всего лишь предательство, — спокойно ответила она. — Ты бы с таким подходом в прокуратуре поработал. «Ну подумаешь, украл. Чуть-чуть же».
Он оторопел.
— Ты всегда всё усложняешь. Мы ведь вместе! Зачем сразу суд, адвокат, вот это всё?
Анна не выдержала. Она рассмеялась. Зло, коротко, будто выдохнула сарказм из лёгких.
— Мы? Ты серьёзно? Павел, у нас нет «мы». Есть ты. И есть твоя мама, которая, кажется, в отношениях с тобой крепче, чем я за весь этот брак.
— Да не начинай ты опять! — Он резко встал. — Это ты вечно всех обвиняешь. Мама не виновата, что ты не умеешь ладить.
— Не умею ладить? — Анна покачала головой. — Я пыталась. Я мыла ей окна. Я дарила ей подарки. Я держала рот на замке, когда она заявляла, что моя работа — «так, баловство». А потом она пришла и продала мою машину, Павел. Без звонка. Без обсуждения. Без извинений.
Он замолчал. Понял. Хотя нет. Он не понял. Он просто понял, что она поняла. И теперь не остановится.
В суде было прохладно. Стулья неудобные, как и весь этот брак.
— Стороны, есть ли возможность урегулировать спор мирно? — спросил судья.
Анна посмотрела на Павла. У него был вид человека, который до сих пор надеется, что она «передумает».
— Нет. Я требую компенсацию полной стоимости автомобиля, моральный ущерб и официального развода, — сказала она, чётко выговаривая каждое слово.
Галина Петровна сидела в зале, надменно глядя из-под очков.
— Так и запишите: свою женщину он променял на балкон. Кстати, сейчас он застеклён. Благодаря моим деньгам, — язвительно бросила Анна, не глядя в её сторону.
Галина Петровна подалась вперёд:
— Ты должна быть благодарна, что он вообще с тобой жил! Ты же с характером хуже, чем у налоговой!
— А ваш сын — с характером капусты. Мягкий, безвкусный и всем в салат, — парировала Анна.
Судья кашлянул.
— Предлагаю перейти к фактам.
И факты были на её стороне: машина оформлена на неё, продана без доверенности, подпись подделана, перевод денег не подтверждён — классика.
Даже адвокат Павла, молодой растерянный мужчина, шептал:
— Паша, ты вляпался.
Решение суда было ожидаемым. Павел обязан выплатить Анне стоимость автомобиля с учётом износа, а также компенсировать моральный ущерб. Развод оформлен. С этого момента они — бывшие.
Уже в коридоре Галина Петровна попыталась устроить сцену:
— Ты разрушила семью! Ты с самого начала была нам не пара!
Анна посмотрела на неё почти с жалостью.
— Вы не семью хотели. Вы хотели, чтобы я была удобной. А я — нет. Я умею быть одной. А вот ваш Паша — пусть попробует. Удачи ему в обнимку с балконом.
Она ушла. Вышла на улицу. Было пасмурно. Мелкий дождь. И что-то внутри перестало ныть. Как будто лопнула старая рана.
Через три месяца она купила новую машину. Без кредита. Без «мужа». Без «мамы».
Открыла ИП. Начала консультировать женщин по разводам, делиться опытом, помогать юридически.
Как-то вечером ей позвонил Павел.
— Анют… Я тут подумал. Может, не поздно всё вернуть?..
— Поздно, Паша, — сказала она, глядя в зеркало заднего вида. — Я уже еду в другую жизнь. А ты — оставайся на своём балконе. Там, говорят, уютно.
Конец.