— Алексей, ты в курсе, что твоя мама снова звонила мне сегодня утром? — Анна стучала ножом по дощечке чуть нервнее обычного. Морковка, казалось, сопротивлялась, как и её терпение. — Она посчитала нужным сообщить, что мне “не мешало бы освежить прическу, ведь женщина должна быть приятна мужу”. Это она прямо так сказала.
— Ну ты же знаешь маму, — Алексей потянулся к чайнику. — Она безобидная. Просто у неё язык вперёд мысли идёт. С детства такая.
— Нет, Лёш, это ты с детства такой. А твоя мама — взрослая, хладнокровная женщина, которая не может смириться с тем, что ты женат. Причем не на ней.
Он хмыкнул. — На ней я, если что, не женился. А родился.
Анна не улыбнулась.
Они ужинали молча ещё минуты три. Потом Анна заговорила снова:
— И да, кстати, у нас опять будет гость. В пятницу. Миша.
Алексей поставил чашку. Вздохнул. — Да, он звонил. Говорит, проблемы.
— Проблемы у нас. У него — система. Сначала в “Биткоины”, потом “в трейдинг”, теперь вот опять… “небольшая просадка, но всё будет”.
— Аня…
— Алексей, скажи честно, ты сам ему веришь? — Она повернулась к нему, уставившись прямо в глаза. — Ты действительно думаешь, что он “всё наладит”? Или ты просто не можешь ему отказать, потому что он твой брат, и мама тебе капает на мозг?
Тишина повисла тяжелая. Он отвёл взгляд.
— Я не знаю, что ты хочешь от меня. У него нет никого, кроме нас.
— А у нас что, по трое запасных жизней? Мы только начали выкарабкиваться! Машина в кредите, я пахала весь прошлый год, чтобы закрыть долги, а теперь ты мне говоришь, что он “переночует недельку”?
Он поднял руки: — Это всего на пару дней. И я буду говорить с ним.
— Конечно. Как всегда. Поговоришь. Посидите на кухне до двух ночи, он поплачет, ты пожмешь плечами — и снова мы втянемся в его цирк.
В пятницу Миша явился с пакетом из “Пятёрочки” и банкой кофе, из которой уже кто-то отпил.
— Анька, ты всё хорошеешь! — заявил он, чуть не уронив ботинок, пока пытался снять кроссовки. — Слушай, как вы тут уютненько устроились. Прям как в сериале каком.
Анна сдержала вздох. Брови её вежливо приподнялись.
— Миша, проходи. Ванна — налево, тапки в коридоре. Ужин через десять минут.
Алексей выглянул из кухни:
— Брат, здорово! Давай, руки мой, и за стол!
Какой-то тёплый запах наполнил квартиру — тушёная говядина с паприкой. Но у Анны внутри уже всё было кислым.
Ужин прошёл ровно. Миша веселился, анекдоты травил. Анна молчала, изредка бросая короткие реплики. Потом он сказал:
— Ну, короче, я тут подумал… Может, я пока у вас потусуюсь недельки две? Съём я сдал, всё равно дороже, чем надо. А тут и кормят, и компания, и вообще, Анька, ты ж не против, да?
Она посмотрела на Алексея. Тот глядел в тарелку.
— А ты, Лёш, как считаешь? — голос её был ледяной.
— Ну, я же говорил… на время… — он мял салфетку пальцами. — Пока не наладится.
— То есть ты хочешь, чтобы он пожил у нас. Без срока. Без денег. С банкой кофе и “пока не наладится”.
Миша включился: — Ну ты чего, как на суде-то сразу? Я ж тебе не чужой. Ну да, вляпался немного, но кто не вляпывается? Тут все сейчас трудные времена. Я ж не прошу купить мне квартиру.
— Пока, — тихо сказала она и встала. — Я переночую у Кати.
— Подожди, Ань… — Алексей вскочил. — Ну не уходи ты, сейчас сядем, обсудим, без эмоций.
Она уже надевала кроссовки.
— Без эмоций, Лёш, — сухо произнесла Анна. — Это не ко мне. Это к тебе. Потому что ты — без эмоций. Я с ними. Я живу с ними. И с твоей мамой. И теперь с твоим братом.
— Ну ты же понимаешь…
— Я понимаю, что ты мужчина сорока лет, который всё ещё живёт по маминой методичке. А я больше не хочу быть героиней третьего плана в этом спектакле.
Катя была рада. Достала вино, плед, включила какой-то сериал, но Анна смотрела в точку.
— Он не плохой, — пробормотала она. — Алексей. Просто… слабый. А мама его — крепкая, как старый советский шкаф. Из тех, что не вынесешь и не выбросишь. И Миша — такой же. Прожектор, всегда яркий, но жрёт всё электричество.
— Ты им не нужна, Ань. Ты — красивая ваза в их прихожей. Пока не пыльная — стоит. А как запылилась — в подвал.
Анна кивнула. Улыбнулась. Грустно. Медленно.
— Я знаю.
На следующий день она не брала трубку. Алексей написал длинное сообщение — просил вернуться. Что он всё понял. Что с Мишей поговорит. Что “мы — семья”. Но Анна смотрела на экран и думала о том, как много семей строится на вине, страхе и привычке.
И как мало — на уважении.
Катя уже третий день пыталась завести Анну в парикмахерскую, потом в кафе, потом в ТЦ «просто поглазеть». Но Анна только качала головой:
— Я не на шопинг уехала. Я уехала от беспредела.
Катя хмыкала:
— Ты как из плохого детектива говоришь. Ещё бы добавила: «Чтобы разобраться, кто я есть на самом деле».
— Не надо сарказма. Он и без тебя есть. Я с ним сплю.
На четвёртый день Алексей приехал. С коробкой эклеров (с вишней, как она любила) и глазами виноватого щенка, которого оставили под дождём.
— Дай пять минут. Поговорить.
Анна вздохнула, молча жестом указала на кухню. Сели.
— Я Мишу выгнал, — начал он. — Ну, то есть… Попросил. Жёстко. Сказал, что у нас — семья, и он не может жить за наш счёт.
— Ты сказал это маме?
Пауза. Он сжал губы.
— Пока нет. Я… хотел сначала с тобой.
Анна устало опустила глаза.
— То есть ты выгнал Мишу, но маме не сказал. А она думает, что он у нас?
— Ну… да.
— Великолепно.
Он полез в карман, достал бумажку, положил на стол.
— Это… неофициальная распечатка. Я вчера с его ноутбуком покопался. Его “просрочка” — почти полтора миллиона.
Анна замерла.
— Что?
— Микрозаймы, карты, кредиты. Какие-то ломбарды. Я вообще не всё понял, там скрины переписок с людьми, у которых проценты, извини, конские.
— То есть он втянулся в это всё — а мама по-прежнему считает, что он просто «временно в трудной ситуации».
Алексей молчал.
— И сколько ты ему уже дал?
— Немного. Сто тысяч. Я думал, он на жильё.
— НА ЖИЛЬЁ?! — Анна вскочила, отодвигая стул. — Лёша, ты дал сто тысяч взрослому мужику, который торгует воздухом, чтобы он СНИМАЛ ЖИЛЬЁ?!
Он тоже встал, но медленно.
— Я понимаю. Я всё понимаю. Но он — мой брат. И я… Я просто надеялся.
— Надеялся на что? Что он вдруг станет другим? Что мама вдруг скажет: «Да, ты прав, сынок, твоя жена умная женщина, и я больше не буду лезть»?
Вечером раздался звонок. Наталья Викторовна. Голос строгий, холодный, как компресс из детства.
— Алексей, я поговорила с Михаилом. Он мне всё рассказал. Всё. И про кредиты, и про то, что ты его выгнал. Молодец. Настоящий брат.
Алексей отнял трубку от уха, помолчал, вздохнул, снова поднёс.
— Мам, он вляпался. Мы не можем…
— Кто — “мы”? Ты теперь “мы” с ней? С этой девицей, которая ездит на машине, как будто у неё трое детей и ипотека?
— Машина тут вообще при чём?
— Она вечно тебя настраивает против нас. Она же тебя от нас увела! Я с самого начала знала: не та.
— Мам, ты сейчас…
— Он, между прочим, твой брат! А ты? Что ты за человек, если ты готов предать свою кровь из-за бабы с гонором?
Он отключил.
Через два дня Анна вернулась домой. Не к Алексею — в квартиру. Он умолял. Говорил, что всё исправит. Молил. Обещал.
— Не обещай. Просто сделай, — сказала она. — Я пока отдельно. Думаю.
Он тихо кивнул.
На следующее утро в дверях появилась Наталья Викторовна. Сумка на плече, решительный взгляд.
— У нас ЧП. Михаил вляпался. Сильно. Надо деньги. Срочно. Угрожают.
— И вы пришли…? — Анна даже не сделала шаг вперёд.
— К вам. К сыну. К семье. У вас есть квартира. Можно её заложить. Хотя бы временно. Мы же не отказываемся платить.
— Вы?
— Ну… ты и Алексей. Кто же ещё? Миша не в состоянии.
Алексей слушал мать, как под гипнозом. Молча, с опущенными плечами. Потом посмотрел на Анну — и глаза у него были мокрые. Настоящие.
— Я не могу, Ань. Это же мама. Это брат.
Анна медленно села. Поставила локти на стол, пальцы сплела.
— Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?
— Да.
— Ты хочешь, чтобы мы продали квартиру. Мою. Ту, на которую я копила с двадцати трёх. В которой ремонт я делала сама. Ты хочешь, чтобы я отдала её под залог, чтобы спасти человека, который, простите, даже кофе не приносит полный.
Наталья Викторовна подняла брови:
— Как ты смеешь говорить так про Михаила?!
— А как вы смеете так говорить про меня? Вы знаете, сколько я ночей не спала, когда он в прошлом году у нас жил? Вы знаете, сколько раз он лез ко мне с “Ань, одолжи пару тысяч”? А теперь вы хотите, чтобы я просто... сдала всё, ради вашего “гения без работы”?
— Это твоя обязанность, — тихо сказала Наталья Викторовна. — Ты — жена моего сына.
— А теперь слушайте внимательно. Я — не ваша дочь. И не ваш инструмент. И не гарантия для вашего вечно неудачного сына. Я — человек. И я не отдам свою жизнь ради того, чтобы ваши мальчики продолжали жить, не напрягаясь.
Вечером был скандал. Рёв. Маты. Плач. Алексей хлопнул дверью. Анна сидела на полу, прижав к груди документы на квартиру.
— Я не могу больше быть спасателем для чужой пьесы, — прошептала она. — У меня свой спектакль. И я, чёрт побери, — главная роль.
На следующее утро она подала на развод.
Прошло три недели.
Сначала было страшно. Потом — тихо. Потом — странно легко. Как после операции: вроде больно, но дышать стало свободно.
Анна сняла небольшую квартиру на юге города — с ремонтом «от застройщика» и двуспальным матрасом прямо на полу. Бывшая коллега помогла устроиться в рекламное агентство. Небольшую машину, которую она так берегла, Анна теперь любила по-другому — как напоминание, что может добраться хоть на край света, если нужно.
Алексей… Молчит. Сначала были звонки, сообщения, потом — тишина. Пустая, как их теперь бывшая спальня.
И всё бы ничего, но в жизни, как в плохом сериале, всегда ждёшь, что кто-то вломится в кадр и всё перепутает.
Так и случилось.
Она шла с работы, усталая, с плотно прижатыми плечами — ветер дул прямо в лицо, зонт в сумке не открывался, а на колготках была стрелка до колена. Телефон зазвонил — номер неизвестный.
— Анна Владимировна? — мужской голос, сухой, как бухгалтерский отчёт. — Это из МФО «Капитал Плюс». Мы обязаны вас уведомить, что вы числитесь как контактное лицо по делу Михаила Алексеевича...
— Простите, кого?
— Михаил Алексеевич, ваш бывший деверь. Он указал вас как поручителя. У нас оформлено три займа, общая сумма — 1 миллион 830 тысяч. Два месяца просрочки. Возможно личное посещение.
Анна стояла под дождём. Потом медленно выдохнула.
— Пишите: не родственник, не поручитель, не лицо, способное терпеть всё это снова.
На следующее утро у её машины была записка. Торопливый, вечно мнущийся почерк.
«Ань, я всё понимаю. Пожалуйста. Позвони. У мамы плохо с сердцем. Мишу избили. Я не знаю, что делать. Я сдохну без тебя».
Анна читала безэмоционально. На слово «сдохну» чуть дернулась уголком губ.
Они встретились в сквере, где когда-то пили кофе из термоса на первом свидании. Тогда было морозно, но внутри — тепло. Сейчас — наоборот.
Алексей похудел, под глазами — синяки. В руке — тот же термос. Пустой.
— Я не справился, — сказал он, будто признавался в измене. — Я правда пытался. Но мама... Она как будто на меня давит даже взглядом. А Миша... Он всё хуже. Там такие ребята... Я не знаю, как выкарабкаться.
— А я тебе кто? — спокойно спросила Анна. — Подруга из соцслужбы? Или бывшая жена, которая обязана всех спасать?
Он молчал.
— Я не могу больше. Я просто не могу. Мне себя бы спасти. Мне бы спать без тревоги, есть без горечи, жить без стыда.
— Я не просил тебя… — начал он, потом остановился. — Нет. Просил. Всегда просил. Молчал — и тем самым просил. Всю дорогу.
Анна поднялась.
— Мама, брат, миллион восемьсот, квартира, чувство вины — всё это не семья. Это ловушка. И я вышла. Без тебя, Лёш. Без них. И без чувства долга.
Он проводил её взглядом. Не побежал. Не кричал. Только опустил глаза — как будто потерял что-то важнее документов и денег.
Через месяц она узнала от общей знакомой: Мишу избили повторно, лежит в травматологии. Наталья Викторовна больше не выходит из дома. Алексей уехал к дяде в Саратов, восстанавливать нервы.
Анна сидела в кофейне у окна. На столе — ключи от новой съёмной квартиры, где никто не повышает голос и не требует «пожертвовать всем ради семьи». На телефоне — уведомление: «Поздравляем! Вы прошли испытательный срок».
Она допила капучино. Глубоко вдохнула.
Жить дальше — это не побег. Это выбор. Иногда единственный.
Финал.