Когда Оля встретила Гену, ей было 33. Она только что вернулась из Италии — короткая поездка в Рим, три дня на ногах, зато сколько вдохновения! Оля тогда преподавала английский в частной школе и вела свои онлайн-курсы. Без суеты, с растениями на подоконнике и ароматическими свечами по акции. Ей казалось, что всё только начинается, она даже оформила свою двушку, доставшуюся от бабушки, как хотелось: кресло у окна, турка на плите, зелёная плитка в ванной. Своё.
Гену она сначала приняла… как гостя. Но у него была доброта в голосе и умение починить чайник не хуже мастера. Он был спокойный, надёжный, поэтому казалось, можно опереться. А потом штамп в паспорте, кольца, ванильный пирог от Инны и слова: «Теперь мы семья».
Сначала всё и правда шло гладко. Гена работал допоздна, Оля вела курсы из дома, обсуждали покупки на Вайлдберриз, спорили о мягкости подушек. Мама Гены — Валентина Николаевна — появлялась редко, с пирожками и советами, которые Оля вежливо фильтровала. Но всё изменилось весной.
Вечером, когда Оля собиралась выключить ноутбук, Гена сказал, будто мимоходом:
— Мама немного у нас поживёт. У Инны дома шумно, Костик орёт, да и подруга её опять с ночёвкой… А у неё проблемы со здоровьем. А у нас тут спокойно, присмотришь за моей мамой как раз.
Оля даже не успела отреагировать. Она просто замерла. «Немного» — это сколько? «Поживёт» — это как? Он не спрашивал. Он сообщил. Потому что «ты же дома сидишь».
Сначала Оля пыталась найти компромисс. Ставила границы, оставляла записки: «Пожалуйста, не трогать мои папки на столе». Валентина Николаевна улыбалась и... всё равно трогала. «Ты тут целыми днями у экрана, неужели так сложно бельё развесить?» — бросала она через плечо, проходя в кухню.
Через неделю Оля обнаружила, что её рабочий стул заменён на «удобнее» — с балкона, бывший дачный. А её любимый филодендрон пересажен в глиняный горшок «по уму». Вместо белкового салата на ужин тот самый суп с вермишелью. Валентина Николаевна называла это «домашним теплом». Оля — вторжением.
Она терпела. Потому что «ну это же мама». Потому что «Гена работает, ему и так тяжело». Потому что, может, и правда — несложно. А потом...
Однажды, в середине занятия с ученицей из Калининграда, Валентина Николаевна ворвалась в комнату:
— Ты английский, что ли, преподаёшь? А сама с акцентом, как вообще тебя пускают учить других?
После досрочного окончания занятия, Оля закрыла ноутбук. Встала. И пошла на кухню. Там стоял Гена — спокойный, уставший, как всегда.
— Гена. Либо мама съезжает. Либо я. Но не одна.
Он усмехнулся:
— Ма ненадолго. Ты же дома всё равно. Ну тебе же проще приглядеть за мамулей…
— Забота — это когда я рядом. А не когда я в заложниках, — сказала Оля. — Мне не сложно заботиться. Но только если я это выбираю.
Он не понял. Или сделал вид, что не понял. Потом были упрёки от Инны: «Ты, конечно, умная. Но умом супчик сыну не сваришь», и укор от Валентины Николаевны: «Вот я бы так никогда мужа не оставила без обеда».
Оля резко и спокойной заявила:
— Вас завтра здесь быть не должно. И Вашего сыночка тоже.
Вечером Гена всё-таки сел рядом и спросил:
— Ты серьёзно?
— А ты думал, я шучу?
Через месяц он жил у сестры, а Оля подала на развод. Маме у Инны снова стало «терпимо». А Оля осталась в своей квартире. С цветами, свечами и свежим воздухом. Без комментариев к её акценту, без холодных невкусных супов.
Иногда Гена писал. Что всё же было хорошо. Что можно было как-то иначе. Что «ты же сильная, я всегда знал — справишься».
Оля читала и не отвечала. Она понимала: он не понял самого главного.
— Ты называл это семьёй? А я засадой и неблагодарностью.
Интересно, как часто мы выбираем не себя, потому что «так принято»? Если вам знакомо это чувство — напишите. Иногда просто важно, чтобы кто-то услышал.