– Теперь ты будешь жить с нами! А твою квартиру мы сдадим, деньги тебе будем отдавать. Наташе с Андреем как раз нужно жилье, – отрезала мама, словно ставя точку в давнем споре.
Лиду будто ледяным сквозняком пронзило, хотя окна были наглухо затворены. Она, измождённая горем и заботами, лишь покорно кивнула, избегая взгляда дочери – такой взрослой, уверенной, словно сама Лида превратилась в маленькую, беспомощную девочку, кутающуюся в тёмно-синий халат с протёртыми локтями. "Что вам от меня нужно?" – отчаянно хотелось выкрикнуть, но Лида разучилась задавать такие вопросы. После похорон мужа все решения принимались где-то за её спиной – умно, рационально, как будто она – лишь приложение к обстоятельствам.
– Верочку с собой не заберёшь? – прошептала Лида, не поднимая глаз от подоконника, где свернулась калачиком их старая кошка.
– Мам, ну ты чего? У нас в квартире ремонт, Юрик – аллергик. Да и вообще… ну разве ты не понимаешь, тяжело будет.
Лида молча проводила взглядом дочь. Двадцать шесть лет пронеслись с той морозной зимы 1997-го, когда она родила её почти под Новый год. Тогда всё казалось простым: детские сопли, бессонные ночи, детский сад… А сейчас – огромная квартира, две комнаты, доставшиеся "по наследству" от мужа, и унылая пустота, заполненная старой мебелью, которую жалко выбросить. И Верочка – единственная живая душа, встречающая её у порога.
– Ну, что ты молчишь-то? – бесцеремонно прервал её мысли Андрей, зять с посеребрёнными висками. – Всё уже решили. Ставки сейчас хорошие – за трёшку тебе тысяч пятнадцать минимум снимем. Разве ты на свою пенсию проживёшь без поддержки?
Лида хотела возразить, напомнить, что пенсия хоть и мизерная – всего-то одиннадцать тысяч шестьсот рублей – но на хлеб с кефиром ей всегда хватало. Но в душе не осталось ни сил, ни слов. Всё было решено – под лицемерной маской заботы, как всегда.
Деньги… Как горькая насмешка судьбы: копила всю жизнь, а теперь вроде бы всё для неё, и в то же время она больше ничего не решает…
***
Вещи собирали лихорадочно. Молча, с нервной дрожью в пальцах — словно провожали последний поезд, готовый умчаться вдаль без тебя. Лида бережно прижала к груди коробку с фотографиями, словно храня в ней осколок прошлой жизни. Большинство снимков — выцветшая черно-белая хроника: вот она, юная, с округлившимся животом, муж лукаво улыбается в объектив, а маленькая Наташка измазала щеки мороженым. Теперь эти воспоминания будут пылиться в чужом шкафу, словно забытые реликвии…
В конце мая 2023 года Лида покинула свою уютную квартиру на проспекте Ленина, променяв ее на двухкомнатную "улучшенку" дочери на улице Суворова. Все здесь казалось чужим: незнакомые запахи, непривычный шум за окном, даже шершавые поручни в подъезде словно отторгали ее. Вечерами за окнами мерцал желтый свет кафе и уныло темнела школьная площадка. Внуки Наташи, Димка и Мишка, неугомонно гоняли мяч по полу, а по утрам яростно делили место за столом.
– Может, отправим ее на дачу? – шептала как-то вечером Наташа Андрею за тонкой стеной. – Мамина квартира все равно сдается. На ее пенсию оплатим коммуналку, а остальное будем откладывать детям. Все справедливо…
– Ей всего шестьдесят, что ей еще нужно? – ворчал Андрей в ответ. – Пусть внуками занимается. Мы работаем, ты в офисе пропадаешь до ночи.
Лида невольно слышала эти разговоры, но старалась не подавать виду, прячась за маской безразличия.
Первые два месяца напоминали не то отпуск, не то вынужденное пребывание в санатории. Внуки – Димка (четырнадцать лет) и Мишка (шестнадцать) – высокие, шумные подростки. Вечно дурачились, спорили из-за всякой ерунды и ныли, выпрашивая лишние пятьдесят рублей на школьный буфет. Лида, словно запрограммированная, жарила шницели, варила компот из сухофруктов, гладила рубашки, заботливо вела за руку на рынок.
С Наташей разговоров становилось все меньше. Все больше – про уроки, бесконечные отчеты на работе, проблемы с зятем и затянувшийся ремонт в новостройке.
Деньги за аренду квартиры Андрей отдавал ей раз в месяц – крупными, хрустящими купюрами, неизменно сопровождая их колким комментарием: – Видишь, мама, у тебя все по-честному, ни копейки не задерживаем. Половину на хозяйство, половину – на мелкие расходы.
Но спустя полгода сумма заметно уменьшилась на три тысячи: – Цены растут, ремонт влетел в копеечку, договор новый. Ты же понимаешь, мама…
Лида понимала. Возражать было бессмысленно. Да и, честно говоря, она уже забыла, сколько ей должны. Просто устала считать и помнить.
– Ну как ты тут, мам? – дежурно спрашивала Наташа в дни рождения и на Новый год.
Лида отвечала всегда одинаково, стараясь скрыть горечь в голосе: – Все хорошо, спасибо…
Дом наполнился чужим гулом: телевизор ревел сериалами, внуки часами просиживали в телефонах, Наташа допоздна просиживала на кухне, уставившись в экран ноутбука. Лидины просьбы все чаще оставались без ответа, словно растворялись в этом чужом шуме:
– Помоги, Миша, окно помыть бы…
– Потом, ба, занят я! – бросал он, не отрываясь от экрана.
Со временем казалось, что даже воздух в доме пропитан чужой энергией: каждый шаг – словно испытание на прочность. Лида старалась вставать раньше всех, лишь бы не сталкиваться с Наташей в ванной, иногда торопилась запереться в своей комнате, словно в крепости, чтобы хоть ненадолго почувствовать уединение.
Однажды утром она невольно услышала, как Мишка с братом спорили в коридоре:
– Я не хочу, чтобы бабка тут жила!
– А мне все равно. Лишь бы не заставляла убираться…
Слова летели, как острые камешки в мутное стекло – разлетались по душе, оставляя царапины. Сердце болезненно сжалось. "Бабка" – и все. От этого клейма уже не отмыться.
В январе 2024 года Лида впервые за много лет слегла с тяжелой простудой: мучительный кашель, слабость, озноб. В аптеку Наташа отправила ее саму. Андрей лишь равнодушно пожал плечами:
– Ты взрослая женщина, не маленькая, ноги есть.
Три дня Лида пролежала в постели, словно невидимка: никто не заходил, кроме Мишки, который, не скрывая брезгливости, задавал вопросы:
– Сильно болеешь? Мама сказала, ты не заразная?
К весне Лида оправилась, но что-то безвозвратно изменилось. Кошку Верочку, ее верную подругу на протяжении десяти лет, отдали чужим людям. Лида тайком плакала у окна и не могла простить дочери этого предательства.
Отношения с Наташей стали резкими, колючими. Все чаще звучали упреки и обидные слова:
– Мама, ну пятьдесят лет, а обижаешься, как маленькая!
– Мама, ты вечно нами недовольна!
Но Лиде уже исполнился шестьдесят один год – как тут поверить в то, что ты нужна? Все острее приходило осознание: это не дом, а временная стоянка, где ей выделили скромный уголок за старым шкафом.
***
В июне 2024 года Андрей созвал «семейный совет» – дети слушали, настороженно поглядывая на мать.
– Мам, ты же видишь, бензин, коммуналка, еда – цены взлетели до небес. У тебя пенсия, квартира сдаётся. Давай, с этого месяца часть на коммуналку и еду. Нам и так тяжело.
Лида опустила взгляд на свои руки, ставшие вдруг чужими. Цифры в графе расходов складывались в зловещую арифметику: все отданные деньги теперь оборачивались долгами, укорами, безмолвными напоминаниями. И за жилье она вроде бы платит – «своим», но ощущение, что чужим.
Ночи стали бессонными. В темноте, словно в колодце, всплывало лето 1997-го, рождение Наташи, дни безмятежные и светлые, как выцветшая акварель. И вдруг, леденящая мысль: а свои ли это дети? Кому достались все эти компромиссы, жертвы, года, отданные без остатка?
К осени 2024 года, когда Лида догадалась, что квартиры ей уже не видать – Андрей ловко оформил доверенность на продление аренды без её ведома – она почувствовала, как растворяется, исчезает. Деньги из знака заботы превратились в инструмент контроля, сознание – в пыль под ногами.
Внуки все реже здоровались, в доме пылал вечный конфликт поколений – бабушка, вечно уставшая, чужая, застрявшая между жизнью молодых и призраками прошлого счастья.
В марте 2025 года, в день 62-летия Лиды, Наташа подарила ей пижаму и набор чая:
– Ну, у тебя же все есть, мам.
Внуки на чаепитие не пришли – друзья важнее. Андрей ушёл в гараж, к своим вечным железякам. Лида разлила чай по двум чашкам и долго сидела у окна, глядя, как осенний дождь яростно хлещет по городу, смывая краски, надежды, мечты.
Больше никаких разговоров о себе, никаких планов – только осторожное, бесшумное перемещение между кухней и комнатой. На стене висела единственная фотография с мужем – трещина на стекле змеилась прямо по хулахупу, над которым они когда-то так заразительно смеялись. Смех давно застрял костью в горле.
«Теперь ты будешь жить с нами». Эта фраза, сказанная когда-то с такой лёгкостью, стала самой горькой в жизни Лиды.
Иногда она думала – а было ли что-нибудь её собственное, или все давно перешло в чужие, цепкие руки? Квартира, пенсия, заботы, даже Мишка и Димка – и те словно урезаны по часам, по минутам, отданы в аренду.
И больше ничего.