Мы познакомились в ночном клубе «Беллз», куда я нанялась официанткой. В свою первую рабочую смену я постеснялась спросить на кухне обед, и к утру, плохо соображая от усталости, решила раздобыть хотя бы чашку кофе. Ты казался самым дружелюбным из барменов: улыбался мне пару раз. Когда все мои столики рассчитались, я подошла к стойке и спросила: «Можешь сделать мне кофе?» Ты, оценивая, осмотрел меня, облизнул тонкие губы и кивнул. А через минуту поставил передо мной капучино с корицей.
С непривычки у меня ныли пальцы ног, и я, стоя у бара, поочередно снимала туфли. Клуб почти опустел. Две пьяные женщины в шершавых от блесток платьях целовались посреди танцпола и тяжело крутили бедрами под популярную русскую песню, которую диджей поставил специально для них. Компания молодых, похожих на стервятников, мужчин, улюлюкала им и выкрикивала оскорбления. Грязные слова тонули в грохоте техно-дэнс и сентиментального припева:
«Ты ко мне прикоснешься во сне
Как дыхание звезд в тишине
Я почувствую нежный твой свет
Даже через две тысячи лет».
Красные и зеленые лучи устало метались по залу. Тяжелый прокуренный воздух вздрагивал и болезненно бил по перепонкам. Я пила кофе у стойки и смотрела то на тебя, то на женщин. Ты перегнулся ко мне и что-то сказал. Я услышала только одно слово «проститутки», и с удивлением посмотрела на женщин. Я впервые видела проституток.
После ты каждую смену делал мне капучино, себе — двойной экспрессо с лимоном, и мы шли в подсобку курить. Когда становилось скучно разговаривать про работу, обсуждали книги. Я читала модного тогда «Волхва». Сейчас я уже совершенно не помню, о чем роман, но тогда была воодушевлена до колик и, пытаясь произвести впечатление, постоянно его цитировала. Ты даже взял книгу почитать, и она долго лежала у тебя в общаге. Кажется, ты ее так и не открыл.
Наши перекуры были самым приятным, что происходило с нами за двенадцать рабочих часов в душном набитом пьяными людьми клубе. После ночи, с гудящей от громкой музыки головой, плохо соображая и с трудом склеивая в разговор слова, мы шли к только открывшемуся метро, стыдливо щурясь от яркого света и собственных странных ощущений. Помнишь, как мы хвастались размером чаевых. У тебя почти всегда было больше. Мы зарабатывали неплохие деньги, правда, они не задерживались, — тут же утром мы просаживали все в баре и в игровых автоматах. Работая два через два, вскоре мы стали встречаться и в выходные. Накуривались и шлялись по городу. Гуляли до закрытия метро, едва успевая на последние электрички, идущие в противоположные стороны: мне на Пражскую, тебе на Планерную. Обе на «П». Нам почему-то казалось, что это важно.
Потом я читала «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» и убедила себя, что ты — моя родственная душа. Ведь были всякие совпадения, общие на двоих мысли, знаки и сказанные одновременно слова. Казалось, ты понимал меня как никто другой. Рядом с тобой я чувствовала себя вдохновенно, много и раскрепощенно болтала, а ты слушал и кивал: «Да, да, понимаю».
Наша связь долгое время оставалась целомудренной — мы стеснялись друг друга как подростки. Но в то же время она была преступной. Обманывая себя, я называла ее духовной, и делилась с тобой той чепухой, которая забивала тогда мои мысли: цитаты писателей, стихи Омара Хайяма, практики Кастенеды и философия буддизма. Я даже показывала тебя свои рисунки: волнистые звезды, прожорливые цветы, мистические глаза и огромные рыбы, нарисованные тушью или акварелью в скетчбуке от «Молли скин». Ты рассматривал их будто серьезные работы, делал неожиданные замечания, находил смысл. Все это вдохновляло меня, и я, боясь потерять дружбу, предпочитала не замечать, что ты влюблен.
Моя жизнь тогда походила на запутанную развязку МКАД — я куда-то ехала, но куда, не знала. Мой брак не заладился с самого начала. Мы с мужем не сходились во всем: он любил мясо, я стремилась быть вегетарианкой; он считал, что главное в жизни – деньги, я уверяла его, что духовность важней; он хотел, чтобы я носила платья и туфли, я предпочитала кеды и рваную джинсу, по-хулигански висящую на бедрах. У моего мужа был бизнес, небольшая строительная фирма. Я же заканчивала институт по специальности, по которой не собиралась работать, и еще не знала, кем хочу быть. Зато мой муж знал, что я должна стать хозяйкой и хорошей женой: убирать в квартире, готовить еду, ждать его с работы и главное — как можно скорее родить ребенка. Наверное, справедливые требования от того, кто содержал семью, но подобное мещанство мне претило. «Ты хочешь сделать из меня свою мать!» — упрекала я его, и, вместо того, чтобы лепить пельмени, читала вслух Достоевского, выражая этим протест.
Муж вскоре нашел другую женщину, к которой ездил обедать, ужинать и прочее. Я узнала не от него, от другого неравнодушного человека, но не стала устраивать скандал, — в случае разрыва мне пришлось бы съехать. На жилье нужны были деньги, и я устроилась официанткой в ночной клуб. Аренда, залог и агентские — скопить такую сумму не получалось. Да и с мужем как будто не все кончилось, бывало, мы ссорились из-за какого-нибудь пустяка, он называл меня «ленивой жопой», я собирала вещи, грозила уйти «прямо сейчас», он говорил: «Вали давай, сдохнешь от голода в подворотне. Или тебя изнасилуют на вокзале бомжи». Я кидала в него тарелки, он пытался меня унять, я сопротивлялась. В конце концов мы трахались среди осколков посуды, пролитых соусов и порванных книг. А после какое-то время мне казалось, что я его люблю. Я даже варила бледный борщ и готовила липкий плов, который муж называл кашей. И вдруг он на несколько дней уезжал в «командировку».
Про другую женщину мне рассказала его мать, которая считала меня меркантильной тварью и мечтала, чтобы я оставила сына в покое. По ее мнению я приехала в Москву специально, чтобы выйти на него замуж. Однажды она позвонила и сообщила, что Дашенька (другая женщина) печет вкуснейшие пироги, а мне стоило бы у нее поучиться.
Я фантазировала, как убиваю себя. Муж приходит домой, а тело уже остыло. Ему больно и горько, но меня не вернуть. Остаток дней он жалеет, что потерял прекрасную, умную и независимо мыслящую женщину. Было, правда, одно «но» — я хотела умереть красивой. Но чем больше я интересовалась темой, тем ясней понимала, как это сложно осуществить. От отравления будет рвота, от повешенья вылезут глаза и вывалится посиневший язык, от падения с высоты деформируется тело, а лицо превратится в кашу. Можно было вскрыть вены, но я наверняка испугаюсь и вызову скорую — стоит ли начинать. Однако, мысли о самоубийстве таили в себе сладострастие, они будто пожирали меня. Если бы не ты, я наверняка не удержалась бы и однажды кокнула себя. Чтобы не фантазировать о суициде, звонила тебе. Мы час или два трепались, потом договаривались о встрече. Ты ждал меня в метро, субтильный, в коротких брюках, вязанной кофте на молнии, с холщовой сумкой через плечо. Милый и жалкий, — было в тебе что-то беззащитное и наивное, не от мира сего. Но вот ты поворачивался, смотрел в меня, тонкие губы расходились в улыбке, и весь ты распахивался мне навстречу. Мы будто спаивались ощущениями, и куда-то безостановочно шли.
Каждый раз это было приключение. Мы искали укромный дворик, сидели в кафешках, болтали с какими-то чудикам на улицах, шли в кино. Помнишь «Осень в Нью-Йорке»: «Что нам делать с тем, что с нами происходит?...» — спрашивала я после фильма. Мы каждую встречу решали этот вопрос. Вернее, решала я, а ты ждал моего решения. Несмотря на презрение к мещанству я все же была прагматичной до кончиков обгрызенных ногтей. Ты учился на юрфаке и жил в общежитии. За твое образование платила мать, которая жила, кажется, в Ростове, и много работала, чтобы тебе помогать. В Москве обитала твоя сестра, которая удачно вышла замуж (прям как я).
Однажды мы ездили в гости на день рождения твоего племянника, крикливого и вредного карапуза. Вы с сестрой не были похожи. Зато я определенно походила на нее: тонкие черты лица, серые глаза, русые волосы. Гоша, ее муж, — смуглый толстяк с сонным лицом, вывернутыми губами и темными кучерявыми волосами походил на турка. Он хвастал своим бизнесом (сеть аптек) и тем, что купил такую замечательную новую квартиру: четыре комнаты, свежий ремонт и восхитительный вид на Москву с пятнадцатого этажа.
— Почему ты не живешь с ними? — спросила я, когда мы курили на балконе. —Здесь же полно места.
— Гоша не любит меня. Я приезжаю из-за племянника и сестры.
— За что можно тебя не любить?
— За то, что я неблагодарная скотина, — сказал ты, взял меня за руку и притянул к себе.
Мы покурили, и твоя сестра разозлилась. В голосе проступили жесткие ноты, которые раньше скрывались под настилом сентиментальности и приличий. Она хвалила Гошу и унижала тебя. Из ее слов выходило, что евроремонт, арки из гипсокартона, пластиковые стеклопакеты и мебель утверждали Гошу как человека. Тебе же не принадлежало в этом городе ни-че-го. И если уж ты находишься в такой прекрасной, не принадлежащей тебе квартире, должен проявлять уважение и благодарить. Она покраснела, размашисто двигалась и даже сбила с холодильника керамическую тарелку на магнитах, которую Гоша привез из Турции в прошлом году. Твоя сестра хвасталась ею буквально полчаса до этого. Мы не удержались от смеха. У тебя изо рта вылетел торт и попал в Гошу. Он так надулся, что стал еще смешней. Твоя сестра попросила нас уйти. Я сказала, что никуда не пойду без куска торта, потому что он вкусный, и я хочу его доесть. Твоя сестра сложила мой торт в пакет. Мы ели бисквит руками в подъезде, хохоча и изображая, как трясётся двойной подбородок Гоши.
— Поехали ко мне, — предложил ты.
Общага, высокая и узкая, висела над промзоной, как темная башня. На подступах к ней выл ветер. Мы добирались долго, и последняя часть пути совершенно лишила меня сил и возбуждения, из-за которого я согласилась ехать. Маленькая комната без штор была лишена уюта: две кровати, тумбочки, стол, унылые обои. Я сидела на кровати, поджав замершие ноги, и жалела, что приехала. Было слышно, как в коридоре ты уговариваешь соседа: «Серег, будь другом». «Это она?» «Да». «Ну фиг знает. Куда я пойду?» «Серег, ну пожалуйста! Буду должен». «Ладно». Голос твоего приятеля был гнусаво томным, будто намекал на что-то похабное. У меня горели уши от стыда.
В комнате был сухой колкий воздух, в носу щипало. Кажется, я заболевала. Ты достал из пакета вино, вымыл фрукты, разломал прямо в фольге шоколад. Я тревожно курила, стряхивая пепел в бронзовую пепельницу в форме льва, и решала, что делать. С одной стороны, мы уже здесь, и что-то произойдет. С другой — это значило изменить мужу, и если я все же собираюсь это совершить, то прежде нужно принять решение. Беззаботность общения испарилась. Стало сложно даже дышать, до того тяжелой и вяжущей казалась атмосфера. Ты нервничал, суетился, что-то постоянно поправлял и как-то болезненно вздрагивал, будто внутри тебя проскакивали электрические разряды.
— Давай напьемся, а то я сейчас сдохну от неловкости, — предложил ты, разливая вино.
— Почему? — я взяла кружку, старую и нелепую, с какими-то рыжими курочками и петушками.
— Ты видела свое лицо? У тебя такое выражение… будто тебе сейчас будут убивать.
— Что? Нет! Я просто думаю …
— О чем?
— О том, что... Мы же приехали сюда за этим.
Ты с шипением выдохнул, а потом едва слышно где-то в глубине себя простонал.
— Я не уверена, что хочу. Нет, я хочу, конечно… Но я не понимаю, что будет дальше.
Ты раздраженно кусал губы и молчал.
— Мне важно понять, кто мы друг другу. И… У меня скоро сессия, мне придется уволиться из клуба.
— Мы можем жить вместе.
— Здесь? — я обвела комнату дымящейся сигаретой.
— Я сниму квартиру.
— Ты цены видел? — я затушила сигарету о морду льва и тут же вытащила из пачки следующую. — У тебя тоже скоро сессия?
— Ты много куришь, — ты поднес зажигалку, которая три раз чиркнула вхолостую, потом зажглась.
— Зачем ты каждый раз это делаешь? — спросила я. — С зажигалкой.
— Загадываю. Если получится зажечь на четвертый, значит все будет так, как хочу.
— Что ты загадал?
— Тебя.
Мы долго смотрели друг на друга. Твое лицо двигалось. Из-за дергающегося пламеня свечи оно казалось текучим. Ты то просил, даже умолял, как ребенок, то капризно требовал, или вдруг пугался и отталкивал меня, убегал или начинал злиться. Ты боялся, не меня, а какого-то своего чувства. Захотелось погладить тебя по голове.
— Иди ко мне, — позвала я и обняла.
Сигарета дотлела в пепельнице. Я это заметила, когда ты лежал на мне. Легкий, даже тщедушный. Теперь, когда я впервые дотрагивалась до тебя голого, твои узкие плечи и холодное подростковое тело пугали меня, я даже чувствовала брезгливость, будто спала с ребенком. Хотелось плакать. Я вспомнила мужа, как он буквально вбивал в меня свою правду, и я соглашалась с ней, принимала, по-крайней мере до тех пор, пока он был во мне. Ты не побеждал меня, ты был слаб. И я, сама того не желая, тебя презирала.
Та ночь была очень длинной. Мы еще несколько раз пытались, напиваясь все сильней. От сигарет и вина саднило желудок, глаза горели, болела голова, а тело, истертое о грубые простыни, зудело и казалось чужой, навязанной мне обузой. Я уже не хотела ничего, только попасть домой и больше никогда не приезжать к тебе в эту холодную, неуютную общагу.
Помню серое утро, запах слякоти и смога, пронизывающий сквозняк. Мы шли к метро. Я чуть впереди. Ты сзади. Мы несли одно ощущение непоправимости на двоих. Ты шутил, стараясь ободрить меня, виновато заглядывал в лицо, будто пытаясь понять, есть ли в моих мыслях место для «нас». Его не было. Едва закрылись двери электрички: ты остался на перроне, а я уехала, — пришло облегчение.
Мы еще несколько раз приезжали в твою общагу. И каждый раз все происходило, как в клейком бреду. Я уже придумывала, как «остаться друзьями», когда произошло то, чего я боялась больше всего.
**********
Дорогие читатели! Если хотите поддержать меня, можно лайкнуть мой текст или оставить комментарий — это помогает развитию канала.
Также можно купить мои уже опубликованные книги на Ridero::
Или подписаться на мой канал в Telegram
Спасибо, что читаете меня!